Фелидианин

Она не остановилась, не обернулась. С ее левой руки стекали капли крови, падали на мокрый асфальт. В правой руке она несла порванную босоножку.

— Мирта. Мирта! — я шептал, я кричал в удаляющуюся спину.

Когда ее силуэт исчез, Бормот забрался мне на плечо, ткнулся носом в шею, словно говоря: не бойся, ты не один. Но я был один. Я лежал, зажатый, замурованный в разбитой машине, и мне было так страшно, что мир вокруг плыл.

Я был один.

Ночь наступила сразу, как только солнце скрылось за горизонтом. В темноте сосны казались выше, они источали холод и угрозу. По вившейся между ними тропинке сновали тени.

Мирта приближалась. Я готовился.

Я бежал, плыл по Ветвям, созывая всех, до кого мог дотянуться. С каждым ее шагом мое войско становилось все больше. Кошки сидели везде: на камнях, на ветках деревьев, на клумбах. Я уже не был один, и мне нечего было бояться. Только не мне.

Когда она появилась, сидевший у меня на руках Бормот зашипел и мазнул лапой по воздуху.

— Погоди, — прошептал я. — Надо ее подальше заманить.

Я видел Мирту множеством глаз с самых разных точек — ее лицо, ее профиль, ее затылок. Ее запах был чужим, отвратительным, вызывающим агрессию. Как только она оказалась у ограды, я приказал нападать.

Коты сорвались с мест разом — широкой, стремительной волной. Мирта сперва не поняла, что происходит — замерла на месте, заозиралась, потом вскрикнула, метнулась в сторону, попыталась вернуться назад.

Коты стелились, коты скользили, летели по дорожке. Первым подбежал к Мирте Зет, прыгнул на грудь, выбросил вперед лапу, целясь в глаза. Булка, Мышур н Дру отстали всего па шаг. Следом за ними неслись Ария, Петька и Маша. Мирта снова вскрикнула, потянулась к лежавшей на траве суковатой палке, но было уже поздно.

Я на секунду отвернулся, переводя дух. Все было правильно. Мохнатый шипящий ком катился по дорожке, а с деревьев, со скульптур спрыгивали все новые кошки.

Я не винил ее за аварию, ие винил за боль, за режущий, ломающий тело водопад, не винил за полную крови пепельницу.

Я не мог ей оросить того, что она ушла и оставила меня там, бросила наедине с темнотой и шорохом дождя.

Когда-то я, наверное, любил ее — я не помнил этого точно, — но теперь жил только одним чувством, только оно заставляло меня думать и ощущать. Криком разогнав вцепившихся в нее кошек, я прыгнул к Мирте.

Утром на центральной дорожке городского кладбища было очень много следов — отпечатков кошачьих дал, клочьев шерсти, лоскутов ткани, пучков травы. Наваленная у забора куча веток казалась слишком большой, неестественной. В ворохе опавших листьев виднелась женская рука с длинным четким шрамом на тыльной стороне ладони.

У ступенек склепа лежал мертвый котенок. Его левый глаз был открыт. Он был рябой, нехороший.