Погоня

Неужто счастье отвернулось от всесильных? От повелителей и господ, от преславного и вездесущего Могута, который не даром запугивает народ, пытаясь удержать его от губительного для власти избранных опыта?

Эта крамольная, ошеломительная в своей дерзости мысль бродила в разгоряченных противоречивыми толками головах, не вовсе еще усвоенная и принятая. Необыкновенное возбуждение заставляло обращаться друг к другу совершенно незнакомых людей и оно же, то самое возбуждение, понуждало их удерживать при себе нечто особенно сокровенное — главное.

Казалось, что даже глашатай, в десятый раз повторявший безнадежным голосом все те же угрозы, предупреждения и увещевания, понимал, что никого уже ни от чего не удержишь. Понимала это выставленная у перевоза стража, назначенная никого не пускать на правый берег реки, где скрывался вдали за холмами «блазнительный обман рассудку», и возмещавшая свое бессилие бранью да колотушками. Можно ли перегородить реку? Люди находили лодки, не гнушались бочками и брусьем, дерзали вброд и вплавь. Они покидали город в одиночку, целыми семьями и ватагами.

Без затруднений переправившись на тот берег, Золотинка обнаружила, что по прибрежным лугам и ракитнику плутает немало случайного с виду народа. Здесь были и пришлые, не знающие дорогу люди, они не сторонились деревенского мальчика в лаптях и обращались к Золотинке с расспросами. Так она и сама узнала наконец название города, который только что покинула. Это был не Межибож, а Дроков, расположенный верстах в тридцати ниже по течению реки Руты. Золотинка изрядно промахнулась в своей стремительной, почти наугад ночной скачке, но то и не диво.

Нужно было забирать к западу и поспешать, наверстывая упущенное. Того же мнения держались, по видимости, тайные и явные попутчики Золотинки; пробиравшийся вдоль реки народ понемногу выходил на дорогу и здесь уже все топали в одну сторону, не скрываясь.

Тут можно было видеть мать с младенцем, верно, больным, бежавших из дому мальчишек, счастливых и взбудораженных своей преступной свободой; одиноких, себе на уме путников, которые намеренно и обдуманно держались на особицу, и целые уже обозы состоятельных горожан — походные шатры на повозках, ковры и челядь; деревенскими мирами снялись с места крестьяне, и сами собой объявились в несчетном множество нищие и нищенки, бродяги, мелкие воры и разбойники с большой дороги — они мирно следовали общим путем. Многоголовый, внушающий какое-то ожесточенное веселье исход.

Верстах в пяти или шести от Дрокова, там где дорога, углубляясь в горы, вошла в каменистую теснину, толпа смешалась. Иные уже с кривыми ухмылками шли почему-то навстречу, другие чего-то выжидали, а Золотинка полезла на заросший можжевельником косогор посмотреть, что случилось.

Дорогу перегородил конный разъезд, полдюжины латников, которые без труда сдержали несколько пытавшихся объясниться путников, отвечая на вопросы вопросом:

— Куда прешь, скотина?!

Народ — кто прежде еще не догадался — безропотно поворачивал назад и, не особенно даже скрывая намерения, лез в гору, чтобы обойти заставу стороной. Здесь, в чаще, в лесных дебрях, люди быстро теряли друг друга из виду; четверть часа спустя убедившись в полнейшем своем одиночестве, Золотинка нашла достаточно большой лопушок и восстановила на нем чертеж окрестностей Межибожа, который прислал ей Буян. Теперь она могла определить свое местоположение достаточно точно и не было надобности полагаться на чужие суждения. Следовало, по-видимому, пробираться далее напрямую, избегая больших дорог.

Места шли гористые и довольно скудные — овечьи тропы часто прорезали пологие склоны, поросшие можжевельником и потравленной, в колючках травой. В густой сети неизвестно куда ведущих тропинок не трудно было подыскать подходящую, на юго-запад. Золотинка поднималась на оголенные гребни возвышенностей, за которыми открывались поросшие девственным лесом просторы и синие дали без признаков человеческого жилья. Разве случится какая пастушья хижина у ручья, с провалившейся крышей и заброшенная.

Ближе к полудню Золотинка оказалась в неглубоком ущелье, по дну которого бежал бурный мутный ручей, и должна была следовать проложенной по склону тропой, вынуждено повторяя все ее повороты. Протянувшееся верст на десять ущелье опять завело ее в сторону от цели, на юг и даже юго-восток, влево от истинного направления и кончилось отвесной стеной. Тропа ныряла под высокую голую скалу и там терялась, во что, однако, не хотелось верить. Золотинка давно уже подумывала о привале, искала только укромного убежища, где можно было бы расположиться на дневку. Она прихрамывала — новые как будто бы лапти быстро разлезлись на камнях, еще быстрее рвались намотанные под лапти онучи, левой ногой Золотинка чувствовала острые неровности тропы и щебень. Изнурительное солнце колом стояло над каменной западней ущелья.

Но тропа действительно продолжалась — узкой полочкой под скалой. Неверно ступая от усталости, Золотинка придерживалась за камни и с отупелым бесстрастием взирала в отвесную пропасть саженей две или три глубиной, на дне которой бурлила быстрая шумная вода. В воздухе тянуло свежестью разбитых водопадом брызг, ручей низвергался где-то рядом, за поворотом, и оттуда… доносились невнятные человеческие голоса.

Совсем не мирные голоса… они становились громче, но не более прежнего понятнее по мере того, как Золотинка продвигалась вокруг скалы, не имея возможности уклониться от встречи.

По мокрому скользкому склону рядом с водопадом тропа вывернула в узкий, похожий на щель подъем и взору открылась — словно не было за спиной ущелья — широкая поросшая лиственным лесом пустошь. На желтом от цветов лугу у ручья сорная зелень покрывала развалины крупного красного камня — одинокая усадьба или небольшой замок, от которого уцелела теперь лишь тонкая угловая башенка — ее поддерживали остатки обвалившихся стен. Вокруг этой-то башенки собралось человек тридцать-сорок разношерстного люда, в которых Золотинка безошибочно признала искателей блуждающего дворца.

Сначала она так и решила, с некой душевной оторопью, что эти живописные, хотя и не бог знает какие величественные развалины и есть дворец… В этом, впрочем, не трудно было и усомниться.

— Вылезай, тебе говорят! — кричали горлопаны, обращаясь к вершине башни. На Золотинку, надо сказать, никто и не глянул, в этом случайном сборище некому было озаботиться приблудным мальчиком — мальчишкой больше мальчишкой меньше! Все взоры притягивала к себе тонкая, два-три шага в поперечнике, башня и, в особенности, как представлялось со стороны, ее ветхая, полусгнившая кровля. Хотя ничего примечательного там, на верху, не возможно было разглядеть.

— Может, будет в прятки играть? — возмущался дородный, красный и потный от натужного крика мужчина, похожий по одежде на лавочника средней руки.

Кое-кто приготовил камни — угадывалось нездоровое возбуждение давнего и бесплодного препирательства. Приблизившись, Золотинка уразумела, куда они обращают свои доводы, призывы и угрозы: наверху башенки, под самой крышей зиял пролом, слегка расширенная бойница, может быть, или, наоборот, частично заложенное оконце. В этой темной дыре не видно было человеческого лица, однако же по всей башенке не примечалось как будто бы никаких других отверстий, входов и выходов, кроме довольно значительных местами скважин там, где выломался камень и распался раствор кладки. Из того же провала под крышей спускалась наземь грубо свитая из луба веревка, конец которой оплетал треснутый, с отбитым горлом кувшин.

Пущенный чьей-то досадливой рукой камень стукнул о стену пониже оконного отверстия. Тотчас раздались возражения:

— Ну, это не дело, братцы! Потише!

— Святой отец! — крикнул кто-то, желая сгладить невыгодное впечатление о нравах и намерениях толпы, которое, несомненно же, должно было сложиться у таинственного обитателя башни. — Давай по-хорошему. Что бы нам ладком-то все устроить, а?! Люди просят, святой отец, общество!