Зеленая кровь

– Держитесь! – крикнул он ровно за миг до удара. Грохот превзошел ожидания, тряхнуло так, что у людей зубы лязгнули – но ворота вылетели с картонной легкостью. Машина, с треском раздавив их упавшие створы, проехала еще метров пять, и Феликс затормозил со скрипом и визгом.

– Ты что делаешь, гад! – заорали из стеклянной будки, а откуда-то сбоку выскочили люди с перекошенными лицами. Тео, отстегивая ремень, крикнул:

– Сохраняйте спокойствие, простая проверка, – и тут Рамон выскочил из машины и понесся куда-то за домик, обсаженный пестренькими декоративными кустиками.

Все завертелось с чудовищной скоростью. Феликс сзади щелкнул предохранителем пистолета, громила в спортивном костюме размахивал, как дубинкой, охотничьей винтовкой, а Жасмин крикнула:

– Не смейте стрелять, я – посредник из Лиги! – и бегущие замедлили-таки бег и перешли на шаг, увидев Бабочку на удостоверении.

Сапфир яростно залаял, дыбя шерсть, и в тот же миг из-за хорошенького домика раздались пистолетный выстрел, собачий визг, рычание и человеческий вопль – с интервалами в какие-то нереальные доли секунды. Тео забыл про все и рванулся туда, а Жасмин, кажется, бежала за ним, а сзади Феликс палил в воздух и что-то кричал, и лаял Сапфир, и кто-то орал, но уже не было времени понимать.

А за домиком, на дорогих фигурных плитках двора, лежал гнилой мертвяк в отличной куртке на меху, бархатных штанах и фирменных ботинках. Пистолет валялся рядом с его разжавшейся рукой, из растерзанного горла торчали белые кости в черной крови, лицо превратилось в черно-синюю маску с дырами вытекших глаз, а над ним, шатаясь, стоял Рамон и ухмылялся окровавленной пастью. Черная глянцевая шерсть на его правом плече пропиталась яркой кровью, струйка крови текла по передней лапе, которой он только чуть-чуть касался земли. Он вилял хвостом.

И Тео понял, что видит останки господина Битера, генерального директора развлекательного центра, объявленного в розыск Службой Безопасности, что Рамон учуял его и ликвидировал, потому что давно и страстно этого хотел, и что все это – телепатемы Рамона, абсолютный ментальный контакт с собакой, контакт истинного Хозяина.

Тео присел на корточки рядом с раненым псом, который в азарте выполнения долга и в шоке еще не успел вполне почувствовать, как серьезно ранен, обнял его за здоровое плечо, вытащил свободной рукой пачку бумажных носовых платков и обтер с пса чужую тухлую кровь. Он бы остался со своим другом, со своим раненым напарником, но подоспела Жасмин, на бегу выдергивая из сумки бинт и флакон с перекисью, и Рамон лизнул Тео в щеку и напомнил про медведя, и надо было действовать дальше.

Тео оставил с раненым Жасмин и побежал вглубь двора, а вокруг, почему-то было темно, как в сумерки, и порыв ветра вдруг хлестнул по лицу – и Тео сообразил, что за последние минуты куда-то канула прозрачная медовость солнечного дня. Грозовая темень встала вокруг, снова рванул ветер – прошел по деревьям с тянущим стоном, сгинул в шелест. Громадная туча, исчерна-сизая, с лиловым, почти багровым исподом, надвигалась на ясную синеву с неествественной быстротой – Тео, оцепеневший от этого зрелища, на миг остановился, задрав голову, невольно представляя, какой силы ветер гонит там, наверху этот темный ужас… Впрочем, рассматривать небеса было некогда. Тео, подчиняясь скорее инстинкту, чем рассудку, с той звериной точностью, какая спасает оленя от волчьих клыков, совсем уж полагаясь на ведущую его интуицию, побежал вдоль стен коттеджей туда, где могли бы содержаться дикие животные. Те, приготовленные… для отстрела, для мертвячей кормежки – один бес сумеречный знает, для чего их, на самом деле, готовили.

А от темнеющих небес исходил неописуемый давящий страх. И двигаться было тяжело, и грудь сжимала тоска, и очень хотелось, чтобы рядом был пес – а собаки остались где-то далеко позади, да и живы ли они были, собаки…

Тео встряхнул головой и пробежал последние сорок шагов до металлической двери, отделяющей базу от бойни. Толкнул дверь плечом, точно зная, что она заперта.

Дверь не просто вылетела. Она рассыпалась ошметками ржавчины и прелого трухлявого дерева. Она, почему-то оказалась ужасно старой, неописуемо старой – истлевшей от сотен прошедших лет – и это вызвало у Тео такую дикую мысль, что ужас бросил его в жар.

Но за дверью был тот самый мощеный дворик, те плиты в пятнах крови и те вольеры, о которых сбивчиво рассказывал Хольвину раненый кот, и которые промелькнули в Рамоновых мыслях. Тео увидел оленят в Старшей Ипостаси, стоящих в своей клетке, прижавшись друг к другу, и уставившихся на него с отчаянной надеждой, увидел кабана, тоже в Старшей Ипостаси – клыки приподнимали его верхнюю губу в саркастической усмешке…

Увидел медведя.

Медведь лежал на полу клетки – и с трудом приподнялся, чтобы посмотреть на человека. Тео содрогнулся – трансформ прошел как-то вполовину, на ужасной, почти безволосой морде, пародии на зверя, горели совершенно человеческие всепонимающие глаза. Лапы врастали в человеческий торс – и в шерсти было не видно, где кончается настоящая шкура и начинается трансформированная. Тео понял, что присутствует при агонии – но никогда прежде он не видел и не слышал ничего подобного.

От ужаса и жалости мир помутнел и расплылся. Тео подбежал к вольеру и присел на корточки. Клетку запирал висячий замок, можно было только просунуть руку между ржавых прутьев, и Тео просунул, коснувшись мокрой и жесткой шерсти. Умирающий медведь вздохнул.

– Сейчас-сейчас-сейчас, – выдохнул Тео, вытирая глаза, торопясь и понимая, что безнадежно опоздал. – Сейчас, милый, я тебя выпущу, вот сейчас… – и ухватился за замок, дернув его на себя.

– А котенок-то, похоже, добежал, – неожиданно сказал медведь. Человеческий голос странно искажался полузвериной гортанью, сходил на скрип, как сухое дерево. – Хорошо. И щенка чую. И лосенок вот-вот будет здесь. Славно. А лучше всего, что и человек пришел. Потому, что об этом ОН спрашивал. Зеленый спрашивал…

Медведь задрал морду вверх. Тео бессознательно сделал то же самое.

Туча уже заполнила небо целиком. Было темно, как среди дня темнеет лишь во время солнечных затмений, и страшно тихо. Ветер замер; Тео вдруг осознал, что ни малейшего шума уже давно не слышно. Сизые и черные клубы ходили в теле тучи, как перекатывающиеся мышцы, время от времени высвечиваемые бесшумными сполохами, похожими на зарницы. И в этих сполохах Тео вдруг померещился огромный, во все небо, нечеловеческий лик – клубящаяся маска сфинкса с мерцающим сиянием молний в бездонных глазницах.

– Что это, а? – прошептал Тео, чувствуя себя маленьким ребенком, потерянным в незнакомом и непредсказуемом месте.

Медведь снова судорожно вздохнул и с трудом проговорил:

– Это справедливость, человек. ОН спросил мир – оставлять ли хоть кого-то из людей… И почти все, как видно, сказали "нет". Но я скажу "да". И может, еще кто-нибудь скажет "да"… может, лосенок… может, тот недобитый жеребчик… может, подстреленный котенок… Может, твои щенята… может, еще кто-нибудь, кто любит против здравого смысла… И молись, человек, чтобы ОН услышал…

Последнее слово медведь прохрипел и уронил голову на лапы. Его тело дернулось, обретая в смерти окончательную форму – и растянулось на грязном полу клетки уже совершенно звериным. Он был страшно худой, этот медведь, осенью, когда все медведи лоснятся от жира, а их мускулы распирают мохнатые шкуры… Тео опустился на колени рядом с клеткой – и неожиданно для себя расплакался навзрыд, как не плакал с детсадовских времен, как в раннем детстве – от невозвратимой потери. Наверное, надо было молиться, но он не умел.

И все остальное на некоторое время отступило на задний план… пока Тео не поразился такой долгой тишине.

Он встал, тщетно пытаясь втянуть слезы внутрь, огляделся, поднял угловатый кусок щебенки и принялся сбивать замок клетки с оленятами. Оленята отступили назад и, все так же молча, смотрели на усилия человека – а замок сыпался под ударами, как насквозь проржавевшая консервная банка.