Побег

Вольно разметавшиеся кудри обрамляли обращенную в нечто жаренное, с тощей костью посередине рожу.

После двойной победы Поплева получил некоторый выигрыш — сзади ему не могли угрожать, там была лестница, а стол отделял его от немедленного нападения двух новых противников. Один из них, дородный, с вельможными усиками господин, похоже, не рвался в бой, уступая честь кабацкого поединка своему простоватому товарищу, сутулому детине с угреватой в красных прожилках рожей. Этот в поощрении не нуждался — обнажив меч, он скинул перевязь, отбросил ножны, а потом, не сводя глаз с Поплевы, перехватил рукоять двумя руками. Стесненный в движениях поверженными на пол соратниками, отделенный от противника столом, краснорожий притопывал и подрагивал в нетерпении.

Нечего было ждать, когда он возьмет разбег. Поплева подхватил скамью и швырнул, заставив краснорожего отпрянуть, заградившись мечом, что и спасло его. Скамья обрушилась ему под ноги — сухо стукнула в темя ожившего уж было верзилу. Тот силился оторвать от полу мокрую, в потеках красного голову — и тюкнулся ниц. Тогда как отрыгнувший, наконец, курицу юноша судорожно передернулся под упавшей на него скамьей, застонал и заворошился в попытке освободиться от тяжести. Скамья же, мало что тяжелая, отличалась значительной протяженностью, потому лишившийся сил юноша напрасно мыкался отличить длину от ширины; едва приподнимая скамью, он снова ронял ее на себя, не уразумевши, с какой стороны за столь пространный предмет браться.

Но Поплева, вторично упокоив верзилу и задав загадку вертлявому юноше, остался беззащитным перед стиснувшим меч детиной. Попятившись, Поплева уперся спиной в боковину лестницы, и не было надежды ускользнуть в другую сторону, к выходу, — блокируя проход между столами и середину зала, краснорожий легко доставал противника при всякой попытке искать спасения в бегстве.

Случайные посетители харчевни, пять или шесть испуганных горожан, жались к стенам и не выказывали ни малейшего поползновения вмешиваться. Хозяин заведения и присные его теснились у входа на кухню, скрываясь друг за друга. Исход неравного поединка не трудно было предугадать, и потому лица потрясенных зрителей выражали ту крайнюю степень ужаса, какую только способна вызвать чужая беда: если худшее — то скорее!

Внезапно перепрыгнув скамью, краснорожий оттолкнулся от другой и вспрыгнул на стол, а Поплева, заранее готовый, нырнул вниз и под столом остался. Громоздившийся над ним противник вслепую ткнул мечом под столешницу и сразу перекинулся на другой край, да все попадал то в пол, то в доски. И опять соскочил на поваленные скамьи. Все менялось мгновенно — под надсадный сип и хрип, удары клинка о камень и дерево, под топот, лязг сбитой посуды, бессвязные вскрики. Поплева выкатился к загородке под лестницей и, не успев толком подняться, принужден был броситься вновь под стол, когда краснорожий снова на него вспрыгнул.

Он вскочил, взмахнув для равновесия мечом, и дробно переступил на всколыхнувшемся основании. Упершись головой и руками в столешницу снизу, Поплева встал — так резко, что подбросил ходуном заходившего противника и сверг. Матерый детина грохнулся среди града кружек, тарелок и кувшинов, а вслед ему чудовищным толчком Поплева забросил и стол, который опрокинулся, перегородив харчевню. При таком потрясении покатилось всё, что стояло на втором столе, протянувшемся от окна до дверей кухни. Какой-то чернявый человек подхватил кувшин — большой медный сосуд о двух ручках. Распаленный всеобщим непотребством, мирный посетитель харчевни потрясал своим орудием, не зная, как приспособить его к делу.

Вельможные Усики, господин в кружевах и лентах, обнажил, наконец, клинок. Может быть, он имел в виду защищаться, решив, что пришел черед оправдать воинственное значение его колких и острых усиков. Поплева зато как раз успел подхватить застрявший в нагромождении лавок под опрокинутым столом меч. Но тут нечаянный взгляд на входную дверь обратил помыслы Вельможных Усиков в другую сторону. Дивеев человек Бибич кинулся вон из харчевни и, никем не задержанный, обрел свободу.

Тем временем дважды поверженный верзила, отличавшийся младенческой головой Мясник-Чернобес, мычал и ворочался. Не вернув еще ясности взора, потянулся он к оказавшемуся поблизости мечу, а Поплева замешкал, не зная, как обойтись с беспомощным, но уже опасным противником. Верзила поднялся, ударившись спиной о край стола, но не успел выпрямиться, как горожанин с медным кувшином, поджидавший только случая, чтобы найти ему применение, сильнейшим ударом сверху насадил кувшин на голову Мясника — по самое донце. И потом провернул за ручки с хрустом — словно завинчивая!

В гулком сосуде Чернобес окончательно потерял голову. Ослепленный и оглушенный, торопливо толкнул он левой рукой застрявший на черепе кувшин и, убедившись, что одним-двумя движениями это не снять, решил дорого продать жизнь. Как с цепи сорвавшись, принялся он разить направо и налево, ничего не видя, не имея возможности разобрать, что только и служило ему извинением.

Перво-наперво рубанул он ногу опрокинутого стола и снес ее начисто. Стремительный оборот медноголового бойца заставил вскарабкавшихся на скамью зрителей шарахнуться от клинка с воплем. Окруженный разбегающимися голосами, медноголовый метался из стороны в сторону резкими выпадами. Он вышиб мечом окно — под восторженный стон скопившихся на улице зевак. И немало наколол щепы из открытой вовнутрь харчевни двери, в то время как у ног его, обмирая от ужаса, проползал на волю какой-то любитель пива.

— Да будет! Довольно! — кричал Поплева, шарахаясь от неистово сверкающего клинка. — Остепенись!

Но, верно, ослепленный и страхом, и яростью, оглушенный звенящим эхом, трижды уже пострадавший головой, кувшиннорылый столь сложных понятий не разбирал — остепенись! Чудилось его медной чушке нечто вроде: остерегись! При том же и Поплева не выдержал: и раз, и два, не проявив достаточно изворотливости, чтобы уйти из-под удара, отбил слепой клинок, отчего спятивший под кувшином боец ринулся напролом. Поплева бежал от противника, не переставая кричать «остепенись!», в то время как рассыпавшийся по безопасным углам народ не склонен был к милосердию: со всех сторон в медноголового летели объедки и кружки. Ослепленный и оглушенный, верзила работал мечом, как мельница крыльями, но редко случалось ему отразить удар. Происходивший от попаданий в медную его башку звон лишал страдальца возможности правильно оценить собственную долю участия во всеобщем безобразии.

Попирая поверженных, он преследовал взывающий к примирению голос Поплевы, но крушил только перила и балясины, добивал опрокинутый стол и особенно зверским ударом вдребезги расшиб стоявшие на полке бутылки.

Поплева замолчал и нашел убежище на том длинном столе, где приплясывали между посудой зрители, а медноголовый ринулся на громкие проклятия кабатчика. Не попавши, однако, башкой в широко распахнутую кухонную дверь, верзила угораздил в стену и, сокрушенный столкновением, опрокинулся на подрубленную ножку стола. Полулежа, не переставал он отбиваться от наседающих призраков.

— Что за молодец! Аки лев рыкающий! — заметил Поплеве косоглазый сосед, тот самый молодой человек, который малую долю часа назад оснастил верзилу медным кувшином. Отскакивая при особенно неистовых выпадах ничего не разбирающего меча, зрители высились на столе, немного только не доставая до потолка харчевни. — Который убежал, — продолжал отрывистый разговор юноша (временами он смолкал, чтобы кружкой какой или блюдом добавить звону в кувшинной голове Мясника), — то важный господин. Лопни мои глаза, это Бибич, человек окольничего Дивея. Побежал за подмогой. Когда приведет еще десяток таких богатырей… Пора и ноги уносить.

В самом деле, ничего иного не оставалось. Кувшинноголовый безостановочно колотился, не нуждаясь для поддержки своего неестественного возбуждения ни в каком противодействии или в противнике. Порочный Мальчик, порозовев щеками, очухался уже настолько, что почел за благо переползти под стол, ни с кем не вступая в пререкания. Кирпичная Рожа вяло кряхтел в углу. А тощий малый в смуром кафтане, тот самый, что пал жертвой кабацкой потасовки еще до появления Поплевы, шевелился на полу — и прибитый, и придушенный, и затоптанный. Он мычал в потугах что-то осмыслить и шарил вокруг себя.