Страница 36 из 61
— Это просто сверхъестественно, сэр, — вымолвил он наконец, открыв глаза и глядя актеру в лицо. — Я действительно решил довериться вам. Это единственный выход. Но сейчас я не могу ничего вам сообщить. — Брокер решительно покачал головой. — Это длинная грязная история, а я не хочу портить вечер ни вам, ни себе. — Его руки слегка дрогнули. — Этот вечер для меня особенный. Я избежал страшной участи. Жанна… моя дочь…
Лейн кивнул. Он не сомневался, что де Витт думает не о дочери, а о жене. Ферн де Витт не было в апартаментах, но Лейн был уверен, что в глубине души де Витт все еще любит женщину, которая его предала.
Де Витт медленно поднялся.
— Не поедете ли вы сегодня с нами, сэр? Мы собираемся в мое поместье в Уэст-Инглвуде — я организую там небольшое торжество, — а если вы захотите задержаться на уик-энд, я обеспечу вас всем необходимым… Брукс тоже останется на ночь… — Он добавил другим тоном: — А завтра утром мы будем предоставлены себе, и тогда я расскажу вам то, о чем вы догадались с помощью какой-то чудодейственной интуиции и что ожидали услышать от меня сегодня вечером.
Лейн встал и положил руку на плечо маленького человечка.
— Я вас понимаю. Забудьте обо всем до завтрашнего утра.
— Всегда есть завтрашнее утро, не так ли? — пробормотал де Витт.
Они присоединились к остальным, и Лейн сразу же почувствовал скуку. Сплошные банальности… Покуда слуга во фраке приглашал собравшихся в банкетный зал, в голове актера вертелась назойливая мысль: «Завтра, завтра. Так тихими шагами жизнь ползет к последней недописанной странице».[57] Почувствовав, что де Витт взял его под руку, он вздохнул, улыбнулся и последовал за остальными к праздничному столу.
Обед проходил весело. Эйхерн выпил немного токая и пересказывал подробности напряженного шахматного матча Эмпериалю, но тот был откровенно невнимателен, предпочитая бросать через стол изысканные комплименты Жанне де Витт. Светловолосая голова Лайонела Брукса слегка покачивалась в такт негромкой мелодии струнного оркестра, скрытого за пальмами в углу зала. Кристофер Лорд обсуждал перспективы футбольной команды Гарварда, косясь на улыбающуюся рядом с ним Жанну. Де Витт сидел молча, наслаждаясь звуками знакомых голосов, пением скрипок, нарядной комнатой и изысканным столом, а Друри Лейн наблюдал за ним, иногда отпуская шутки, когда Лаймен, покрасневший от вина, вовлекал его в беседу.
За кофе и сигаретами Лаймен внезапно поднялся, хлопнул в ладоши, призывая к молчанию, и поднял бокал.
— Как правило, я терпеть не могу тосты. Это пережиток времени турнюров, кринолинов и франтов, поджидавших актрис у служебного входа в театр. Но сегодня подходящий повод произнести тост за избавление человека. — Он улыбнулся де Витту. — Здоровья и удачи вам, Джон де Витт.
Все выпили. Де Витт встал.
— Я… — Его голос дрогнул. Друри Лейн улыбался, но ощущение скуки усиливалось. — Как и Фред, я человек скромный. — Все засмеялись без всякой причины. — Но я предлагаю выпить за одного из нас, кто десятилетиями был кумиром миллионов культурных людей, кто смотрел со сцены на публику бессчетное число раз и кто, по-моему, является самым скромным из всех нас. За мистера Друри Лейна!
Все снова выпили, и Лейн улыбнулся, желая оказаться очень далеко отсюда.
— Я искренне восхищаюсь теми, — не вставая, заговорил он своим мелодичным баритоном, — кто может легко произносить монологи. На сцене учишься самообладанию, но я так и не научился сохранять хладнокровие в подобных ситуациях. Полагаю, мне следует произнести проповедь. — Лейн поднялся. — Но так как я не священник, а актер, моя проповедь должна излагаться в драматических терминах. — Он повернулся к де Витту, молча сидящему рядом с ним. — Мистер де Витт, вы только что пережили один из самых мучительных для эмоционального человека опытов. Для вас протекли, верно, нескончаемые годы на скамье подсудимых. Ожидая вердикта, означающего жизнь или смерть — одно из самых изощренных наказаний, придуманных человеческим обществом. Перенеся его с достоинством, вы заслужили высочайшую похвалу. Я вспомнил о полуюмористическом-полутрагическом ответе французского публициста Сьейеса,[58] когда его спросили, что он делал во время террора. «J'ai vecu, — просто сказал он. — Я оставался жив». Такой ответ мог дать только философ, обладающий силой духа. — Актер глубоко вздохнул и окинул компанию взглядом. — Нет большой добродетели, чем стойкость. Сама банальность этой мысли свидетельствует о ее правдивости. — Слушатели оставались неподвижными, но де Витт буквально застыл на месте — казалось, он чувствует, как поток слов входит в его тело и становится частью его самого, будучи целиком и полностью обращенным к нему одному. Друри Лейн вскинул голову. — Пожалуйста, будьте ко мне терпеливы — поскольку вы сами настояли на моей проповеди, — если я внесу печальную ноту в это веселое сборище неизбежной ссылкой на великого Шекспира. — Голос актера стал громче. — В одной из его недооцененных драм, «Короле Ричарде III», есть комментарий о лучшей стороне черной души, который кажется мне поразительным по своей глубине. — Он снова посмотрел на склоненную голову де Витта. — Ваш опыт в течение последних нескольких недель, мистер де Витт, к счастью, стер с вашего имени подозрение в убийстве. Тем не менее это не объясняет более великую тайну, ибо где-то в тумане скрывается убийца, который уже отправил две человеческих души в ад или, как я надеюсь, на небеса. Но многие ли из нас задумывались о его душе? Пускай это банально, но ведь и у убийц есть душа, причем, если верить нашим духовным наставникам, бессмертная. Слишком многие из нас думают об убийце как о бесчеловечном монстре, не помышляя о том, что в недрах любого человека таятся эмоции, которые в минуты эмоционального кризиса могут подтолкнуть к убийству.
Постепенно напряжение в атмосфере стало ощутимым почти физически.
— А теперь, — продолжал актер, — обратимся к трактовке Шекспиром одного из его самых интересных персонажей — уродливого, кровавого короля Ричарда, людоеда в человеческом облике. Однако вспомним его слова…
Внезапно Лейн изменил осанку, голос, выражение лица. Это произошло настолько неожиданно, что все уставились на него почти с испугом. Коварство, злоба, разочарование омрачили приятное лицо зловещими тенями. Изо рта у него вырывались сдавленные звуки:
— Сменить коня… Перевязать мне раны… Всевышний, сжалься!.. — Вопль истерзанной души сменился тихим отчаянием. — Тише… это сон. О совесть робкая, не мучь меня! Глухая полночь… Синие огни… Холодный пот… Я весь дрожу от страха… Кого боюсь? Себя? Здесь я один. Но Ричард Ричарда так крепко любит! Мне ль не любить его — ведь это я. Как! Здесь убийца! Нет!.. Да, я убийца. Пора бежать! Как? От себя? От мести? Кто ж будет мстить? Я? Самому себе? О нет! Скорей себя я ненавижу за злые ненавистные дела. Я изверг… нет, я лгу — не изверг я. Хвались, глупец! Не льсти себе, глупец! — Голос запнулся, но вскоре актер продолжил. Казалось, он впал в приступ трагического самоуничижения. — У совести есть сотни языков, у каждого из них есть сотни былей, и каждая твердит мне: «Ты злодей!» Да, я клятвопреступник — самый черный, да, я убийца — самый, самый страшный, и все мои ужасные грехи, столпившись пред судьею, вопиют: «Виновен, да, виновен!» Нет спасенья! Нет никого, кто бы любил меня! Умру — кто пожалеет обо мне? И как жалеть, когда я сам к себе не чувствую и тени сожаленья?[59]
Кто-то вздохнул.
57
У. Шекспир. «Макбет». Перевод Б. Пастернака.
58
Сьейес, Эмманюэль-Жозеф, аббат (1748–1836) — участник французской революции, член Директории.
59
У. Шекспир. «Король Ричард III». Перевод Б. Лейтина.