Психология социализма

Союз одинаковых интересов, единственная практическая форма солидарности, и экономическая конкуренция, форма современной борьбы за существование, являются насущными потребностями настоящего времени. Социа­лизм едва терпит первую и стремится совершенно упразднить вторую. Единственная власть, какую он признает, — это власть народных собраний. Отдельная личность для него ничто, но уже только потому, что она — частица тол­пы, она обладает всеми качествами и всеми правами. Психология же, наоборот, учит нас, что человеческая лич­ность, входя в состав толпы, теряет большую часть умственных качеств, составляющих ее силу.

Пренебрегать союзами и желать уничтожения конкуренции, как это предлагает социализм, значит пытаться па­рализовать могучие рычаги новейшего времени. Не в том дело, чтобы знать, благодетельна или вредна конкуренция; следует доискаться, действительно ли она неизбежна, и, признавая ее такою, стараться примениться к ней.

Мы показали, что экономическая конкуренция, которая в конце концов сокрушила бы отдельную личность, на­шла себе естественный, образовавшийся сам собой, без участия какой-либо теории, противовес в объединении оди­наковых интересов. Союзы рабочих с одной стороны, союзы хозяев с другой, могут бороться с равными силами, чего не могла бы сделать отдельная личность. Без сомнения, это только замена самодержавия одного лица самодер­жавием многих, и ничто не дает основания думать, что второе будет менее тяжким, чем первое, даже кажется, что обратное можно считать очевидным. Очевидно также, что коллективные тирании переносились всегда с наиболь­шей покорностью. Никогда самый лютый тиран не мог бы себе позволить таких проявлений кровавого деспотизма, какие безнаказанно совершали во времена революции темные безымянные комитеты, действовавшие во имя истин­ных или воображаемых общих интересов.

Мы показали также, что, несмотря на полное противоречие между принципами социализма и данными совре­менной науки, он обладает огромной силой вследствие стремления его принять религиозную форму. Тогда он явля­ется уже не теорией, которую можно оспаривать, а настоящим догматом, которому нужно подчиняться, и власть которого над душами неограниченна.

Именно по этой причине социализм — самая страшная из опасностей, когда-либо грозивших современному об­ществу. Полное его торжество вполне возможно, и потому не будет бесполезным указать, что он даст народу, кото­рый подчинением своей судьбы этому страшному властителю думает обеспечить свое благополучие.

Прежде всего припомним главные социалистические догматы и причины, могущие заставить принять их.

Не касаясь фантастических сторон бесчисленных программ теоретиков и рассматривая лишь их сущность и воз­можность осуществления у некоторых народов того, что дается естественной эволюцией, мы найдем, что эти про­граммы сводятся к четырем главным пунктам:

1. Уничтожение слишком большой неравномерности богатств посредством прогрессивных налогов и особенно — достаточно высоких пошлин на наследство;

2. Постепенное расширение прав государства или, если угодно, той общины, которая заменит государство и бу­дет отличаться от него лишь названием;

3. Передача государству земли, капиталов, промышленности и предприятий всякого рода, т. е. отчуждение их от нынешних владельцев в пользу общины;

4. Уничтожение свободной конкуренции и уравнение заработной платы.

Очевидно, осуществление первого пункта возможно, и можно признать, хотя это еще совсем не доказано, что попытка передавать каждому поколению в общине избыток богатств, собранных прошлыми поколениями, и тем избегнуть образования денежной аристократии, иногда более тяжелой и гнетущей, чем старый феодальный строй, представит некоторые преимущества или, по крайней мере, явится актом справедливости.

Что касается других положений и, в особенности, прогрессивного расширения прав государства, результатом чего явилось бы уничтожение свободной конкуренции, а затем и уравнение заработка, то проведение их в жизнь повело бы лишь к разорению страны, так как такие меры, несовместимые с естественным порядком вещей, поста­вили бы допустивший их у себя народ в положение, явно не выгодное относительно его соперников, и вскоре заста­вили бы его уступить им место. Мы не говорим, что этот идеал неосуществим, так как уже показали, что некоторые народы все более и более стремятся к постепенному расширению роли государства; но мы также видели, что ис­ключительно благодаря этому обстоятельству эти нации вступили на путь упадка.

Итак, мечта социалистов может еще осуществиться относительно этих разных пунктов, и именно по образцу, указанному английским писателем Киддом:

«В наступающую эру неустанные и продолжительные усилия народов добиться социального равенства в борьбе за существование, а также равенства политических прав вместо ограничения вмешательства государства неизбежно вызовут постепенное распространение этого вмешательства почти во все стороны нашей общественной жизни. Нужно ожидать, что это стремление к регламентации, к контролю, к ограничению прав богатства и капитала уси­лится до того, что само государство возьмет на себя эти права во всех тех случаях, когда будет доказано, что остав­ление их в частных руках идет вразрез народным интересам».

Социалистический идеал в совершенстве сформулирован в этих строках. Когда видишь, что такую программу принимают просвещенные умы, то сразу постигаешь, какие успехи сделали идеи социалистов и какое они оказали разрушительное влияние.

В этом особенно и заключается их опасность. Современный социализм — гораздо более умственное настроение, чем доктрина. Он является столь угрожающим не вследствие сравнительно еще очень слабых изменений, проис­шедших под его влиянием в душе народа, а вследствие произведенных им уже весьма значительных изменений в душе правящих классов. Современная буржуазия уже не уверена в законности своих прав. Впрочем, она ни в чем не уверена и ничего не может защищать; она поддается всяким россказням и трепещет перед самыми жалкими болту­нами. Она лишена той твердой воли, той дисциплины, той общности чувств, которые служат связующим цементом обществ, и без которых до сих пор не могло существовать ни одно человеческое сообщество.

Верить революционным инстинктам толпы — значит быть жертвой самой обманчивой внешности. Возмущения толпы не что иное, как бешеные порывы одной минуты. Под влиянием свойственных ей консервативных инстинк­тов, она скоро возвращается к прошлому и сама требует восстановления идолов, разрушенных ею в момент взрыва своих страстей. История Франции уже сто лет как твердит нам об этом на каждой странице. Едва наша революция окончила дело разрушения, как почти все, что она ниспровергла — учреждения политические и религиозные — все было немедленно восстановлено под новыми названиями; только что отведенная в сторону река вновь потекла по прежнему руслу.

Социальные перевороты никогда не начинаются снизу, а всегда — сверху. Разве нашу великую революцию про­извел народ? Конечно, нет. Он никогда бы о ней и не думал. Она была спущена с цепи дворянством и правящими классами. Эта истина многим покажется несколько новой, но она станет общепонятной, когда психология менее элементарная, чем та, которой мы обходимся теперь, разъяснит нам, что внешние события всегда являются следст­вием некоторых безотчетных состояний нашего духа.

Мы знаем, каково было в момент французской революции состояние умов, которое на наших глазах повторяется вновь: трогательный гуманитаризм, который, начав идиллией и речами философов, кончил гильотиной. Это самое настроение, с виду столь безобидное, в действительности столь опасное, вскоре привело к расслаблению и разложе­нию правящих классов. Они не имели больше веры в себя и, как справедливо заметил Мишле, сами оказались вра­гами собственного дела. Когда ночью 4 августа 1789 г. дворянство отреклось от своих привилегий и вековых прав, революция свершилась. Народу оставалось лишь следовать в указанном ему направлении, и тут он, как всегда, до­шел до крайностей. Он не замедлил отрубить головы честным филантропам, которые так легко отказались от само­защиту. История не выразила к ним почти никакого сожаления. Однако они заслуживают снисхождения со стороны философов, привыкших определять отдаленные причины наших поступков. В самом деле, могло ли еще дворянство защищать те права, от которых оно так легко отказалось? Под влиянием теорий и речей, накопившихся за целый век, верования постепенно изменились. Идеи, постепенно овладевшие правящими классами, приобрели, наконец, такую власть, что их было уже невозможно оспаривать. Силы, создаваемые нашими бессознательными стремле­ниями, всегда непреодолимы. Разум не знает их, а если бы и знал, то ничего не мог бы сделать против них.