Мой старший брат Иешуа

Погиб сам Руф и погибли два десятка его всадников. Еще два десятка сумели бежать. Остальные перешли на сторону Шимона.

Настал черед гвардии. Ее повел не Грат, который был некстати ранен и еще не оправился, а его заместитель Ипполит. Пять тысяч отменно обученных храбрых фракийцев и германцев легко заняли Иерихон, сбив непрочные заставы на пути, посадили свой гарнизон в Киприоне, но дальше почему-то не пошли. Более того, вскоре в когортах, до того монолитных и дружных, начались распри, потом вспыхнул настоящий мятеж – и в результате гвардия раскололась: две тысячи вернулись обратно, уведенные подоспевшим Гратом, две – перешли на сторону Шимона, остальные просто куда-то делись…

К лету Шимон владел всей долиной Иордана, кроме крепости Александрион, и всей Переей, да и Декаполис склонялся к нему: как и большинство евреев Декаполиса, Шимон был саддукей; а местные язычники хорошо помнили добро, сделанное им Иродом, от чего Шимон не только не отказывался, но и говорил, что будет продолжать делать то же самое, но больше и лучше. Вообще, как я заметила, язычники и саддукеи всегда умудрялись находить общий язык; фарисеи же с язычниками обычно ссорились…

Никто не может сказать достоверно, что же погубило Шимона. Думаю, если бы он двинул свою огромную армию на Иерушалайм, одновременно завязав бы отношения с римлянами (а они бы охотно пошли на это), он неминуемо занял бы престол и правил огромным царством до конца своих дней. Но Шимон почему-то не двигался; возможно, он ожидал, что его пригласят; возможно, был уверен (а к тому шло), что Архелай и Антипа схватятся между собой, и тогда он, Шимон, выступит миротворцем и объединителем; не знаю. Кто-то вспоминал потом, что слышал, как передавали из уст в уста его слова, что-де царь не желает занимать трон в крови. Увы, он не учел одного, а именно: огромная армия, собравшаяся для сражений, должна сражаться. Остановка и отдых означают разложение.

Огромный, едва ли не пятитысячный, отряд самовольно ушел к Галилейскому озеру и, разбившись на шайки, на несколько лет оседлал все торговые пути – и сухопутные, и водные. Кстати, именно с тех пор разбойников, взыскующих дань на дорогах, стали называть мытарями, а тех, кто с этой же целью нападал на озерные и речные караваны – рыбаками. Брать немного, но готовыми деньгами, – это оказалось куда более прибыльно и безопасно, чем отымать все и потом попадаться на продаже награбленного.

Другая часть армии Шимона попыталась захватить Масаду, а когда это не удалось, ушла в Набатию и растворилась там.

Наконец, множество мелких отрядов рассеялось как по самому царству Шимона, так и по Иудее, везде творя бесчинства и грабежи. Дошло до того, что один из таких отрядов захватил, разграбил и сжег дворец Шимона в Иерихоне. Впрочем, из них никто не ушел живым.

Власть Шимона расползалась, как слишком жидкое тесто из рук неопытного пекаря. Ко всем прочим бедам добавился и неурожай, не позволивший собрать средства на взятку Вару, который эту взятку откровенно вымогал. Шимон предпочел купить зерно… Тем не менее он пробыл царем еще полтора года после сожжения дворца, демонстративно живя в походном шатре. Когда же к Перее подступил Грат с десятитысячной армией и вокруг Шимона вновь сплотились крестьяне с копьями и кольями, и эти армии сошлись на берегах Иордана и встали, глядя друг на друга, Шимон предложил Грату не прибегать к кровопролитию, а решить дело поединком вождей. Они сошлись на Иродовом мосту, и Грат первым же ударом убил Шимона, книжника, не умевшего сражаться на мечах…

Кстати, в этот день родилась я.

Но вернемся ко дням после Кровавой Пасхи.

Говорят, император изначально все же был настроен утвердить Архелая царем, имея в виду то, что и к Ироду не сразу пришла мудрость правителя. Но известия о мятеже возродили его сомнения, и он отложил это решение на неопределенный срок, даровав Архелая лишь этнархом и наказав ему стараться заслужить с годами большее.

Те же говорят, что император то ли узнал, то ли просто почувствовал, что за событиями в Иудее стоит Антипа, и хотел его незаметно казнить, но божественная Ливия отговорила императора: Антипа-де не позволит всем прочим четвертьвластникам объединиться против Рима. Так и произошло по слову ее; Ливия была мудра и прозорлива до волшебства, и ошибалась крайне редко.

И, наконец, говорят, что Архелай, вернувшись и узнав о трех самокоронованных царях, громко рассмеялся, но зато когда начальник тайной стражи рассказал ему, что ребенок Антипатра и Мариамны не умер вместе с матерью, как считалось, а был спасен лекарями, тут же кем-то неизвестным выкраден и увезен в Бет-Лехем, и там след его пропадает, тут Архелай пришел в ужас и ярость. Поскольку Антипатр был царь и умер царем, ибо император не лишил его царского звания, а лишь подписал вынесенный приговор. А значит, где-то среди людей скрывается подлинный наследник незанятого престола…

Можно ли считать совпадением, что буквально через несколько дней какие-то разбойники числом до сотни средь бела дня напали на Бет-Лехем и помимо обычных творимых злодейств еще и поотбирали у родителей детей по виду до года, причем многих детей даже и не забрали с собой для продажи, а просто разбили о землю во дворах или сразу за городом? И еще два города вскоре поразила эта же беда: Бет-Ашерем и Нетофу. Впрочем, в Нетофе многих разбойников убили мужчины, и там часть младенцев уцелела.

А тот, кого они искали, в это время умирал в Биарре, в доме Главка и Зоэ. Летучая лихорадка, от которой покрываются пятнами, трясла его, и даже многие чудесные умения Эфер ни к чему не приводили: Иешуа молча сгорал в жару, таял, будто был сделан из воска, и глаза его, когда ненадолго открывались, были мучительно сухи.

По какому наитию и с каких небес Эфер вспомнила о подарке сугудских купцов? Она говорила потом, что руками ее кто-то водил, и она как бы смотрела на все со стороны. Так бывает, когда долго не спишь. Она разыскала шкатулку и вынула флакон. Соскребла сургуч. Оловянная пробка вынулась с трудом. Тут же распространился тяжелый аромат сандала и пачулей. Смочив в маслянистой красной жидкости кончик пальца, Эфер провела линию по бровям младенца, потом – от темени к кончику носа. Другой крест она нарисовала на грудке, третий – на спине. Кончик пальца у нее онемел. Вскоре Иешуа задышал свободнее, а к вечер жар его унялся, и он стал влажный и слабый, но спокойный.

Это волшебное масло еще не раз спасало и его, и меня, а вот на маленького Зекхарью уже не хватило…

Глава 12

Я родилась еще в Биарре, в домике на берегу озера, под инжирными деревьями. Увы, я не помню этого домика и этого города, и даже когда я потом сама бежала в Египет, то побывать на родине мне не пришлось.

Начала я помнить себя только в Бабилоне, правобережном предместье Мемфиса, мне было три года, отец сажал меня на плечи, и мы шли к реке смотреть на лодки и мосты. Мосты тоже были на лодках, по ним проносились золотые колесницы, запряженные восемью лошадьми. Отец был одним из тех, кто делал и содержал эти мосты.

Потом приехал Оронт. Это тогда я рассыпала мешок с деньгами. У Оронта были сапоги, каких я никогда прежде не видела: желтые, блестящие, с рисунками звезд, винограда, птиц и волков; твердые щитки закрывали колена. Я вообще никогда раньше не видела сапог, все вокруг ходили босиком или в сандалиях с ремешками. Этими сапогами он поразил меня навсегда.

Из Бабилона мы перебрались в Агриппию, городок-крепость в пустыне, но там долго не задержались. Агриппия мне запомнилась жаркой, почти раскаленной и будто бы вдавленной в землю; возможно, ее понемногу засыпало песком. Чтобы выйти из дома, нужно было подняться по лестнице. Из Агриппии родители ушли сами, без воли Оронта, потому что в окрестностях жило что-то, что крало детей. Возможно, это был старый лев, но египтяне говорили, что тварь слишком хитра и изворотлива для льва и что лев не оставляет таких следов – лапы с когтями. Отец участвовал в одной из облав, однако охотники нашли только остатки пиршества чудовища, а более ничего.