Страница 53 из 93
Однако ни древнеанглийский, ни древневаллийский на общеевропейском фоне вовсе не являются древними языками. По меньшей мере древнеанглийский, когда мы впервые встречаемся с ним в VIII веке, — уже типичный пример «среднего» наречия, достаточно продвинувшегося в глубь второй стадии, хотя его временное возвышение до статуса культивируемого языка просвещенных людей несколько замедлило его движение к стадии третьей[149]. То же самое мы могли бы, несомненно, сказать и о древневаллийском, знай мы о нем достаточно. При этом развитие валлийского шло, конечно же, иначе, нежели в случае английского, и скорее напоминало эволюцию романских языков: например, в том, что касается потери среднего рода или раннего исчезновения падежных окончаний при сохранении функциональных личных окончаний глагола вместе с достаточно сложной системой времен и наклонений.
Более двухсот лет протекло в полной неизвестности между началом лингвистического вторжения английского в Британию и созданием самых ранних из дошедших до нас памятников. Если бы памятники V и начала VI веков сохранились, филологи обнаружили бы там множество презанимательных деталей (это же относится и к валлийскому того же времени), но мне представляется несомненным, что в дни Хенгеста и Хорсы, в момент своего появления на исторической арене, английский язык уже вступил в «среднюю» стадию.
Бриттские языковые разновидности, в свою очередь, пришли в Британию в архаичном состоянии — если мы датируем это событие несколькими веками до нашей эры, то языки, скорее всего, были куда более архаичны, чем даже латынь эпохи самых ранних памятников. Тем самым, весь процесс изменения этого наречия от богатого флексиями диалекта, легко соотносимого с древним западноиндоевропейским типом, до средней и затем современной речи проходил на этом острове. Оно уже давно приспособилось и как бы акклиматизировалось в Британии. Это его дом родной, и английский тут с ним состязаться бессилен, к тому же за ним — такое превосходство по праву старшинства, что сравниться с ним нам совершенно невозможно. В этом смысле мы действительно можем назвать его «древним» языком — древним в рамках этого острова. Оно уже практически стало «коренным», когда в его владения вторгся английский язык.
Языковые изменения во многом определяются внутренним устройством звуковой системы языка и условиями его функционирования. Даже после ослабления или полной потери старых связей язык может продолжать развиваться в соответствии с тенденциями, которые наметились задолго до миграции. Таким образом, «кельты», даже оказавшись в Британии, наверняка некоторое время изменяли свой язык в том же направлении, что и родичи их на континенте. Однако обособление, пусть и не окончательное, могло приостановить одни, уже начавшиеся сдвиги или, наоборот, ускорить другие, а переход инородцев на кельтский язык мог спровоцировать изменения и вовсе неожиданные. Кельтские диалекты этого острова приобретали бы особые черты, не присущие ближайшим их заморским родственникам, становясь все более британскими. Насколько и в каком смысле все это было верно во времена прихода англичан? Остается только гадать, если учесть полное отсутствие как памятников с этой стороны, так и связных, поддающихся расшифровке текстов на каком–либо кельтском диалекте с континента. Доримские языки Галлии, как это ни печально, полностью исчезли — во всяком случае, с чисто практической точки зрения. Мы можем, однако, сравнить то, что произошло с многочисленными латинскими заимствованиями в валлийском и то, что случилось с теми же словами в галло–римском языке в процессе становления французского. С другой стороны, можно сравнить, как обошлись с кельтскими именами и названиями в галло–римском и французском языке, а как — в бриттском. Такие сравнения свидетельствуют о том, что бриттский, несомненно, несколько отошел от прочих кельтских наречий (в том числе и от галльского) и отличался изрядной консервативностью.
Та латынь, которая сохранилась в валлийских заимствованиях, гораздо ближе к классическому языку, чем к разговорной латыни континента, а особенно она отличается именно от галльской. К примеру, для нее характерны сохранение смычных c и g перед гласными, отсутствие совпадения v (u) и b (b) между гласными; сохранение количественных различий в гласных, так что в валлийском латинские ă, ĭ отражаются совсем не так, как ā, ̣ē[150]. Такой консерватизм в латинском слое языка может, конечно, по меньшей мере частично объясняться тем, что мы имеем дело со словами, которые достаточно рано из латинского окружения попали в британское, так что некоторые черты, видоизменившиеся позже в живой латинской речи, сохранились наподобие окаменелостей в британских диалектах запада. Поскольку разговорная латынь в южной Британии вымерла и не успела стать настоящим романским языком, мы не знаем, как бы она продолжала развиваться. Впрочем, скорее всего, язык этот очень сильно бы отличался от того, что появился в Галлии.
Подобным образом ранние английские заимствования из французского сохраняют (например, в произношении ch и ge, как в слове change) старофранцузские согласные, в самой Франции уже изменившиеся. В конце концов разговорный французский в Англии также вымер, и мы не знаем, как бы он выглядел сейчас, если бы сохранился в виде отдельного диалекта, но скорее всего, ему были бы присущи многие из тех черт, что проявляются в английских заимствованиях.
В любом случае с кельтским материалом в Галлии и Британии обходились совершенно по–разному. К примеру, галло–римское Rotomagus в процессе превращения в Rouen [Руан] в позднем древнеанглийском зафиксировано в виде Roðem; однако по–древневаллийски оно писалось бы как *Rotmag, а позже *Rodva, *Rhodfa.
Ко времени своего прибытия английский уже довольно твердо стоял на собственном, достаточно своеобычном (с точки зрения остальных германских языков) пути развития и с тех пор очень сильно изменился. Однако в некоторых чертах он остался консервативен. Он, к примеру, сохранил германские согласные þ (теперь пишется как th) и w. Ни в одном другом германском наречии не сохраняются оба этих звука, да и þ сохранилось, помимо английского, только в исландском. Необходимо по меньшей мере отметить, что валлийский тоже щедро использует их оба[151]. Возникает естественный вопрос: как эти два языка — уже давно обосновавшийся здесь бриттский и вновь прибывший английский — влияли друг на друга (если влияли вообще); в любом случае, каковы были их взаимоотношения?
Насколько это возможно, необходимо отличать языки как таковые от их носителей. Языки сами по себе не враждуют друг с другом. Какие бы два языка мы ни взяли, они могут быть только похожи либо непохожи, родственны или чужеродны друг другу. Степень этого родства либо сходства может иметь какое–то отношение к историческим контактам носителей этих языков, и обычно это так и есть. Но необязательно. По–видимому, латинский и бриттский были очень похожи по своей фонетической и морфологической структуре — так похожи, что это даже необычно для языков, настолько далеко отстоящих друг от друга с исторической точки зрения и вообще–то принадлежащих к двум различным ветвям западных индоевропейских языков. Однако гойдельский кельтский [39], должно быть, казался бриттам по меньшей мере столь же чуждым, сколь и язык римлян.
Английский и валлийский далеко отстояли друг от друга и в историчес ком развитии, в самой структуре, хотя в фонетике они ближе, чем в морфологии. Заимствование слов во многих случаях трудности наверняка не представляло, но вот постараться действительно овладеть другим наречием означало пуститься в путешествие плохо разведанными тропами по малознакомой стране. Да это и сейчас так[152].
149
Безусловно, языковые изменения не позволяют проводить четких границ между «периодами»,но этот второй, или «средний» период развития английского закончился в XIII веке, а посленего началась третья стадия. Обычно, однако, разделение проводится другое.
150
В качестве примеров, где проявляются эти черты, можно привести слова ciwdod (лат. cīuitāt–em)[город, крепость], ciwed (cīuitās) [город, крепость], gem (gemma) [драгоценный камень]; pader(Păter noster) [«Отче наш»] по сравнению с yscawl, ysgol (scāla) [лестница]; ffydd (fĭdes) [вера] по сравнению с swydd (sēdēs) [должность] [72].
151
В то время как бретонцы — бритты, переселившиеся обратно на континент, в Арморику, — изменили þ (th) в s и позже в z.
152
При этом можно все же отметить: многое из того, что сейчас кажется потомкам саксов особенно странным и непреодолимо сложным в валлийском, было абсолютно несущественно в эпохи древнейших контактов бриттского и английского наречий. Я полагаю, в основном речь идет очередованиях начальных звуков (идущих вразрез с германскими представлениями о первом согласном слова как о важнейшей его отличительной черте) и произнесении ll (глухой l) и ch (глухойзадний щелевой). Однако чередования возникают благодаря грамматическому использованию результатов фонетического процесса (мягкой мутации, или лениции), который, вероятно, тольконачинался в дни Вортигерна. В древнеанглийском были и глухой l, и глухой задний спирант ch.