Страница 24 из 47
И великодушным он был, умел признать чье-то преимущество над собой. Что ж, в нынешнем бою Димка сделал больше Олега. Пусть неосознанно, но все же, рискуя жизнью, он выманил под пули партизан три десятка карателей, прочно засевших в надежных стенах избы. Подвиг? Несомненно, соглашался Олег, считая, что ему самому просто не повезло: не догадался вовремя, не увидел машины, увлекся боем. Но какая разница, кто сделал? Важно, что сделано. И сделано — будь здоров!
Димка окончательно пришел в себя, хотя и побаливала голова, саднила рана на затылке.
«Ох и попадет мне от шефа, — думал он. — Было велено: не лезть ни в какие переделки. Легко сказать! Интересно, дорогой шеф: сами вы сумели бы сидеть сложа руки? Не сумели бы, знаем вас. Так что придется смирить гнев…»
— А как наши? — спросил он, вдруг вспомнив о страшном исходе боя в старковском прошлом.
— Севку убили, — помрачнел Олег.
— Севку… — вспомнились веснушки, узкие, с рыжинкой глаза. Только что рядом был, еще злились на него: больно бдительный, и вот конец. Ох, не игра это, не игра, ребяточки, настоящая война, которая догнала вас, достала. И не сможете вы уже быть прежними — веселыми и беспечными, неунывающими «орлами» с физфака. Не сможете. Хотя бы потому, что Севку убили…
— А остальные, остальные?
— Да вроде потерь не так уж много…
И опять вмешался Старков:
— Немного? Щедрый ты парень, Олег. Для нас любая потеря — беда. Понял: любая! И если бы только один Севка погиб, я бы считал, что мы потеряли слишком много…
Он рывком поднялся, подхватил автомат, пошел на улицу.
— Комиссар прав, — тихо сказал Димка. — Ты бестактен.
— Не спорю, — согласился Олег. — Ляпнул, не подумав. Только я помню, что у Старкова уцелело одиннадцать бойцов…
— У того Старкова, у нашего.
— Да, этот — другой. И прошлое другое.
— А вдруг наше? Вернемся, а там куча изменений. А виноваты в них мы.
— Не говори вздора, — обозлился Олег. — Ни в чем мы не виноваты. Ну, я подстрелил человек десять. Ты этих сволочей на божий свет вытащил. Но не мы погоду сделали. Пока ты у стеночки отдыхал после встречи с доской, Рытов с Севкой ворвались вдвоем в соседнюю избу, гранату — на пол и из двух стволов за три минуты двадцать человек наповал. Хороша арифметика? — Он засмеялся. — Потом Рытов спохватился: что-то слышать хуже стал. Хвать за ухо, а его нет.
— Как нет?
— Осколком срезало. Вместе с серьгой. Он и не заметил.
— Всю красоту испортило, — покачал головой Димка, спохватился: — А где Раф?
— Раненых перевязывает. Он у нас герой, не хуже тебя: Торопова спас…
— Как?
— Прикрыл его. Увидел, что в старика целятся, прыгнул на него и повалил. Сам сверху…
— А фашист?
— Какой?
— Который целился.
— А-а, этот… Убили его. Кто-то из наших, — безразлично сказал Олег. — Ну, пошли, — он взял Димку под руку. — Все уже на площади.
Олег ошибался: на площади никого не было. Партизаны собрались во дворе бывшего сельсовета, где теперь обосновался староста. Кто сидел на ступеньках крыльца, кто прогуливался вдоль стены, заглядывая в окна, где Раф, Торопов и староста Стас занимались ранеными.
Раненых было семеро. Прошлое физика Старкова разительно отличалось от прошлого, в которое он отправил своих учеников. Только пятеро убитых, среди которых бдительный Севка, рыжий Севка, веселый и лихой человек. Старков отправил партизан хоронить павших бойцов. На маленьком деревенском погосте они вырыли пять могил, завернули тела в старую мешковину, поставили таблички с фамилиями и двумя датами. Собрались у могил, дали прощальный залп. Всего один: патроны приходилось беречь, хотя и разжились у немцев боеприпасами. Да только понадобятся они еще, впереди дорога в Черногорье, длинная дорога, мало ли что может на ней случиться…
Необходимо было спешить. Раф, выросший в семье врачей-хирургов, умело перебинтовал раны, благо невелики они, У кого рука прострелена, у кого бедро. Рытов красовался в, повязке, закрывавшей почти всю голову, ходил, чертыхаясь, переживал сильно: несерьезное ранение. Его утешало только, что Димка пострадал еще глупее. Тут все-таки осколок, а у Димки доска.
Раф не считал всяких там царапин или легких сквозных пулевых ран. Тогда и Димку с его ссадиной пришлось бы зачислить в раненые. Нет, это пустяки, до свадьбы заживет и забудется. Рафа волновало состояние Макарыча, у которого было прострелено легкое. Для невеликих медицинских познаний Рафа это ранение казалось слишком серьезным. Макарыч все время терял сознание, дышал тяжело, со свистом. Термометра в деревне не нашлось, но даже на ощупь чувствовался жар.
— Успеть бы довезти старика, — говорил Раф комиссару. — Сколько времени займет переход?
— С таким обозом — суток трое.
— Плохо дело. А быстрее никак нельзя? Или, может, где-нибудь поблизости врач есть?
— Врача нету, — вступил в разговор Стас, — а фельдшерица в соседней деревне проживает. Лучше бы к ней…
— Медикаменты у вашей фельдшерицы есть? — зло спросил Раф.
— Откуда? Травки должны быть.
— Травки… Тут антибиотики нужны, — сказал и поморщился, получив увесистый удар по ноге: Олег напоминал забывшемуся товарищу о том, что антибиотики появились лишь после войны, да и то не сразу.
Однако никто не заметил обмолвки Рафа, не прислушался, Мало ли какие мудреные названия в медицине имеются? Разве нормальный человек все упомнит?
— В отряде есть врачи и лекарства, — сказал Старков.
— Значит, надо везти в отряд. Будем рисковать.
— Зачем рисковать? — удивился Олег. Его удивило, что никто из присутствующих не видел явного выхода. — Это пешкодралом трое суток. А на машине?
— Ах, черт! — вспомнил Старков, хлопнул себя по лбу. — Действительно. Всю дорогу не осилим, а половину наверняка. Кто поведет?
— Я, — сказал Олег.
Раф изумленно посмотрел на него.
— Как здоровье?
Часов они с собой не взяли: «Полеты» и «Секунды» не годились для военного времени. Но и без часов можно было догадаться: срок эксперимента на исходе.
— Который час? — спросил Олег.
Старков полез в карман, вытащил старенький плоский хронометр.
— Половина седьмого, — и добавил не к месту: — Есть хочется.
Олег реплику о еде пропустил мимо ушей, хотя и ему есть хотелось, урчало в животе, а вот поздний час его расстроил. Через полчаса Старков вырубит генератор, и придется топать в избушку, так и не закончив начатого. Олег считал, что это несправедливо. Он хотел довезти Макарыча до Черногорья, увидеть настоящее партизанское соединение, с молодым председателем познакомиться — да мало ли что еще! А тут и попрощаться ни с кем нельзя — не поймут. С чего бы это им расставаться? Вся война впереди…
Кончилась война для студентов. Что ж, против уговора не пойдешь. Надо кое-какие советы оставить…
— Верно говоришь, — скрепя сердце начал врать Олег, — я бронетранспортер не поведу. Опыта нет. Шоферы в отряде есть?
— Есть, — сказал Старков. — Рытов шофером был.
— Он и поведет. Погрузим в машину всех раненых, пулеметы, оружие трофейное — ив путь. А мы пешочком.
— Стоит поторопиться, — вмешался Стас. — Через несколько часов сюда нагрянут фашисты.
— Сколько человек в деревне? — спросил комиссар.
— Двадцать три со мной. Пятеро мужиков, остальные — бабы с детьми да стариков трое.
— Все уйдут с нами.
— А как же деревня?
— Тебе что дороже: избы или люди?
— Глупый вопрос, — пожал плечами Стас. — Однако людям ведь в избах жить…
— Именно жить. Собирай людей, староста. Да поживей.
Вот и еще одно несоответствие с реальным прошлым Старкова: Стас уйдет с партизанами, и все жители деревни тоже уйдут, и никого не обнаружат каратели, когда примчатся сюда, одержимые жаждой отомстить непокорным «бунтовщикам». Но почему Раф упорно называл реальным именно прошлое своего шефа? А это прошлое? Что в нем нереального? Оно существовало и существует сейчас, оно торопит события, спешит сквозь осенние дни сорок второго года к годам семидесятым, когда другой Старков и другие студенты станут собирать свой чудесный генератор времени, чтобы махнуть назад — на тридцать с гаком лет, и махнуть опять-таки в чужое прошлое, в его третий вариант. Или в десятый. Или в сотый. В самый что ни на есть реальный вариант. В котором, может быть, Макарыча не ранят и не погибнет Севка. Или даже не будет этого боя…