Страница 3 из 61
Ходил я по тайге пешком, и на лодках, и на катерах, сам по себе и от редакции городской газеты, для которой писал очерки. Научился править парусом в нанайской лодке, ходить на берестяной оморочке. Зимой и летом я бывал в нанайских стойбищах. Видел шаманство.
Я продолжал свои прогулки по тайге. Я не был охотником, но, как охотник, все шире и шире делал свои круги вокруг Комсомольска. Все мы историю Комсомольска начинали с первого дня высадки с пароходов его строителей. Что было раньше — никто не знал. Мне захотелось рассказать об этом.
Из телевизионного интервью с Михаилом Задорновым. 1995
В ресторане Центрального дома литераторов в конце 1980-х годов — отец еще был жив — ко мне подошел маститый, я бы даже сказал, матерый советский писатель и спросил, не потомок ли я того Николая Задорнова, который писал такие интересные исторические романы. Я ответил: «Да, потомок. Точнее сын. Ведь сын — это потомок». Он удивился: «Как, разве Николай Задорнов жил не в XIX веке?»
Я понимаю, почему так об отце думали маститые и матерые советские писатели. Он никогда не принимал участие в борьбе между писательскими группировками, не подписывался ни под какими воззваниями, не дружил с кем-то против кого-то, чтобы засветить себя в правильном списке. Его имя только однажды упомянули в некрологе, когда умер Александр Фадеев. Отец рассказывал, что потом ему звонили друзья и поздравляли с небывалым успехом. Ведь возглавляли список подписавшихся под некрологом члены ЦК! Но самое главное, отец практически не бывал в ресторане ЦДЛ! А тех, кого там не видели, считали жившими в прошлом веке. Это ли не комплимент достоверности его романов!
Из предисловия Михаила Задорнова к романам «Амур-батюшка» и «Золотая лихорадка»
Мы с увлечением в юности читаем Фенимора Купера, Майн Рида… Романтика завоевания новых земель! Но ведь все это было и у нас. С одним только отличием: наши предки, осваивая новые земли, приходили не с оружием в руках, а с верой и любовью. Они старались обратить аборигенов в православную веру, не истребляя их и не сгоняя в резервации. Мой отец в шутку называл нивхов, нанайцев и удэгейцев — «наши индейцы». Только менее пропиаренные и раскрученные, чем могикане или ирокезы.
Когда отец с мамой поженились, на них пошли доносы в НКВД. В частности, от бывшего маминого мужа. И тогда они сделали то, на что немногие были способны. Уехали как можно дальше от «бесовского», живущего доносами центра. И куда? В Комсомольск-на-Амуре! Как бы предвосхищая анекдот той эпохи: дальше Комсомольска все равно уже ссылать некуда. Отец возглавил литературный отдел в местном театре. Был помощником режиссера. Хотя не имел режиссерского образования. Просто художественный руководитель театра угадал в отце способности наблюдать жизнь. А когда кто-то из актеров заболевал, ему поручали их заменять в эпизодах. Кстати, теперь перед входом в этот театр висит его мемориальная доска.
Работая в театре, отец задумал написать роман о том, как задолго до строительства Комсомольска сюда пришли первые русские переселенцы. Роман романтический. В чем-то — приключенческий. В традициях Майн Рида, Фенимора Купера и Вальтера Скотта…
Из статьи писателя Г.В. Гузенко 1999
Роман «Амур-Батюшка» Николая Задорнова написан таким чистым и в то же время образным русским языком, что его необходимо включить в программу средней школы.
В юности «Амур-батюшка» был моим любимым романом. Когда я заканчивал читать его в очередной раз, у меня складывалось ощущение, что наше будущее не менее уютно, чем жизнь у героев папиного романа. Я вообще люблю книги, в которых как в гостях у друзей, где хочется задержаться подольше.
Но больше всего меня вдохновляло то, что я родился между выходом романа в свет и присуждением Сталинской премии. Может, поэтому у меня и сложилась такая радостная жизнь, что родители «спроектировали» меня в самый радостный период своей жизни!
Книга была написана в Комсомольске-на-Амуре до войны. Когда отец привез рукопись в Москву, советские редакторы отказались ее печатать, так как была востребована литература только откровенно героическая. Каким-то образом роман попал на стол к А. Фадееву. Фадеев прочитал, понял, что даже его советов издательство не послушает, хотя он был секретарем Союза писателей СССР. В надежде, что будет одобрено свыше, передал Сталину.
Шла война. Несмотря на это, «хозяин» приказал немедленно «Амур-батюшку» напечатать. Даже в издательстве были удивлены. В романе нет героев войны, секретарей обкомов, комиссаров, призывов «За Родину! За Сталина!»…
Позже Фадеев по секрету рассказал моей маме, когда был у нас в гостях в Риге, что ему сказал Сталин по поводу «Амур-батюшки»: «Задорнов показал, что эти земли исконно наши. Что они осваивались трудовым человеком, а не были завоеваны. Молодец! Нам в наших будущих отношениях с Китаем его книги очень пригодятся. Надо издать и отметить!»
Позже, когда Сталинскую премию переименовали в Государственную, отец продолжал называть себя гордо лауреатом именно Сталинской премии. Почему? Да потому, что Государственные премии уже раздавались направо и налево. Продавались чиновниками за взятки. Чтобы получить эту премию в 80-е или 90-е годы, надо было не написать талантливое произведение, а талантливо оформить документы и «правильно» подать их в комитет по присуждению премий.
Помню, один из советских писателей-монстров, тоже будучи у нас в гостях в Риге, хвастался только что полученной премией из рук самого Брежнева. А потом его жена на прогулке по пляжу пожаловалась моей маме: «Я столько здоровья потеряла, пока мы ему эту премию пробили. Столько денег на подарки ушло, серьги бабушкины, и те заложила!»
Отец не хотел считать себя лауреатом выхлопотанной — «пробитой» — премии. А Сталинскую премию невозможно было «выбить» у «хозяина». Свое лауреатство отец не стал переименовывать в угоду времени. Ему некого было бояться. Он был беспартийным. За эту, по тем временам, «аморалку» его даже из партии не могли выгнать!
Один из его заветов, данных мне, еще когда я учился в институте: «Не вступай в партию, как бы ни заманивали — дабы не было откуда выгнать. Вступишь — станешь рабом. Оставайся свободным. Это выше всех званий и титулов».
Из различных интервью с Михаилом Задорновым, в которых его расспрашивали об отце. 1993–2006
Несмотря на присужденное «Самим» лауреатство, отец никогда, даже в период культа личности, не боготворил Сталина.
Я помню день, когда умер Сталин. Я сидел на горшке в нашей рижской квартире и смотрел в окно — большое, до самого пола. По улице, за окном, шли плачущие люди: латыши и русские — все в трауре. Плакали в Риге даже латыши. Приказали плакать, и плакали, дружно и интернационально. Я помню траурную Ригу и как плакала моя старшая сестра. Ей было одиннадцать лет. Она ничего не понимала. Она плакала, потому что плакали учителя, прохожие… Ей жалко было не Сталина, а учителей и прохожих. В нашу с ней комнату пришел отец и сказал: «Не плачь, дочка, он сделал не так много хорошего». Сестра так удивилась папиным словам, что плакать тут же перестала. Задумалась. Я, естественно, тоже ничего тогда не понимал, но мне так не хотелось, чтобы она плакала, что я начал в поддержку папиных слов приводить примеры, почему Сталин не был хорошим дядей. Например, в Риге уже три месяца шел дождь. И меня не водили в песочницу. А ведь Сталин мог все! Почему же он о нас, детях, не подумал, которые тоже, как и я, хотели в песочницу?!
Это был, между прочим, 53 год! Ну не мог же он тогда предчувствовать, как быстро поменяются времена… Просто отец считал, что перед детьми надо быть честным.
Еще помню день, когда сообщили, что арестовали Берию. Мама с папой в тот вечер выпили вина за то, чтобы у нас, детей, была не такая страшная юность, как у них.