Психология социализма

Мы наделали бесконечно много шуму во Франции по поводу Панамы, а безнадежная глупость некоторых судей сделала все, чтобы опозорить нас перед другими странами, и все из-за взятки в несколько тысяч франков, данной полудюжине нуждающихся депутатов. Для американцев это было совершенно непонятно; у них всякий без исклю­чения политический деятель сделал бы то же, с той только разницей, что никто из них не удовольствовался бы та­ким незначительным вознаграждением. В сравнении с американскими палатами французский парламент обладает добродетелью Катона. Она тем более похвальна, что жалованье, наших законодателей едва удовлетворяет требова­ниям их положения. Поощряя Панаму, за что их так упрекают, они выполняли лишь единогласные требования сво­их избирателей. Суэцкий канал, возведший своего строителя чуть не в полубоги, был сооружен при таких же усло­виях, да иначе и быть не могло. Кошельки финансистов никогда не раскрывались по побуждениям строгой добро­детели.

С точки зрения европейских идей, политические нравы Соединенных Штатов, очевидно, не могут найти себе никакого оправдания. Они позорят страну.

Однако если американцы легкое ними уживаются и вовсе не находят их позорными, значит они соответствуют идеалу особого рода, который мы должны постараться постигнуть. В Европе любовь к богатству так же распро­странена, как и в Америке, но мы сохранили старинные традиции, вследствие которых если дельцы и финансисты сомнительной честности в случае успеха возбуждают зависть, то, тем не менее, их достаточно презирают и отчасти смотрят на них, как на удачливых грабителей. Их терпят, но никогда не придет в голову сравнивать их с учеными, артистами, военными, моряками, т. е. вообще с лицами, занимающимися такой профессией, которая требует извест­ной возвышенности понятий и чувств, чего, как известно, совершенно лишена большая часть спекулянтов.

В Америке, стране без традиций, почти всецело предающейся торговле и промышленности, где царствует пол­нейшее равенство, не существует никакой социальной иерархии, потому что все значительные должности, включая и судейские, исполняются постоянно меняющимися чиновниками, не пользующимися, впрочем, большим уважени­ем, чем любой мелкий лавочник; в такой стране, говорю я, единственным отличием может служить богатство. Есте­ственно, что единственной меркой значения и власти данного человека, а следовательно, и его социального положе­ния, является количество имеющихся у него долларов. Погоня за долларом становится в таком случае исключи­тельным идеалом, для достижения которого все средства хороши. Значение известной должности определяется степенью ее доходности. На политику смотрят лишь как на простое ремесло, долженствующее щедро вознаграж­дать того, кто им занимается. Хотя это представление, очевидно, очень вредно и низменно, американское общество вполне признает его, давая без затруднения свои голоса политическим деятелям, наиболее известным своими хищни­ческими приемами.

Политикой, рассматриваемой как доходное предприятие, объясняется образование синдикатов для ее эксплуата­ции. Только таким образом можем мы понять очень загадочную на первый взгляд для европейцев силу таких ассо­циаций, как знаменитая «Tammany Hall» в Нью-Йорке, распоряжающаяся на широкую ногу финансистами этого города в течение более 50 лет. Это как бы масонское общество, руководящее назначением городских служащих, судей, агентов городской полиции, подрядчиков, поставщиков, вообще всего служащего персонала. Этот персонал предан ей телом и душой и беспрекословно повинуется приказаниям высшего начальника ассоциации. Только два раза, в 1894 и в 1901 годах, ей не удалось удержаться. Одно из официальных расследований ее махинаций привело к открытию самых невероятных хищений. При одном только ее начальнике, пресловутом Вильяме Тведе, сумма на­грабленного, поделенная между сообщниками, доходила, по сведениям следственной комиссии, до 800 млн. фр. После короткого перерыва синдикат вновь отвоевал всю свою власть, а недавно снова потерял ее, но ненадолго. На предпоследних выборах он затратил, как говорят, 35 миллионов, чтобы провести своего ставленника на место Нью-йоркского мэра. Конечно, эта сумма легко была возвращена членам союза, так как этот мэр располагает ежегодным бюджетом в 400 миллионов.

Всякий другой народ, кроме американцев, давно пришел бы в расстройство от таких нравов. Мы знаем, к чему они привели в латинских республиках Америки. Но население Соединенных Штатов обладает тем высоким качест­вом — энергией, которое преодолевает все препятствия. Так как опасность вмешательства финансистов в дела не так еще очевидна, то публика ею не озабочивалась. В тот день, вероятно уже недалекий, когда опасность выяснится вполне, американцы употребят всю свою обычную энергию для поправления беды. На этот счет у них расправа коротка. Известно, как они отделываются от негров и китайцев, которые их беспокоят. Когда финансисты и взяточ­ники будут их слишком стеснять, они не постесняются без всякого зазрения совести линчевать несколько дюжин из них, чтобы заставить других поразмыслить о пользе добродетели.

Отмеченная нами деморализация захватила в Америке пока только особый класс политиканов и очень немного коснулась коммерсантов и промышленников. Что ограничивает действие ее узкими пределами, так это, повторяю, то, что в Соединенных Штатах, как и во всех англосаксонских странах, вмешательство правительства в дела очень незначительно и не распространяется на все, как у латинских народов.

Этим весьма важным обстоятельством объясняется живучесть американских демократий сравнительно со слабой степенью ее у латинских демократий. Демократические учреждения могут процветать лишь у народов, имеющих достаточно инициативы и силы воли, чтобы направлять свои дела и заниматься ими без постоянного вмешательства со стороны государства. Продажность чиновников не может иметь слишком печальных последствий, когда влияние общественных властей очень ограничено. Когда же, наоборот, это влияние велико, то деморализация распространя­ется на всей разложение близко. Грустный пример латинских республик в Америке показывает, какая судьба ожи­дает демократию у народов безвольных, безнравственных и неэнергичных. Самоуправство, нетерпимость, презре­ние к законности, невежество в практических вопросах, закоренелый вкус к грабежу тогда быстро развиваются. Затем вскоре наступает и анархия, за которой неизбежно следует диктатура.

Такой конец всегда угрожал правлениям демократическим. Но еще больше он грозил бы правительствам чисто народным, основанным на социализме.

Но кроме только что отмеченных нами опасностей, происходящих от состояния нравственности, демократиче­скому режиму приходится бороться с другими трудностями, находящимися в зависимости от умственного состоя­ния народных масс, на благо которых он, однако, употребляет все свои усилия.

Самые опасные враги его находятся вовсе не там, где он упорно продолжает их искать. Ему угрожает не аристо­кратия, а народные массы. Как только толпа начинает страдать от раздоров и анархии своих правителей, она сейчас же начинает подумывать о диктаторе. Так всегда было в смутные периоды истории у народов, не имеющих качеств, достаточных для поддержания свободных учреждений или утративших эти качества. За Суллой, Марием и междо­усобными войнами выступили Цезарь, Тиберий и Нерон. За Конвентом — Бонапарт; за 48 годом — Наполеон III. И все эти деспоты, сыны всеобщего избирательного права всех эпох, всегда обожались толпой. Как, впрочем, могли бы они удержаться, если бы народная душа не была с ними?

«Будем же смело говорить и повторять, — писал один из самых стойких защитников демократии Шерер, — что упорно продолжающие игнорировать результаты четырех плебисцитов, возведших Луи Наполеона в президенты республики, узаконивших покушение 2 декабря[34], создавших империю и, наконец, в 1870 году возобновивших дого­вор нации с пагубным авантюристом[35], — обрекаются на полное непонимание самых характерных проявлений все­общей подачи голосов» по крайней мере, во Франции».

34

Государственный переворот 2 декабря 1851 года, когда были арестованы и высланы наиболее влиятельные члены законодательного собрания.

35

Речь идет об Адольфе Тьере, который способствовал в 1849 г. выбору Луи Наполеона в президенты, а по­сле франко-прусской войны заключил прелиминардый договор с Пруссией. В 1871-1873 г.г. — президент Фран­ции.