Любовь

— Чудеса, да и только!

Они молча продолжали подъем. Рукосил хмурился и глядел под ноги, изредка пытая девушку скользящим взглядом. Щека его подергивалась и кончик уса задиристо взлетал вверх, чтобы своим чередом поникнуть. Неведомые махинации бродили в голове Рукосила.

На последних ступенях, отдуваясь, спутники поднялись на двойную галерею или гульбище, которая обращалась впереди в обширные сени; красная ковровая дорожка упиралась в украшенный изваяниями беломраморный портал и двустворчатые двери.

— Нам сюда? — спросил кавалер больше для того, чтобы сломать молчание.

— Сюда, — пожала плечами Золотинка. — Если сумеем войти.

Не успела она договорить, как тяжелая резная дверь впереди поддалась, открываясь изнутри… На порог ступил, окинув строгим взглядом Золотинку и Рукосила, длинноволосый юноша. Следом теснился бородатый мужчина, достоинством своим и повадкой, походивший на принарядившегося к празднику ремесленника. Золотинка помнила обоих в строю праведников.

Рукосил устремившийся уж было вперед, к дверям в неведомое, остановился, неприятно пораженный. Честно говоря, растерялась и Золотинка.

Лучше владели собой праведники. Они неспешно прикрыли дверь.

— Как, государыня, вы здесь? — молвил затем ремесленник как будто из вежливости — неловко разойтись без единого слова в пустынном месте.

— Вам удалось спастись? Как вы избавились от змея? — удивился его молодой товарищ.

Как выяснилось, ни тот, ни другой не знали о бывшему внизу, в сенях, превращении. Не останавливаясь на себе, Золотинка объяснила, кто есть ее спутник. Подумав, ремесленник сдернул шапку — без особой почтительности, впрочем. Волосатый юноша, который не имел шапки, дергано поклонился — и неловко, и с вызовом.

— Я был бы счастлив, когда бы сумел бы быть бы вам полезным, — в соображениях красноречия утруждая свое заявление множеством ненужных колдобин, заявил ремесленник, по-прежнему обращаясь только к женщине. Рукосила он миновал как пустое место. — Я отсидел в вашей тюрьме, государыня, три месяца. За правду.

— У нас в Раменской слободе, государыня, Скопу Ушака почитают за святого, — восторженно пояснил молодой. Он, похоже, не сомневался, что великая государыня в самом недолгом времени окажется среди почитателей Скопы Ушака.

И оба с почтительным недоумением, которое затрудняло вопросы, обращались взглядом к золотой руке государыни.

— Да, я виноват перед слованским народом, — напомнил тут о себе Рукосил. — Я сделал много зла и раскаиваюсь.

— Государь! — встрепенулся юноша. — Народ страдает под гнетом налогов и несправедливостей.

— Вы из движения законников? — быстро спросил чародей.

— Да.

— Законников выпущу из тюрем. Все будет по-другому. Все будет иначе. Лучше. Гораздо лучше. Все будет по-вашему. Городское самоуправление. Полная свобода распространять учение законников. Примирение, согласие, справедливость. Мы переименуем Колдомку в улицу Примирения. Примирение. Согласие. Справедливость.

— И равенство! — возразил юноша с некоторой долей упрямства.

— И равенство, черт побери! — воскликнул Рукосил, бросив тотчас же настороженный взгляд на Золотинку, словно именно от нее ожидал возражений против равенства, справедливости, согласия и всего самого хорошего.

Великий князь пошел так далеко, что обнял за пояс юношу и дружески его потиснул, а потом сделал попытку притянуть к себе Скопу Ушака, которого почитали в Раменской слободе за святого, и смазано поцеловал его в щеку.

— Друзья мои! — воскликнул он дрогнувшим от чувства голосом. — Друзья мои, — повторил он, как бы примериваясь к обстоятельной речи, но не сумел совладать с волнением и кончил там, где начал, вложив в два слова все невысказанное: — Друзья мои!

Смущенные донельзя, если не сказать ошарашенные, законники виновато топтались, испытывая потребность отплатить государю признательностью, но он — из великодушия или по нетерпению — не позволил этого.

— Еще увидимся! Уверен, что увидимся. И не так как сейчас! — пообещал Рукосил и, непонятно оглянувшись на Золотинку, бросил своих новых друзей, чтобы поспешить к неведомому.

Однако Золотинка не позволила ему уйти и, чуть только опоздав, из-за того, что кавалер не подумал придержать дверь и пришлось тянуть тяжелый, едва ходящий в петлях створ, очутилась за спиной у Рукосила, который застыл перед живописным изображением.

Это была слишком хорошо знакомая Золотинке по Межибожскому дворцу выставка, ломаный коридор, в котором висели по красным стенам, теряясь над головой, картины.

Та, что открылась Рукосилу, повергнув его в столбняк, изображала имевшее место несколько мгновений назад событие: Рукосил лобзает небритую щеку свежеприобретенного друга. Вделанная в резную раму подпись черным по золотому выразительно объясняла происходящее: «Великий слованский государь Рукосил-Могут предлагает народу примирение, понимая его как перемирие».

Рукосил оглянулся на Золотинку. Нельзя сказать, что он был бледен, в красноватом отсвете стен лицо его приобрело неопределенный оттенок, — истинные чувства выдавала не бледность, но особенная, старательная неподвижность, словно он заморозил не только лицо, но и все внутренние ощущения, которые могли бы выдать испуг.

Правее висела еще одна картина насущного содержания: Рукосил предлагает Золотинке волшебный камень Сорокон. Имелась и соответствующая подпись, только Рукосил не выказывал любопытства.

— Что это? — сдержанно спросил он, обводя рукой живописную выставку. — Куда теперь?

Золотинка объяснила что это, и он с двух слов понял:

— Значит, сюда, — показал он. — Развитие идет налево.

В самом деле, за ближайшим изломом красного ущелья обнаружился конец. Тупик, замкнутый той же самой, знакомой по Межибожу дверью. И Золотинке не нужно было дергать ручку, чтобы понять, как обстоят дела: у самого тупика по правому руку, опередив события, висел известный Золотинке в другом исполнении сюжет: «Золотинка и Рукосил перед закрытой дверью»

Так оно и вышло: поспешив вперед, Рукосил дернул ручку и оглянулся — теперь они точно повторили свое собственное изображение на картине.

По правде говоря, Золотинка не ожидала этого.

Последующая возня не подвинула дело — добрую долю часа тыкались, мыкались два волшебника поочередно, прикладывались к скважине, угадывая за дверью могильный холод, — и напрасно.

Рукосил отер пот и остановился, придерживая возле замочной скважины Сорокон.

— А с того конца что? С того конца коридора? — спросил он вдруг.

— Ничего, — протянула Золотинка, теряя уверенность.

Откуда взялось убеждение, что она прошла межибожский коридор с начала и до конца? Теперь Золотинка вспомнила. Коридор начинался картиной «Первые воспоминания». Первые. Значит, начало. Но за изломом вправо… был ли тупик, было ли что вообще, этого она не могла сказать, просто потому что не видела. В ту сторону она не ходила, хватило и этой — полтора часа пути!

— Вот что, принцесса, — сказал Рукосил в строгом раздумье, когда Золотинка растолковала, что получилось в прошлый раз. — Вот что… простите, я говорю принцесса, потому что обратное не доказано. Вот что… в ту сторону, в начало, вы увидите за поворотом мать. Собственное рождение.

И добил, хотя можно было бы и пожалеть потерянную до ошеломления девушку:

— Дело в том, принцесса, что жизнь не начинается с первых воспоминаний. Она начинается с рождения. И что значит первые? Первее первых были еще более первые только потом забытые.

Золотинка тронула лоб.

— Иди, — снисходительно усмехнулся Рукосил. — А я даю слово, что буду стоять здесь до конца. То что мы ищем, разумеется, в конце развития, а не в начале. Отсюда я не уйду. Здесь ты меня найдешь, если только… все, может быть, кончится много раньше. Если мы уцелеем. Времени мало. Боюсь, что у тебя его не больше, чем у меня.

— Идемте вместе, — возразила Золотинка в мучительном колебании.

Но он только покачал головой и усмехнулся.