Страница 28 из 70
Мы уже не можем иначе. Нас слишком долго тренировали. Это передается из поколения в поколение…»
— Вот он, — прошептал Крюге, дергая Штаубе за руку, — он у них сегодня самый почетный гость.
Теперь на месте оратора стоял Нигель. Он, конечно, не изменился. Румяное лицо и движения манекена.
«Вот кто не стареет, — равнодушно подумал Макс. — Мы все умрем, а он… Хотя нет, он тоже умрет. Очень скоро. Очень, очень скоро».
Макс сунул руку за борт пиджака и нащупал во внутреннем кармане плоский продолговатый ящичек. Металлическая поверхность была теплой и скользкой.
«Нигель, ты скоро умрешь. Ты очень скоро умрешь вот от этой штуки, которая уже целый месяц живет в подкладке серого пиджака».
Максом овладевают воспоминания. Да разве они когда-нибудь оставляли его? После войны он не расставался с ними ни на минуту. Память о прошлом застилала действительность. Он часами просиживал, безмолвно изучая трещины на стене. Ночами он стонал и кричал под тяжестью нерассказанных кошмаров. Так проходили годы, и самым страшным было то, что прошлое, жившее в нем, не умирало. Оно разрасталось, как рак, и захватило весь организм. Макс не противился, ему даже нравилось совмещать явь с умершими событиями. Вот и сейчас, глядя на очередного оратора и не слушая его, он ушел в воспоминания.
Макс в тысячный раз вспомнил, как тогда приехал Тюлов. По черно-синему потолку пробежали желтые квадратики, потом опустились на стенку и стали узкими, продолговатыми полосами. Когда они погасли, раздался осторожный стук в дверь. Макс удивился, почему Тюлов не звонит, но потом вспомнил, что это условный знак.
Осторожно ступая, чтобы не разбудить мать, спавшую в соседней комнате, Макс подошел к двери.
Когда Тюлов вошел со своей спутницей, Макса удивил ее маленький рост. Совсем ребенок. Нелегко ей…
Показывая комнату, где девушке предстояло ночевать, Макс обнаружил, что от ее одежды приятно пахнет свежим хлебом.
— Пекарня, — непонятно объяснил Тюлов. — Ида побудет у тебя дня два—три. Я переправлю ее дальше.
Макс включил нижний свет и посмотрел на гостью.
— Кофе? — спросил он ее.
Девушка кивнула головой. Макс пошел на кухню, включил газ и согрел кофейник. Он налил кофе в высокую чашку с золотыми листьями на ручке, затем он наполнил рюмку черно-красным кагором, взял бисквиты и отнес все это на подносе в комнату, где осталась Ида.
Тюлов уже ушел, и девушка была одна. Она как вошла, так и стояла посредине комнаты, не решаясь сесть. Она даже не подошла к большому зеркалу в углу комнаты. Это Макса особенно поразило.
Макс усадил ее и заставил все выпить и съесть. Когда она пила горячую жидкость, губы у нее становились пухлыми, лицо обиженным.
Макс курил и смотрел, как Ида пьет кофе. Ему было уютно. Он предложил ей еще выпить, но она отказалась.
На другой день, не предупредив мать, что у них будет жить девушка, о которой нельзя никому рассказывать, Макс уехал и вернулся только после полудня.
В столовой он застал Нигеля, который заглядывал в комнату Иды.
Дав ему пинка, Макс отправил его на место.
— Ты хоть и ариец, но здесь я твой хозяин, — сказал он Нигелю.
Тот долго и странно смотрел на него и ушел. Макс потер ушибленное колено и вошел к девушке,
Ида была бледной и встревоженной.
— Кто это был? Он здесь целый час торчал. Смотрит и молчит. Ужасный тип. Словно измеряет тебя.
«Именно это он и делает», — подумал Макс, но ответил нарочито бодро:
— Не волнуйтесь, это наш слуга. Он неполноценный. При слове «неполноценный» девушка горько усмехнулась. Ей-то очень хорошо знакомо это слово.
— Как вам у нас? — спросил Макс.
— О-о, — сказала она и подошла к окну. — У вас такой сад!
Макс стал за спиной девушки и посмотрел в окно. На фоне чугунного узора он видел ее черную головку, покрытую копной вьющихся волос, от которых веяло теплом. За стеклом в сером тумане плавали большие, причудливо очерченные осенние листья.
— У моего отца тоже сад… был, — добавила она и назвала местность.
— Ничего, — неопределенно сказал Макс и смутился. Тоже утешение.
— Конечно, ничего, — повернулась к нему Ида.
— Нет, я о том, что все еще поправится.
— Вряд ли. Многое непоправимо.
— Да, конечно…
Макс вздохнул и отправился на кухню. Ему захотелось принести девушке что-нибудь повкусней. Он положил на тарелку большую отварную курицу и облепил ее крупными румяными картофелинами. Судок с супом, вино, сыр и мясо он отнес в комнату Иды, стараясь не встретиться с прислугой.
— Я буду есть здесь, чтобы вам не было так скучно, — сказал он девушке.
Она улыбнулась и кивнула. Когда она наливала себе рюмку, глаза ее сильно блестели.
— Вы не обидитесь, если я задам один вопрос? — спросила она.
Он промолчал.
— Скажите, почему вы сейчас скрываете меня и… других. Ведь вы же были всегда с ними, с теми…
Макс долго молчал. Потом начал медленно говорить, словно прислушиваясь к своему голосу:
— Хороший вопрос. Я задаю себе его каждый день. И, знаете, у меня почти готов ответ. Да, я был с ними. Я и теперь по-прежнему работаю на них. Только поймите меня правильно. Легко возненавидеть и проклясть, труднее разобраться в причинах и объяснить. Я был с ними, когда услышал об их идее. Динамическое общество, движимое сильной рукой, казалось мне удивительно удачным способом бегства из болота нашей буржуазной демократии. Мне казалось, что нацисты вели нас к победам и оздоровлению самыми короткими путями. Но, когда мне стало ясно, каким образом они реализуют свои идеи, я ушел от них. То есть, нацистом я вообще никогда не был. Но кое-что у них мне нравилось… Раньше. Сейчас меня, как ученого, интересует только источник ошибки. Где начинается разрыв между реальным и идеальным? С какого момента мы начинаем предавать идею и спасать свою шкуру? Я вижу пропасть, в которую мы катимся, и меня не интересует, попадем мы туда или нет. Мне важно решение только одной проблемы — почему мы начали катиться. Отгадать эту загадку можно, только постигнув философскую сущность явления.
«Какого черта я так разоткровенничался?» — подумал Макс.
Ида сидела, поджав под себя ноги, и серьезными, печальными глазами смотрела ему в лицо. Макс добавил:
— Сказать об этом можно многое. Но фарс еще не сыгран до конца, и нужно подождать.
— Будет поздно.
— Возможно. Вполне возможно, — сказал Макс, — но в том-то и прелесть человеческой жизни, что нельзя полностью предвидеть будущее. Когда человек научится это делать, ему будет очень скучно. И возможно, он даже умрет от тоски. Предвидимое будущее не менее опасно, чем наше непредвидимое.
Он ушел от нее, унося с собой что-то недосказанное. Вечером к нему пришла мать, провела брезгливо пальцем по пыльным книгам и сказала ворчливым голосом:
— Мой друг, ты идешь печальным путем твоего отца. Макс, ты знаешь, я ни во что не вмешиваюсь. Но я должна заявить тебе, что твой Нигель становится опасным. Ты даже сам не представляешь, насколько он опасен. Он был бы другим, если б ты вел себя иначе. В наше время человек, который говорит, что думает, и делает, что говорит, является общественно нежелательным явлением. Такой человек отравляет и развращает окружающих. Это относится к тебе. Нигель уже раскусил тебя и взял твои шуточки на заметку.
— Ах, мамочка! — со смехом вскричал Макс. — Ну что такое Нигель? Ведь это же ничто. Ты права, я пустил развитие этого болвана на самотек. Зачатки идеализма трансформировались в нем в фашизм. Я искореню их. Завтра же Нигель пройдет операцию дезинтеллектуализации.
Мать поморщилась, она не любила сложных слов.
— Потом, — сказала она, поколебавшись, — эта девушка, которую ты прячешь… Все же надо такие вещи устраивать иначе. Ты не думаешь, в какое время мы живем.
— О, я только об этом и думаю, — сказал Макс.
— Это тоже очень плохо, — ответила мать и удалилась.
Ночью Макс проснулся от приглушенного стона. Ему показалось, что кто-то стукнул в стену. Набросив халат, он прошел в комнату Иды. Дверь была полуоткрыта, за нею все растворялось в иссиня-черной мгле. Макс шагнул вперед, нашарил выключатель. Свет вспыхнул, озарив пустую комнату.