Страница 63 из 71
— Ну и славненько, — обрадовался Данилка, — Господи, спаси! — он повернулся и покрестился на образ в углу. Потом уселся на лавку рядом с молчаливым Ермилой. Спросил осторожно, похлопывая себя ладонями по коленям:
— А чего ж с добром Облепихиным делать, а, матушка? Ворованное все?
— Про то князю Федору Ивановичу доложить следует, — отвечала Софья, взглянув на Командора, — а уж там, как повелит князь. Все, что из монастыря украдено надобно обратно в обитель вернуть.
— Верно, верно, — обрадовался Данилка, — только вот когда мы князя-то увидим? Сколько нам еще здесь быть-то должно, матушка?
На мгновение воцарилась тишина. Одинокая свеча в углу избы перед черной безликой доской, бывшей сто лет назад иконой, все горела, мотался огонь — из пазов избы продувало над божницей ветхой. Двигались тени по темным бревенчатым стенам, вскидывались по углам — не то рука, не то нога. В тишине казалось слышалось кряхтенье давно уже померших приживальцев Облепихиных — вши, клопы, приговаривали они, почесываясь от зуду, наказанье человеку от Господа, а бороться с божьим наказанием — грех душе.
— Сколько вам оставаться здесь? — проговорила Софья неуверенно и присев на лавку против Данилки, пожала плечами: — Я и сама не знаю. Вроде про себя понимаю, что дальше нечего тянуть. Пора уж известить князя Федора Ивановича, что погиб на охоте сынок его Арсений, а вот все духу не хватает. Как представлю, что убью в родителях его старых последнюю надежду, как заголосят они в рев — сердце останавливается, так жалко их. Ладно бы он хоть не покусан был. А так… Как без кожи на лице да на голове старикам покажешь — ведь на месте кончатся от ужаса…
— Но ведь в яме сырой, без молитвы, без родительской слезинки — и того хуже, — подал голос Ермила, — рано или поздно выплывет правда-то, никуда ее не спрячешь.
— Что верно, то верно говоришь ты, Ермила Тимофеевич, — вздохнув, согласился с ним Данилка, — нам то с тобой каково? Что ж так никогда в усадьбу глаз не казать, по лесам шататься? Князь Арсений Федорович пропал, да и мы вслед за ним — выходит. Ну, как бабка Пелагея тоже в старости лет от горя умом тронется, да и мать моя тоже — за что ей такое? А уж про Дуняшу, зазнобу мою, и подумать страшно. Позабудет-другого найдет, — пригорюнившись, молодой охотник поник головой. Ермила же только кивнул равнодушно, он по-прежнему пребывал в отрешении, словно ядовитые чары прекрасной Жюльетты все еще витали над ним.
— А того, — вдруг встрепенулся Данилка, — а Буренку мы — то что искать тоже не пойдем? Может она вовсе болезная, так ей к дохтуру надо. Что ж она так и будет слоняться по лесам?
— По лесам она слоняться не будет, — проговорил, нарушив долгое свое молчание Командор. — Я так полагаю, вы и сами сообразите, что рассказывать всему народу окрестному, чего видели да слышали на Облепихином дворе не нужно. Никакая она не мадам де Бодрикур. Она — воплощение нечистой силы. А фамилию де Бодрикур она приобрела себе, удушив ядом красавицу-герцогиню в Пуату, которая как раз носила такую фамилию и вдовствовала бездетной. Так что в усадьбу в ближайшее время французская гувернантка не вернется. Что ж касается ее здоровья, — он мрачно усмехнулся, — ее здоровью позавидует дюжина мужчин, сил у нее предостаточно и в лесу она не заблудится.
— Во-на как! — присвистнул Данилка и подтолкнул Ермилу под бок локтем: — ну, так если и Буренка нечистая сила, то теперь я и сам готов креститься, что была белая волчица, чего ж ей не быть! Зря я сомневался.
— Где ты похоронила Арсения? — спросил Сан-Мазарин, взглянув Софье прямо в глаза, — ты помнишь это место?
— Конечно, помню. Да если я и забуду, они-то помнят, — она кивнула на обоих охотников, — с закрытыми глазами найдут, не то что в темноте. Верно, Данилка? — спросила у молодого.
— Верно, так и есть, — подтвердил тот, раскачивая ногами в стоптанных сапогах.
— Надо посмотреть на него, — продолжал Командор, — вполне может оказаться возможным, что покусы волчицы удастся скрыть и придать погибшему юноше прежний его облик. Тогда можно смело отвезти его в усадьбу и пусть отпоют и похоронят со всеми обрядами.
— Ты, верно, знаешь такие способы? — с робкой надеждой осведомилась Софья.
— Неужто ты все еще во мне сомневаешься? — в ровном невозмутимом голосе Командора послышался упрек, он перешел на французский, чтобы оба охотника не поняли, что он собирается сказать дальше: — Ты все время сомневаешься во мне, София. Я уж не говорю о том, что ты удосужилась не один раз поверить в россказни Демона, ты и сама не отстаешь от него в вымыслах — чего только стоят твои подозрения, будто я намеренно изобразил сестрицу Мазарин, чтобы любоваться ею ночами в покоях…
— Я признаюсь, что испугалась зря, — проговорила София, отвечая Командору на его языке, — но мне казалось, что она во многом подготовлена лучше, чтобы понравиться тебе. Во многих ее магических и ученых знаниях, например…
— Мазарин не известно ничего такого, чтобы не было бы известно мне, — на бледных губах Командора промелькнула быстрая, едва заметная улыбка: — к тому же все ее знания отдают изрядной примесью безумия. Ведь она видит мир только с одной стороны — со стороны дома на Черных холмах, со стороны Люциферова царства. Единственное, в чем мне очень тяжко тягаться с ней, так это ее неутомимое и тонкое коварство, обитель всех дьявольских, испорченных натур. Именно потому до сих пор со всей моей недоверчивостью и осторожностью, мне не всегда удается раскрывать ее ловушки. И до сих пор так и не удалось найти и уничтожить Халила. Но тебе следует знать, София, ты не должна сомневаться в моей любви к тебе. Это же, верно, только глупость, моя дорогая! Настоящая женщина, таинственная и безыскусная одновременно — с ней не сравнится никакое исчадие ада, потому что жизнь, Софья, всегда побеждает смерть. Потому я прошу тебя, забудь свою ревность к Мазарин. Ведь тем самым ты создаешь ей пристанище в своем сердце и препятствуешь мне найти верный путь к Халилу. Мне тоже необходимо знать, что ты не сомневаешься во мне, — он с теплотой сжал ее руку. Потом взор его блестящих черных глаз, отливающих при блеклом свете перламутром, снова обратился к лесу за окном.
— Я не слышу ни единого движения зверя, ни единого шороха птицы, — проговорил он.
— Это что-то значит? — спросила она тревожно, ощущая что сердце, пока вроде и без причины забилось сильнее.
— Да, кое что значит, — подтвердил Командор, — во всяком случае то, что Демон все еще бродит вокруг дома, он не ушел на остров. Демонам удается часто принимать облик того или иного зверя, но у них в отличие от светлых ангелов никогда не получается заключить союз с истинными природными тварями. Они могут двигаться целой ордой, их не выдаст ни одна треснувшая веточка, даже листья не зашуршат. Но единственное, что говорит об их присутствии — птицы перестаю петь, а звери прячутся или проявляют отчаянное беспокойство. Внезапная тишина в лесу всегда говорит о присутствии злых сил.
— Но почему же она не идет на болотный остров? — озадаченно спросила Софья. Командор не успел ответить. Наскучив слушать чужую, непонятную речь, Данилка отдернул вышитую меленькими поблекшими цветками запону па поставце, взял оттуда деревянные плошки. Притянул с кладовки неоткрытый еще жбан хмельного пива — взамен прежнего, разлитого Жюльеттой по полу, — а ири нем большой кусок просоленной яловичины да два каравая ржаного хлеба. Все это он водрузил на стол и принялся строгать охотничьим ножом, напевая под нос скоморошьи приговорки.
— Коль сегодня не пойдем Арсения Федоровича выкапывать, — откусив мяса, поделился он соображением с Ермилой, — до света ждать придется, то надо ж и подкрепиться после драки-то с нечистой силой. Вот и господина ревизора угостим с радостью, — вы присаживайтесь к нам, матушка Сергия, да мусью зовите, мы так очень даже с радостью угостим. Или господин пива не пьет?
— Ты пьешь пиво мужицкое, Мазарин? — с улыбкой спросила у Командора София, — не побрезгуешь?
— Тамплиеры, моя дорогая княжна, — отвечал он, откидывая черный бархатный плащ с оторочкой из седой лисы, — никогда брезгливы не были. Хлебом сушеным и водой затхлой подолгу в походах довольствовались. Потому за угощение — благодарен, не откажусь.