Побег

Игривое воображение могло бы усмотреть известную насмешку, если не сказать издевательство, в том, что за пожаром последовало наводнение. Однако безответственная игривость по сути своей противна добросовестной натуре пигалика. Потому-то пигалики не поддались соблазну и не искали насмешку там, где ее, вероятно, и не было, они не стали пересматривать обвинение в пользу более сурового. И того хватит с избытком, рассудили справедливые пигалики, что обвинение по статье 211 части третьей Уложения о наказаниях «Невежество с особо тяжкими последствиями» предусматривает высшую меру наказания — смертную казнь.

Общие понятия республиканского законодательства, указывали судьи во вступительной части постановления, основаны на пигаликолюбии. Законодатель требует исходить из предположения о невиновности обвиняемого, если не доказано обратное. Следовательно, нет никакой необходимости, развивали мысль судьи, искать злой умысел там, где преступное невежество превосходит своими последствиями умышленное злодейство.

Безукоризненно обоснованное постановление не разрешало, однако, сомнений житейского порядка, ибо, снимая с преступницы обвинение в злостной природе ее деяний, необходимо было признать тем самым совершенно произвольный, неупорядоченный, если не сказать бредовый характер постигших Республику испытаний. Мысль для благочестивых приверженцев Разума нестерпимая.

Так что, отказав Золотинке в осмысленности, пигалики, как уже говорилось, обратили подозрения на медного истукана, усматривая в его ужасающем упорстве, в равномерности его бездушных усилий крепко засевший умысел.

В самом деле, начавши с крыши Старых палат, Порывай сносил Рукосилову твердыню сверху донизу. Окутанный облаками пыли, он крушил потолочные перекрытия, выламывал камни, валил в пропасть и во двор целые пласты стен. Неспешная с виду работа продвигалась с впечатляющей быстротой, замок терял привычные очертания. Какие бы то ни было очертания вообще. Двух или трех дней хватало, чтобы исчез целый ярус обширного дворца, недели, чтобы Старые палаты сравнялись со скалой. Проходили недели и месяцы, посыпал снег — Порывай не выказывал признаков утомления. Днем и ночью, в метель и в солнце, слышались скрежещущие звуки, эхо повторяло размеренные удары — и вдруг обвальный, стонущий грохот. Рукосилов Каменец неумолимо врастал в землю.

Все превозмогающее усердие истукана, чем дальше, тем больше беспокоило пигаликов. Не трудно было подсчитать, что, продолжая безостановочную, без сна и отдыха деятельность, Порывай за какие-нибудь три с половиной, четыре года свернет вершину горы, засыплет пропасть и докопается, наконец, до пигаликов.

Причем, как свидетельствовали подсчеты, срок этот нимало не изменится, считать ли деятельность Порывая осмысленным разрушением или бессмысленным созиданием. Так или иначе, все сходились на том, что опасность чрезвычайно велика. С той только разницей, что сторонники «осмысленного разрушения» считали возможным взывать к чувству и разуму истукана, а противники их, склонявшиеся к предположению о «бессмысленном созидании», поговаривали, что следует покинуть зачумленное место и перебраться на жительство в глухие дебри Меженного хребта — несуразное предложение, разумеется. Оно не имело действительного значения, но пугало многих.

Тут следовало бы напомнить о непростой истории Каменца. Еще в прошлом столетии в трудную для себя пору Республика упустила Каменец, проигравши его Рукосилову деду Оберучу, чернокнижнику и прохвосту. Оберуч, многие годы распоряжавшийся замком на правах служебной зависимости, принял его за некие важные услуги в залог и повел дело так, что Республика по буквальному смыслу принятых на себя обязательств должна была уступить замок навечно. Коварные уловки Оберуча, который попросту обдурил пигаликов, поймал их на неосторожном, не точно продуманном слове, произвели тягостное впечатление на общественное мнение Республики. Но Рукосилов дед, человек в высшей степени хитроумный, старался щадить гордость обманутых и, получив Каменец в безусловное владение, не поскупился на выражения признательности.

Пигалики не обманывались, но вежливость мошенника оценили и со своей стороны, скрепя сердце, соблюдали условия договора. Обстоятельство для Оберуча не последнее, ибо, по сути дела, права его на Каменец держались исключительно на честном слове.

Словом, у жителей Ямгор, которые не забыли своего унижения, не было оснований сокрушаться по поводу постигшей Каменец беды. Со смешанными чувствами не особенного прикрытого злорадства, тревоги и сожаления, какое вызывает у трудолюбивых человечков всякое разрушение, наблюдали они за безостановочной работой Порывая. И когда наконец, как сказано, основные укрепления замка были уничтожены, сочли уместным обеспокоиться и за себя.

Тогда-то и были предприняты первые попытки вразумить истукана. Назидательные разговоры однако не оказывали на Порывая воздействия, напрасно лучшие ораторы Республики пытались втолковать истукану, что враг его, Рукосил, переменив обличье, бежал и что искать его нужно за отрогами Меженного хребта, в Полесье. А здесь, в Каменце, напротив, искать не нужно. Самые убедительные посылки и очевидные доводы отскакивали от медной башки без последствий. Башка оставалась непроницаема, не поддавалась уговорам и была недоступна чарам — ни к чему не привели настойчивые попытки подобрать подходящее к случаю заклинание.

И, верно, имелись у Порывая собственные представления на предмет того, что есть мера достаточного. Представления эти не сходились с понятиями пигаликов, зря пытались они втолковать истукану, что замок «достаточно» уже разрушен. Лишь по прошествии многих недель и месяцев истукан как будто бы начал прислушиваться к душеспасительным речам повнимательней. Иногда, отрываясь от работы на четверть часа и больше, он поворачивал скособоченную как бы в насмешливом любопытстве голову. Слепые, густо запорошенные пылью глаза его ничего при этом не выражали, но искривленные на изуродованном лице губы являли двусмысленную улыбку деревенского дурачка. И так он стоял, с десятипудовой глыбой в руках, зачарованный щебечущими голосами ораторов… И брался потом за прежнее, ни словом, ни телодвижением не выразив ни удовольствия своего, ни возражения.

А ушел он весной 770 года, когда повеяло благодатным теплом и в талой воде заблестело солнце. Подвинул бревном кучу щебня, остановился и медленно расправил плечи, заскрипев натруженной поясницей, — застыл, вслушиваясь в дерзкие трели жаворонка.

Бросил все и ушел. И опять, толковали между собой обескураженные пигалики, если надоели ему груды развороченной кладки, переломанного брусья и досок, то уж как-то внезапно. Безосновательно.

Впрочем, нашлись тонкие знатоки человеческой души, которые указывали для сравнения на своевольное поведение застарелого бродяги, что прибился на зиму к какому-никакому жилью. Пробужденный первым теплом, бродяга бросает зимовье без единого слова благодарности, не обернувшись, и бредет, завороженный, неведомо куда — к солнцу, полной грудью вдыхает напоенный запахами разогретой земли воздух и оглядывается кругом широко открытыми, словно бы удивленными глазами.

Высокохудожественное сравнение не много объясняло в поведении Порывая, но что же оставалось пигаликам, кроме поэзии, если молчали ученые? Очарованный трелями жаворонка (разбуженный? возбужденный? вдохновленный? пристыженный, наконец?) болван шагнул в заваленный обломками ров, выбрался на волю и заковылял, прихрамывая, — вниз, в долину, в общем направлении на полдень, к теплым краям и к морю.

Разведчики провожали Порывая в его поэтических блужданиях по горам и предгорьям верст сто и уж получили разрешение начальства оставить наблюдение, когда истукан закружил, словно бы припоминая ускользающие из памяти стихи. И, к немалой тревоге разведчиков, повернул обратно. Не повторяя прежний путь в точности, он описал широкую неправильную дугу, миновал в порядочном отдалении Каменец и начал спускаться на равнины, когда опять закружил и после некоторого колебания поворотил к западу, к высочайшим вершинам Меженного хребта, до которых оставалось ему не более тысячи верст. Неделю спустя измученные разведчики получили разрешение оставить истукана и возвратиться на родину.