Страница 2 из 8
Возвращаюсь к дому. На скамейке сидит отец с Ваней. Матери нет.
– Ты полегче с ней, человек нервный, понимать надо… – начинает отец, морщась так, как морщатся, говоря о чём-то пустяковом.
– Ты не представляешь, как она меня достала! Кровь из меня пьёт!
– Нельзя так о маме говорить, она добрая, – назидательно произносит Ваня.
– Вань, только ты не начинай…
Сажусь с ними рядом. Трое мужчин, три поколения семьи сидят возле бревенчатой стены дома, построенного их предком, моим дедом, папиным отцом, Ваниным прадедом. Он был героем войны, генералом, получил этот участок в конце сороковых, дом построили тогда же. Большую часть первого этажа занимает просторная гостиная. Рядом комната, кухня и душ с туалетом. На втором этаже две спальни. Ещё есть большая летняя веранда, застеклённая рамами в форме ромбов. Там стоит прямоугольный, сколоченный отцом из простых досок стол, за которым обедают летом. Осенью под столом шуршат сухие листья.
– Когда она готова будет? – спрашиваю отца.
– Сейчас. Ей касторки надо выпить перед УЗИ. Чайку не хочешь?
– Зачем касторки?
– Слабительное. Меня срочно в аптеку гоняла.
Я фыркаю, демонстрируя презрение к её заскокам.
– Она всех нас переживёт!
Папа приглашает за стол, наливает чай, угощает сырниками.
– Только испёк. Попробуй.
Пробую. Как всегда вкусно. Папа у меня спец по сырникам.
– Не переживай ты так, – успокаивает отец. – Мы вот с Ваней скоро дворниками устроимся. – Он обнимает Ваню, тот широко улыбается.
– Это куда?
– В «Медитеране».
«Медитеране» – французский ресторан в боковом крыле дома, где у родителей квартира.
– Я люблю чистоту, – подтверждает свои намерения Ваня.
– Ты билеты уже купил? – спрашивает отец.
– Ага, через две недели лечу.
Появляется мама со стаканом, наполненным золотистой жидкостью.
– Ты, конечно, опять будешь меня ругать, но я узнала, почему всё ТАК случилось.
– И почему же? – вяло интересуюсь я, жуя сырник. Сейчас речь пойдёт о причине Ваниной болезни.
– На его семье проклятие! – произнесла мама, указывая на папу. – У них в роду были колдуны.
– Ну, началось… – протяжно вздохнул папа и хлопнул меня по колену.
– А ещё у Лены был какой-то Андрей, который её любил и навёл порчу.
– Какой Андрей? Зачем ему наводить порчу?
– Федь, ну хоть ты можешь не реагировать?! – Папа волнуется, что начнётся очередная перепалка.
– Не знаю, какой Андрей! Мне маятник сказал. Он из ревности.
– Слушай, пятнадцать лет прошло! Пятнадцать… О каком боге ты говоришь, если в тебе нет ни капли смирения?! Ты же никого не слушаешь, только себя! Всеми хочешь повелевать!.. А чем это воняет?..
Мама посмотрела на меня глазами отвергнутой святости и опрокинула стакан в рот.
В первую секунду не произошло ничего странного, только лицо её скривилось. Но это ведь нормально, касторка – не лакомство. Но сразу за этим она вся как-то посерела и посмотрела на нас широко раскрытыми безумными глазами. И странный запах усилился…
– Что случилось? По спине похлопать?
Вместо ответа мама издала какой-то странный надрывный вздох. Даже не вздох, а звук горлом.
– Мам, что с тобой?! – Мы вскочили.
– Плохо видно…
– Что плохо видно?!
Стакан упал и покатился по дощатому полу веранды. Мама стала оседать. Я с трудом успел её подхватить и упал на колени под весом её тела. Мама хватает воздух ртом.
– Да что с тобой?! Что ты чувствуешь?! – Уверен, что это очередная выходка: смотрите, мол, как я из-за вас страдаю.
– Я ничего… не вижу… «скорую» вызовите… – От неё резко пахнет аптекой и больницей. Что за запах? Касторка ведь так не пахнет…
– Ёлки-палки! «Скорую»… – твержу я, нажимая дрожащими пальцами на клавиши телефона. – Где же номер спасательной службы?! Что она выпила?!
Папа бежит в дом, оттуда раздаётся грохот передвигаемых стульев, звон посуды. Возвращается со склянкой и кричит:
– Почему тут написано «камфорное масло»?! Ты же пила касторовое!!!
– Ты мне дал… воды… – хрипит мама.
Мы все хватаем со стола чайник, в котором отстаивается питьевая вода… Подносим горлышко к её рту… Крики отца и Вани, мамины хрипы и мои мысли сливаются в общий гул. «Как я мог тебе это дать?! „Скорая“!..»
Дальнейшие события я до сих пор толком не могу восстановить в памяти. Пока я дозвонился до «скорой», мы пытались отпаивать маму водой. Она потеряла сознание. По телефону сказали, что врачи приедут минимум через час, что при отравлении камфорным маслом нужно срочное промывание организма. Помню, как мы решили сами везти маму в больницу, потащили её к моей машине, папа ещё лейку ногой отпихнул… Тут она вдруг изогнулась вся и умерла… Очень быстро. Резкое обезвоживание организма, как потом сказали…
– Ха-мам под ключ, – читает по слогам Ваня, глядя в окно. Мы проезжаем мимо ангаров, увешанных рекламой. Чтобы успеть прочитать вывеску, Ване приходится расплющить физиономию о боковое стекло.
– Пап, а что такое ха-мам?
– Баня турецкая.
– Ха-мам, ха-мам, хамам! – Ваня приноравливается к новому слову, твердит его без остановки. – А что значит «под ключ»?
– Это означает, что они построят тебе хамам от начала до конца и выдадут ключ. А тебе надо будет только там париться. В этом хамаме.
– В хамаме, – повторяет Ваня. – Хамама! – Слово Ваню смешит, он пробует его, произносит на все лады. Тонким голосом, басом, растягивая буквы или, наоборот, скороговоркой: – Хамама, ха-а-а-м-а-а-м-м-м-а-а-а, хмама!
Водитель «Газели», неразговорчивый мрачный тип, делает радио погромче. Ваня принимает вызов:
– Хамам, хамам, хамам!!! – орёт он, перегнувшись через меня и обращаясь к водителю.
– Ну всё, Вань, хамам так хамам. – Я пробую успокоить сына.
– Хамам! – зловеще трубит мне в лицо Ваня, сделав большие глаза.
– Хамам, – кривляюсь я в ответ, оттянув пальцами уголки глаз. Я типа китаец и пытаюсь имитировать акцент.
– Слышь, потише! – не выдерживает шофёр, кривя губы, будто собирается сплюнуть.
Я корчу гримасу, будто ужасно испугался, Ваня хохочет. Оставшийся путь преодолеваем без приключений. Вот уже и старый забор нашей дачи.
– Остановите здесь, – говорю я шофёру. – Земля не промёрзла, застрянем.
– Открывай ворота, – раздражённо буркает шофёр.
Я пожимаю плечами. Мы вполне можем донести вещи от «Газели» до дома, не заезжая на влажную землю с клочками травы. Хоть и начало декабря, но стоит апрельское тепло.
– Точно застрянем, уже сколько раз такое было.
– Я разберусь! – Шофёр с трудом нас терпит. Мы в его глазах – двое ни на что не годных кривляк. Куда нам знать, проедет он или нет!
– Не надо ехать, колёфа будут букфовать, – вмешивается Ваня, теребя ухо. Он всегда шепелявит, когда нервничает.
Шофёр издаёт глухое рычание.
– Ладно, Вань, дяде виднее… Вылезаем.
Ваня находит ручку, тянет на себя, дверца открывается. Пыхтя, он вываливается из кабины.
– Папа, тут мокро!
– Понятное дело. На ключ, отпирай дом.
Эти шофёры грузовиков – люди особые, им никто не указ. Помню, я был ещё ребёнком, и родители заказали «ЗИЛ», чтобы перевезти старую мебель. Водила не послушался моего отца, и пришлось вызывать трактор, чтобы его вытащить. Лет пять назад, когда ремонтировали фундамент, «КамАЗ» с песком приехал прямо во время дождя вопреки нашим предупреждениям и застрял до вечера. Пришлось откапывать все четыре колеса.
Снимаю холодный замок с ворот. «Газель» катит поперёк участка к дому. У самой веранды колёса вязнут. Водитель поддаёт газу. Колёса прокручиваются.
«Ещё один умник», – думаю я, не спеша проходя мимо.
Шофёр выскакивает из кабины и оглядывает колёса, на треть погрузившиеся в сырую глину.
– Сначала выгрузимся, потом будем машину вытаскивать, – пришло моё время командовать. Я оплачиваю доставку и разгрузку.
Шофёр злобно сплёвывает. Ему давно этого хотелось. Он откидывает тент, и мы начинаем вытаскивать груз – кое-какую мебель из бабушкиной квартиры. Две старые тёмно-коричневые кровати, большое мутное трюмо со сколом, табуретка, торшер и румынский комод с выдвигающимися ящиками. Я планирую разложить в нём всякие инструменты – плоскогубцы, отвёртки и молоток.