Любовь

Видимо, мука была, и в самом деле, не малая, если чудовище разговаривало вслух, позабыв нахального малыша.

— Я пришел по твою душу! — повторила Золотинка уже не столь торжественно. Следовало, как бы там ни было, добиться, чтобы змей слушал. Как приняться за дело, если противник не хочет тебя замечать?

Но заметил.

— Тьфу, дрянь! — скривился змей, приоткрыв глаз, и дунул.

Огонь, ледяной свист — все едино, Золотинка кувыркнулась, словно разодранная на части, и в мгновение ока очутилась в самом немыслимом положении. Застрявши волосами в ветвях, она сидела, висела — проросла? — в какой-то зеленой чаще; вниз уходили стволы деревьев. Кажется, Золотинка застряла между ветвей.

Угораздило ее в дремучий лес в тридевятом царстве-государстве на краю земли, так это надо было понимать.

Снявшись стаей, носились над головой и галдели переполошенные птицы. И Золотинка подумала: а как же «Сливень»?

— Как же Сливень? Мне назад надо. Дело не кончено, — сказала она вслух, недоумение было все ж таки самое сильное чувство в это мгновение.

И тотчас, ничего толком не сообразив, она очутилось перед змеем и так крепко грянулась, сброшенная на ноги, что словно бы прикусила язык, — несколько лишних мгновений бессмысленно таращилась не в силах вымолвить слова.

— Что за новости? — мутно удивился змей. — Экая пакость! Брысь!

Он дунул, скорее фыркнул, поперхнувшись, но и этого хватило: Золотинка рта не успела раскрыть, как кувыркнулась в полутемный покой, очутившись под потолком. Снаружи из-за прикрытых ставней бил жаркий свет, узкие полосы его резали помещение ломтями, так что не сразу можно было различить очерки людей на ковре, низкий столик с какой-то всячиной. И еще понадобилось время, чтобы осознать собственное положение: Золотинка торчала из стены, застрявши в ней по грудь и боком, так что прихвачена была и щека, золотая прядь свисала на глаз.

А в комнате были полураздетые молодые женщины в легких платьях и шароварах… Девушка с повязкой на лбу вскочила, лицо ее исказилось — душераздирающий вопль потряс и без того уже оглушенную Золотинку, девушка закрывала локтями грудь и вопила в остервенелом ужасе, уставившись под потолок, откуда и глядела на нее Золотинка.

— Что пугаться?! — сказала она, не придумав ничего убедительней, но едва ли помогли бы тут и самые убедительные слова. Выводок пышнотелых красавиц впал в беснование. С визгом, с воплями они повскакивали, кто опрокинулся на ковер и пополз, кто бросился к двери, кто бился о запертое ставнями окно, и все кричали на неведомом языке. Напрасно Золотинка пыталась их уверять, что опасности никакой, в голосе ее, как видно, не было убедительности, она и сама ведь не знала толком насчет опасности.

Наконец, полуголая дева вышибла дверь, увлекая за собой товарок, бежали все, кроме одной, что забилась в угол, закрывши голову подушкой. Верно, она и уши заткнула, что не мешало ей, однако, содрогаться при мирных заверениях Золотинки. Так что нечего было слова тратить, время было подумать о собственном положении, не весьма завидном, ибо Золотинка, застрявши в стене, не чувствовала тела и не понимала, как это она тут угнездилась.

Размышлять ей не дали: обезумевшие женщины продолжали голосить и в саду — почему-то Золотинке представлялось, что там у них сад, — залитое солнцем одверье заслонил очерк человека с кривым мечом. Увидавши торчащую под потолком голову, он замер, прохваченный столбняком, а Золотинка добралась, наконец, и до слова. Сливень! — вспомнила она то, что выручило ее в прошлый раз.

Без промедления молвила она «Сливень, мне назад надо!» и очутилась перед змеем, который уже поджидал ее, уставив единственный глаз; другой так и не открывался, окрашенный потеками гноя и сукровицы. Едва Золотинка грянулась — не удержавшись на ногах, на колени — змей дунул во всю мочь.

Она кувыркнулась — из огня в холод, и продолжала кувыркаться, со свистом рассекая воздух. Увидела она, что падает с неба, из-под облаков, которые бросали на землю тени, а земля — перелески, поля, окаймленная кустарником речушка, деревенька в три крытых соломой хатки и бабы на мостках, их белье и детишки — всё стремительно приближалось… разинутые вверх лица. Не уклониться! Никак!

— Сливень! — крикнула она. — Назад!

И благополучно свалилась перед змеем.

Тот уж откинул голову, чтобы дуть, снести ее свистом к черту на кулички, но Золотинка, кажется, и земли не коснувшись, снова крикнула:

— Сливень! Умри!

Змей, эта груда похожей на щебень чешуи, содрогнулся, пронзенный роковым словом. Растопырил крылья подняться… Медленно, обречено опустился он в грязь и навоз лежбища.

— Вот как… — молвил змей глухо, в пространство — едва ли он обращался к вредоносному малышу. — Вот значит что… кончилось. Карачун.

И вздохнул, тяжко подвинув измазанное в дерьме брюхо.

— Ты кто? — спросил он через время, словно бы вспомнив пигалика. Без любопытства спросил, без злобы — так, вспомнил.

— Я — Золотинка! Волшебница из Колобжега, — с вызовом сказал пигалик — нелепый малыш в длинном кафтане с чужого плеча.

— А-а! — протянул змей, как будто имя ему что-то говорило. — То-то я вижу, ага… — И замолк, уронив голову.

По правде говоря, Золотинка понятия не имела, что делать дальше и как убивать змея, если дальше требовалось его убить каким-нибудь общеизвестным способом. Потому она скромно стояла в надежде, что змей и сам догадается подсобить делу.

— Да и пора, — раздумчиво молвило чудовище. — Все обрыдло. Устал я. Сбросить шкуру и обновиться?.. в который раз… — И он поглядел на пигалика, оказывается он о малыше помнил. — Это вы мошки трепещите. Жить-жить-жить — крылышками. Вжик — и нету. А я нет, я — существую. Как дерево. Я существую. Так много, что не запомнить… — Он словно бы исповедывался или итог подводил, рассуждая сам с собой. Присутствие пигалика нисколько его не стесняло и даже представлялось как будто необходимым, хотя оставалось неясным до конца обращался ли он с своему губителю, помнил о нем или нет. — Семь тысяч лет и ничего не было — всё туман. Так… Редко-редко что вспомнится, будто вершины гор над туманом. А кто не помнит, тот не живет — существует. Вот так выходит. А ты… как тебя бишь?

— Золотинка.

— А-а! Золотинка. Ну что ж… Так ты, значит, за чем пришел? Чего надо? — спросил он тут, словно бы позабыв все, о чем сам же и толковал.

Золотинка не знала, чего говорить, потому что не предполагала вопроса. К тому же, подозревая подвох, она боялась наговорить лишнего. Ясно было только, что и молчать нельзя, потому и сказала наугад:

— Я вообще-то не пигалик. Я волшебница Золотинка.

— Оборотень?

— Ну да. Я девушка. Из Колобжега.

— Ну, девушка. Ну, из Колобжега. Эко диво! Нашел, о чем беспокоиться. Считай, что заметано.

Золотинка зябко подернула плечами, смутно чувствуя нечто ускользающее от постижения, недоразумение. Но Сливень не дал ей сообразить. Напротив, он воспользовался ее рассеянностью для коварной выходки — вдруг, приподнявшись, махнул крылом, сбил с ног и тотчас прихлопнул сверху. И Золотинка, не прочухавшись, оказалась в когтях.

Длинные членистые когти на переднем сгибе крыла охватили Золотинку, как железные колодки, не позволяя двинуться. Змей вскинул пленника над землей и поднес к пасти. Золотинка чувствовала немалое давление и сквозь сеть… волшебной сети не хватало, чтобы разомкнуть железную хватку.

— Хе-хе! — хмыкнул змей, обдавая зловонным дыханием. — Попался!

— Сливень, умри! — просипела Золотинка, не имея другого оружия, и напряглась в ожидании ответного удара.

Но змей не цапнул ее зубами — кожистая голова отшатнулась… потом, вполне овладев собою, Сливень брезгливо обнюхал жертву и заметил с притворным, может быть, равнодушием:

— Ну, Сливень, Сливень. Знаю, что Сливень — добрались. Что ж… пора. Жить противно, а и подохнуть не сладко. Разве что тебя на тот свет прихватить. Со скуки. — И в самом деле, он говорил без злобы, устало и безразлично. — А ты ж, наверное, будешь за жизнь цепляться.