Погоня

— Так его! Дуй его в хвост и в гриву! Учить таких надо! Ишь ведь щенок!

И хотя безобразная свара не способствовала прояснению умов, Золотинка должна была уразуметь наконец, что дело нечисто и грошами тут не рассчитаешься. Из всех щелей выползал растревоженный, изумленный непорядком народ, домочадцы и прислуга, все глядели на маленького мошенника с осуждением, а хозяин, до удушья закручивая ворот, кивнул толстой служанке:

— Пошарь-ка у негодника в сумке.

Не усомнившись в справедливости этих ненужных, преждевременных, во всяком случае, мер, девка кинулась к раскрытой коморке. Что у них было на уме, имели они предупреждение от Приказа надворной охраны или действовали из верноподданного усердия только, так или иначе поздно было рассчитывать на мирный исход стычки, и Золотинка никак не могла подпускать их к котомке с хотенчиком. Извиваясь под жестокой рукой, она хватила за ухом Эфремон, еще несколько мгновений понадобилось, чтобы возбудить сеть, опутаться с ног до головы невидимой пленкой.

Млея уже от удушья, Золотинка судорожно вздохнула: сеть, расправляясь, раздвинула стянутый на горле ворот, сеть отжимала от кожи все постороннее и, как гибкий панцирь, принимала под одеждой естественные для тела очертания. Золотинка дышала. Только сейчас она ощутила в каком жалком положении оказалась, как не хватало ей глотка воздуха: обмякнув, она выплывала из тошнотворного, головокружительного провала, из пустоты… на свет. Становились яснее возбужденные голоса; хозяин, почитая придушенного малыша за ничто, отрывисто восклицал:

— Мазик вернулся? Где Мазик, он вернулся? Давайте веревку! Веревку, пигалика вязать!

Кабацкая братия и домочадцы колыхались перед глазами шатким заслоном. Как это всегда бывает, когда случается поймать ведьму, колдуна или русалку, раздавались истошные, испуганные голоса:

— На пол не опускайте! Не давай ему коснуться земли!

Тут только Золотинка разобрала, что, подхваченная за перекрученный ворот, болтается на руках кабатчика, как на суку, дородный мужчина придерживал ее и брезгливо, и опасливо, словно полудохлого крысенка. И все кричал, распаленный собственной храбростью: веревку давай!

Так что Золотинке ничего не оставалось, как, извернувшись, схватить противника за локоть.

Этого было достаточно: кабатчик почувствовал хватку детской ладошки. Пожатие ладошки заставило его охнуть, роняя малыша, — Золотинка вырвалась или кабатчик вырвался, разинув рот с каким-то жалким шипением, — они отпрянули друг от друга. Мятущийся круг злорадных рож распался, все шарахнулись — вмиг Золотинка оказалась в коморке, где затурканная страстями служанка растерянно держала в руках котомку. Золотинка выхватила свое имущество, прощупав на ходу через холст хотенчик, и бросилась к выходу.

На ту беду случившиеся в кабаке удальцы достаточно уже приложились к бутылке, чтобы чувствовать потребность в подвигах. Один хватил табурет, другой сверкал ножом, и тот, что вооружился расшатанным в потасовках седалищем, успел заступить дорогу, в то время как их сноровистая подруга вышибла из-под двери клин.

Золотинка бросилась напролом, и лохматый удалец с табуретом запоздало уразумел тут, что много на себя берет. Отказавшись от мысли угрожать противнику, он только и успел, изловчился выставить табурет щитом. Разгоняясь, малыш ударил головой — табурет вывернулся в руках смельчака, от удара он грохнулся на спину — пигалик сиганул к выходу и с лету — в дверь!

С тяжким треском железо и дерево ухнули, пострадавшая дверь устояла — исключительно по недоразумению, кажется, — оторопелая корчма бессознательно ожидала иного. Невредимый пигалик при полном бездействии зрителей остервенелыми ударами кулачка увечил полувершковые доски рядом с запором и порядочно наломал дров, когда сообразил наконец рвануть ручку на себя — в соответствии с устоявшимся обыкновением открывать дверь вовнутрь.

Вырвавшись на волю пред взоры остолбенелых прохожих, Золотинка заставила себя умерить прыть, чтобы не смущать зря нестойкие умы соблазном хватать и догонять. И в самом деле, ей удалось еще раз ошеломить зрителей, ибо грохот разбитой в мгновение ока двери стоил той постной рожи, с какой явился на свет маленький громила.

Сохраняя вынужденное спокойствие, Золотинка торопилась добраться до ближнего перекрестка, где надо было прибавить за поворотом шагу, и напряженно прислушивалась к подавленному ропоту за спиной. Уличный народ, не удовлетворенный, как видно, смирным поведением пигалика, которого принимали за мальчишку и вообще за случайное и преходящее явление, все еще чего-то ждал. Люди возвращались взглядом к разбитой в щепу двери под большими деревянными тарелками и такой же бутылкой — оттуда, из растерзанного зева харчевни, ждали действительных ужасов и зрелищ. Два дюжих крючника в перекрещенных на спине лямках несли на паре жердей перехваченную веревками бочку — они остановились, удерживая тяжесть на весу. Босяк в какой-то длинной хламиде повернул свою грубую тачку на колесе из цельного кругляша, чтобы обернуться назад, и все не терял надежды дождаться главного. Торговка овощами, что устроилась, как в будке, в огромной поставленной на попа бочке с прорезанной в ней дверцей, тревожно ухватила корзину, справедливо усматривая во всяком переполохе угрозу огурцам и петрушке. А закутанный в плащ школяр, который стоял у стены, уткнувшись в книгу, напротив, вышел из неестественного оцепенения и засуетился, близоруко осматриваясь: кого бы спросить, боже мой! что случилось.

Выбор ученого школяра выпал, по видимости, на Золотинку — шустрого мальчика с возбужденным румянцем на щеках и сверкающими глазами. Ученый юноша однако успел лишь промямлить «э! послушай, малыш!», когда все разъяснилось само собой: от перекрестка, где улица разламывалась натрое, слышался нарастающий топот копыт, и по особенному испугу прохожих, которые оглядывались и метались, не зная, куда прятаться от скачущей конницы, можно было понять, что там-то и происходит главное.

Все, что Золотинка успела, — это шарахнуться к стене, где несколько весьма независимых мальчишек готовились засвистеть — буде противник обратится в бегство. Золотинка и школяр, пожилой юноша лет сорока, вскочили на крылечко из двух ступеней — разметая все на своем пути, скакали конные лучники в кольчугах и шлемах, брызнули расшибленные огурцы, конница с храпом неслась мимо.

За спиной последнего всадника мотался парень в белой вышитой рубахе — половой из только что оставленной харчевни, вспомнила вдруг Золотинка. Хозяин, значит, заранее послал человека оповестить стражу, и получается, что, погнавшись за котом, Золотинка чудом выскользнула из западни… Ненароком оглянувшись, признал тут пигалика и хозяйский малый, он хватил лучника за кованое плечо: да вот он! назад! держи! Понадобилось еще несколько истошных воплей, чтобы вразумить расскакавшихся лучников; из харчевни выскочил и орал, сотрясаясь брюхом, хозяин. Всадники осаживали коней и опять же крушили под вой торговки огурцы, а Золотинка уже частила ногами, улепетывая в сторону перекрестка.

Опутанная сетью, она неслась с невозможной для человека прытью и отчаянно виляла среди остолбенелых, словно варенных от изумления зевак. Но никакая сеть не могла защитить Золотинку от стрелы — что-то жестко звякнула и сверкнуло в воздухе. На углу Золотинка резко прянула вбок, перепрыгнув через единственную ногу убогого, который расселся тут со своей чашей.

Дело обернулось худо: весь город, кажется, бросился в погоню, провожая беглеца улюлюканьем и камнями. Молва, свист и гомон поспевали вперед Золотинки, поднимали на ноги и ленивых, не было ни малейшей возможности укрыться от всевидящего ока толпы — люди хватали палки.

Звон копыт и лошадиный храп наседали на спину — Золотинка вильнула в крошечный тесный дворик, едва не сбивши у входа старуху, и из этого дворика, где возле окутанной паром кадки распрямилась женщина с мыльными по локоть руками, проскочила в другой, чуть просторнее, со всех сторон замкнутый… но — о, чудо! — без единого соглядатая.