Побег

Старик начал подниматься с очевидным намерением добраться до строптивой сподручницы, а часовой, сверкнув на солнце шлемом, заглянул через верх двери.

— Позови окольничего Дивея! — властно бросила она, на мгновение опередив изумленный возглас.

Наверное, это был правильный ход. Часовой узнал государыню и колебался только, нужно ли отпереть дверь — Зимка не дала на этот счет указаний, — оставил все как есть и кинулся опрометью к особняку. Что касается Лжевидохина, тот оказался в затруднении. Он и без того действовал наугад, сейчас и вовсе смутился, остановился на полпути, запустив пальцы за отворот рукава, и замер. Он отлично помнил засаду, собственное несчастье, без особых усилий воображения находил место и для сарая, в котором нежданно очутился… Но слованская государыня Зимка-Золотинка в этот сарай не лезла.

И она сейчас же вильнула.

— Вот теперь мы сможем поговорить! — бодро объявила Лжезолотинка, кивнув на дверь. — Времени совсем нет. Зачем вы звали меня в Екшень?

— Ого! Так сразу! — прошамкал старик, все еще соображая. — Уж очень торопишься! Ишь какая попрыгунья, ласочка-касаточка моя. Ишь как расшалилась! — гнусно захихикал он, показывая желтые пеньки зубов. Верно, он нарочно оттягивал осмысленный разговор. — Ну, ладно, иди сюда, я тебя на радостях поцелую.

— Только скорее, — поморщилась Лжезолотинка и подставила старичку щеку.

Щека ее осталась до поры в небрежении. Сначала Лжевидохин вытащил из глубокого отворота на рукаве голубиное перо и кинул его на воздух. Юркое пятнышко тотчас, одним витком, отыскало дорогу к солнечному разрезу над дверью. Зимка беспокойно зыркнула вослед перышку, а старик ласково ей кивнул — с нехорошим таким холодом в недобро сверкнувших глазах. Да, мол, так оно все и есть! И тогда уж чмокнул заждавшуюся поцелуя красавицу.

Тут однако — по размышлении — принялся он за дело обстоятельно. Холодные, как прикосновение змеи, бесцветные губы его ощупали «наши щечки» и «наши глазки» — Лжезолотинка же только жмурилась, согласная и не это еще претерпеть, лишь бы потянуть время до появления Дивея. Надо думать, Лжевидохин нарочно ее дразнил, стиснул, облобызал и совсем уже беззастенчиво принялся ее лапать, зашарил беспокойно дрожащими руками по сдавленной платьем груди, бессмысленно приговаривая при этом «ну-ну, старичка-то стесняться не приходится… по-свойски, по-свойски… мы ведь с тобой душечка, пташечка… муси-пусечка ты моя, не первый день знакомы… ох, ведь не первый! нет!.. в разных вас видах видали, дрянь ты эдакая, дрянцо препорядочное!»

Принимая весь этот сладострастный бред за нездоровый вывих повредившегося умом старика, Зимка скрепила сердце. Ожесточаясь, она утверждалась в мысли покончить с унизительным положением, ни на что уже не смотря, покончить раз и навсегда, — пусть только Дивей появится! Прикажет она сейчас же убить колдуна на месте. Как собаку! Изрубить его на куски и скормить собакам!.. А собственные превращения и все остальное можно будет объяснить как угодно. Победителей не судят. Покончить с Рукосилом, все остальное само разрешится и оправдается.

За горячечными мыслями Зимка едва заметила, что Рукосил, препакостно хихикая, в лихорадочной дрожи стаскивает с нее золотую цепь, отягощенную понизу холодным изумрудом, ту самую цепь, которую не снимала она со вчерашнего праздника рыбаков. Застежки не было, приходилось тащить цепь через голову, отчего и возникла у старика заминка. Твердо уложенная и оплетенная драгоценностями прическа Лжезолотинки поднималась надо лбом вверх и вширь на добрых две ладони — не так-то просто было пропустить подвеску через это величественное препятствие. А старческая беззастенчивость вывела Зимку из себя, с расчетливой злобой она рванула цепь и ударила — едва ли случайно! — Лжевидохина локтем в ухо. Ударила и не пожалела. Но и старик обнаружил неожиданное упорство: некоторое время он пыхтел и стонал, сплетаясь руками с женщиной, — пока не убедился в неравенстве сил. Золотинка-то недаром провела детство на море, орудовала веслами и тянула шкоты; еще полгода назад, обследуя чужое обличье, Зимка с немалым изумлением обнаружила у себя на ладонях — у Золотинки! — застарелые мозоли. И она с легкостью отшвырнула полумертвого старца.

Лжевидохин отвалил, задыхаясь, змеиные глаза его под криво просевшими веками слезились, блеклые губы тряслись — и такая злоба, что Зимка отпрянула.

Оба оглянулись на дверь.

— Зачем нам ссориться? — бросила Зимка.

— Действительно! — огрызнулся Лжевидохин. Никто из них не придавал ни малейшего значения словам. — Я хотел тебя видеть, — просипел между вздохами Рукосил.

— Я приехала! — столь же основательно отвечала Зимка.

— Сядем спокойно. Поговорим.

Зимка прислушалась, напрасно пытаясь уловить топот бегущих витязей. То ли Дивей замешкал, то ли Зимка утратила представление о времени, принимая быстротекущие мгновения за томительный час.

Сразу ослабевший старик опустился на короткую колоду и, стараясь отдышаться, показал место сообщнице. Поколебавшись, она послушалась. И тогда Лжевидохин с какой-то болезненной и бессильной жадностью снова обхватил ее за плечо, что пришлось стерпеть. Если потянет цепь — не дам, решила Зимка тогда же. Готова она была перечить и распаляла злобу. В сердце своем она уж покончила с Рукосилом, толкнула его под кинжал Дивея, потому и закаменела, избегая сомнений.

Он шумно сопел, обдавая гнилым дыханием, хватал себя за грудь, а другой рукой удерживал женщину. Зимка пыталась разобрать, что происходит во дворе. Оба молчали — великая слованская государыня в объятиях убогого старца. Вот насторожилась она, почудились отзвуки голосов, шаги… тяжелый накатный шаг, каким наступают, заградившись щитами, в латах, под нависшими на глаза шлемами с чудными перьями на гребнях… выставив копья, посверкивая клинками… витязи. Хмурые, скорые на расправу витязи! Они грядут поспешным и веским шагом. Зимка невольно напряглась встать, но Рукосил придержал ее:

— Не торопись, деточка… Не торопись, пташечка… Все-то еще успеем!

Спасение было уже за дверью. Зимка рванулась:

— Скорее, Дивей! Скорее!

Лжевидохин так и повис на ней, обхватив под мышками со спины, руки сцепил замком на изумруде — Зимка поволокла его, поднимая. Звенело железо, грянул запор.

— Я в руках злобного колдуна! Спасите! — взвизгнула Лжезолотинка.

Дивей с латниками рванули, сталкиваясь на входе. Чего-то страшного они ждали — вломились!

Отрывисто озираясь, словно отыскивая в темных углах кого-то еще, Дивей сжимал обнаженный меч. Бледный в своей решимости юноша готов был к чему-то страшному, но кого рубить? Укрытого за спиной государыни старика? — немыслимо. Втеснившиеся в сарай латники не лезли вперед полковника, случилась заминка — считанные мгновения нужны были воинам, чтобы сообразить, что происходит и как обойтись с ожившим мертвецом.

И тех же самых мгновений — не больше! — хватило Рукосилу, чтобы овладеть неимоверной силой Сорокона.

Запущенный когда-то Золотинкой искрень пробудил скрытую мощь камня и теперь едва ли не всякий способный чародей мог повторить однажды уже свершенное, не имея и половины Золотинкиного таланта. А Рукосил-Лжевидохин, волшебник далеко не последний, впал в исступленное вдохновение. Вся горечь утраченного и загубленного, злоба обойденного счастьем тщеславия, и тоска, и ненависть, томительный страх смерти и безумная надежда — вся эта жгучая, разъедающая душу смесь возмутилась. Сорокон вспыхнул режущим глаз зеленым сиянием, которое озарило заросшие паутиной углы, искаженные ядовитым светом лица. Изумруд потянул, поднялся над грудью государыни, но Рукосил удерживал его из-за спины.

Помертвев лицом, Дивей сунул меч в ножны, чтобы оторвать чародея от государыни.

— Бейте! — успела вскрикнуть Зимка. А камень тянул навстречу витязю, вырываясь из рук так, что разворачивал и старика, и женщину вместе. Изумруд чмокнул железный нагрудник, едва Дивей достал чародея за плечо, тонкая вороненая пластина окрасилась багряным пятном. Лжезолотинка взвизгнула, а Дивей, не понимая, дернул рукой, чтобы сбросить с панциря изумруд, стряхнуть пятно, и вскрикнул, обожженный. Отпрянул, бросив и чародея.