Я, Клавдий

Во время отсутствия императора в Риме осудили сравнительно мало людей, тюрьмы пустовали, а значит, не хватало жертв для диких зверей. Калигула возместил эту нехватку за счет зрителей, причем сперва им отрезали язык, чтобы они не могли позвать на помощь друзей. У Калигулы становилось все больше причуд. Как-то раз жрец должен был принести ему в жертву молодого бычка – в тот день Калигула выступал в роли Аполлона. Обычная процедура заключалась в том, что прислужник оглушал животное ударом каменного топора по лбу, а жрец перерезал ему горло. Калигула вошел в храм, переодетый прислужником, и задал положенный по ритуалу вопрос: «Можно?» Когда жрец ответил: «Бей», – Калигула опустил топор и размозжил ему голову.

Я все еще жил в бедности с Кальпурнией и Брисеидой. и, хотя долгов у меня не было, денег не было тоже, не считая небольшого дохода с поместья. Я не забывал показывать Калигуле, как я беден, и он милостиво разрешил мне оставаться в сословии сенаторов, хотя я больше не имел на это права по своему имущественному положению. Но я чувствовал себя с каждым днем все менее прочно. Однажды в октябре в полночь меня разбудил оглушительный стук в парадную дверь. Я высунул голову в окно спальни.

– Кто там? – спросил я.

– Тебя немедленно требуют во дворец.

Я сказал:

– Это ты, Кассий Херея? Ты не знаешь, меня убьют?

– Мне приказано немедленно привести тебя к нему.

Кальпурния заплакала, Брисеида тоже, и обе нежно расцеловали меня на прощание. В то время как они помогали мне одеться, я поспешно говорил им, как распорядиться оставшимся у меня небольшим имуществом, что делать с маленькой Антонией, как устроить похороны и так далее. Это была очень трогательная сцена, но я не осмеливался ее затягивать. Скоро я уже хромал рядом с Кассием по пути во дворец. Кассий сказал угрюмо: «Вместе с тобой вызвали еще двух экс-консулов». Он назвал мне их имена, и я перепугался еще больше. Это были богатые люди, как раз из тех, кого Калигула обычно обвинял в заговоре против себя. Но при чем тут я? Я пришел во дворец первым. Двое остальных прибежали почти сразу за мной, задыхаясь от спешки и страха. Нас провели в зал суда и велели сесть на похожем на эшафот помосте напротив трибунала. За нами, переговариваясь вполголоса на своем языке, стояла стража из германских солдат. Комната была погружена во мрак, если не считать две небольшие масляные лампы на трибунале. Окна позади, как я заметил, были завешены черными занавесями, вышитыми серебряными звездами. Мы молча пожали друг другу руки. В прошлом я много натерпелся от этих людей, но кто вспоминает о таких мелочах, когда у порога стоит смерть? Так мы просидели в ожидании до самого рассвета.

Внезапно раздался звон цимбал и веселые звуки гобоев и скрипок. Из двери сбоку трибунала вышли гуськом рабы, каждый – с двумя светильниками, которые они поставили на столы у стен; и тут громкий голос евнуха запел известную песню «Когда ночные стражи…». Рабы удалились. Послышался звук шагов, и в комнату «впорхнула» высокая неуклюжая фигура в женской розовой тунике, с короной из искусственных роз на голове. Это был Калигула.

Розовоперстая богиня

Отдернет ночи звездный полог…

При этих словах Калигула раздвинул занавеси, и мы увидели первый проблеск рассвета: затем, когда евнух дошел до того места, где розовоперстая Заря тушит один за другим светильники, Калигула и это изобразил в своем танце. Пуф. Пуф. Пуф.

И где влюбленные таятся,

Застыв в тенетах нежной страсти…

Тут с ложа, которого мы не заметили, так как оно было в алькове, «богиня Заря» совлекла нагих девушку и мужчину и жестами показала, что им пора расставаться. Девушка была на редкость красива. Мужчина оказался евнухом, который пел. Они разошлись в разные стороны с горестным видом. Когда прозвучал последний куплет:

Заря, Богиня, всех ты краше,

Ты поступью своею чудной

Тревоги усмиряешь наши… -

у меня хватило ума простереться на полу. Остальные поспешили последовать моему примеру. Калигула, сделав антраша, убежал со сцены, и вскоре нас позвали позавтракать с ним. Я сказал:

– О, бог богов! Никогда в жизни я не был свидетелем танца, который доставил бы мне такое же наслаждение. Мне не хватает слов, чтобы описать его прелесть.

Остальные присоединились ко мне и воскликнули:

– Какая жалость, что такое несравненное представление было дано перед такой крошечной аудиторией!

Калигула самодовольно сказал, что это была только репетиция. А представление он даст в одну из ближайших ночей в амфитеатре, собрав туда весь город. Я не совсем представлял, как он сможет повторить сцену с занавесями в огромном открытом амфитеатре, но благоразумно промолчал. Завтрак был очень вкусный, и старший экс-консул, сидевший на полу, попеременно ел пирог с дроздами и целовал ногу Калигулы. Я подумал о том, как обрадуются Кальпурния и Брисеида, когда я вернусь, и тут Калигула, бывший в прекрасном настроении, вдруг сказал:

– Хорошенькая девушка, не правда ли, Клавдий, старый греховодник?

– Очень хорошенькая, божественный.

– И до сих пор девственница, насколько мне известно. Ты не хочешь на ней жениться? Я не возражаю. Она мне было приглянулась, но, смешное дело, мне не нравятся незрелые женщины, да и зрелые тоже, если на то пошло, кроме Цезонии. Ты ее узнаешь?

– Нет, бог богов. Сказать по правде, я смотрел только на тебя.

– Она твоя родственница, Мессалина, дочь Барбата. Старый сводник даже слова не сказал, когда я попросил прислать ее ко мне. Какие они все трусы, Клавдий!

– Да, божественный бог.

– Ну и прекрасно, завтра я вас поженю. А сейчас я, пожалуй, отправлюсь в постель.

– Тысяча благодарностей. Прими мое глубочайшее почтение.

Калигула протянул мне для поцелуя другую ногу. Он исполнил свое обещание и на следующий день нас поженил. Он взял одну десятую приданого как плату за услугу, но в остальном вел себя достаточно пристойно. Кальпурния была в восторге, что я остался жив, и сделала вид, будто моя женитьба ее не трогает. Она сказала деловым тоном:

– Все хорошо, дорогой. Я вернусь в поместье, стану присматривать там за хозяйством. Ты не будешь скучать по мне с такой хорошенькой женой. А раз у тебя завелись деньги, тебе придется снова жить во дворце.

Я сказал, что жену мне навязали, и я буду очень, очень скучать по своей Кальпурнии. Но она отмахнулась от моих слов: Мессалина в два раза ее красивее, в три раза умней, да к тому же родовита и богата. Я уже в нее влюблен, сказала Кальпурния.

Я чувствовал себя неловко. Все эти четыре тяжких года Кальпурния была моим единственным настоящим другом. Чего только она не делала для меня! И все же она была права: я действительно влюбился в Мессалину, и Мессалина должна была стать моей женой. Для Кальпурнии больше не было места.

Уезжала она в слезах. Я тоже плакал. Я никогда не был увлечен ею, но я знал, что она – мой самый верный друг, и если я буду в ней нуждаться, всегда придет мне на помощь. Нет нужды говорить, что, получив приданое, я про нее не забыл.