На острие

Кальдера всю жизнь преследовала мысль, что он в каком-то смысле стал виновником смерти матери. А если быть более точным, то он не сделал того, что она просила его сделать. Если бы он тогда ее послушался, то она осталась бы жива. С тех пор прошло почти двадцать лет, но Кальдера продолжали тревожить проблемы причины и следствия, ответственности и вины. За все эти годы он так и не нашел на них удовлетворительных ответов. Мама тогда попросила его приехать из школы на автобусе, но ему пришлось вернуться в класс, чтобы прихватить забытое домашнее задание. В итоге он всего лишь на минуту опоздал на автобус. Он позвонил домой из автомата, и мама, бросив все дела, поехала за ним. Ей надо было торопиться, поскольку еще предстояло забрать Энн после урока музыки, поэтому она очень быстро вела машину по узкой дороге. Какой-то сельскохозяйственный рабочий, приняв пива за ленчем, гнал свой грузовик в противоположном направлении. Они встретились на слепом повороте. Кальдер прождал в школе до восьми вечера. В конце концов за ним заехала мамина подруга.

Он шлепнул ладонью по рулю «мазератти» и, наверное, в тысячный раз прошептал: «Если бы я…»

7

Кальдер наблюдал, как Джен зигзагами продвигается через дебри столов торгового зала к своему рабочему месту. Девушка шла, гордо выпрямившись, и по ее лицу нельзя было прочитать, что она чувствует.

Кальдер почему-то сразу решил, что у нее скверные новости.

– Итак? – начал он, когда Джен заняла свое место.

– Сибирь, – буркнула, не глядя на него, Джен.

– Что?

– Они ссылают меня в Сибирь.

– Что это значит?

– Не хочу об этом говорить.

Кальдер посмотрел в сторону группы деривативов: трейдеры имитировали бурную деятельность, бросая время от времени взгляды на Джен. Карр-Джонса среди них не было – скорее всего он отправился выслушать результаты расследования.

– Перестань, – поднимаясь с кресла, сказал Кальдер. – Пошли.

– Куда?

– На воздух.

Девушка последовала за ним. В полном молчании они пересекли Бродгейт-серкл и зашагали к Эксчендж-плейс, небольшой площади слева от железнодорожной станции Ливерпуль-стрит, где уселись на мраморную глыбу, расположенную рядом с большим бронзовым изваянием женщины. Слегка смахивающая на луковицу, дама с благоговейно-идиотским видом пялилась в небо. На улице было прохладно, однако лучи солнца, проскользнув над вокзальной крышей, касались их лиц. Людей на площади было мало, но зато до них доносился скрежет и стук строительных машин, поскольку все больше и больше лондонских домов реставрировалось, перестраивалось или сносилось.

– Рассказывай, – велел Кальдер.

– Присутствовали лишь Бентон и Линда, но говорила одна Линда. Она заявила, что расследование завершено и что они поговорят с Карр-Джонсом после беседы со мной. По их мнению, его поведение можно назвать неуместным, но оскорбления как такового не было.

– Выходит, они не намерены что-либо предпринимать?

– Они вынесут ему устное предупреждение.

– Прости, Джен, но это несправедливо.

– Абсолютно несправедливо, – согласилась она.

– И что это за разговор о Сибири?

Джен повернулась к нему, попыталась без какого-либо успеха изобразить улыбку и сказала:

– Да, это и есть самое интересное. Из-за «неуместного» поведения Карр-Джонса стало ясно, что мы больше не можем трудиться, находясь рядом. Поэтому одному из нас следует убраться. Догадайся кому?

– Что, действительно в Сибирь?

– Да. Вернее, в Москву. Там, видимо, имеется вакансия, и Линда хочет, чтобы ее заняла я.

– Не может быть! Почему никто не поговорил со мной?

– Я не хочу в Москву! Я вообще не хочу отсюда уезжать! – воскликнула Джен, и по ее щеке прокатилась слеза. – Прости, я все это время изо всех сил старалась не плакать, но сейчас ничего не могу с собой поделать. Ты не представляешь, как меня это злит. И не только злит – я начинаю чувствовать, что абсолютно ни на что не гожусь.

Слезы теперь лились потоком. Кальдер хотел обнять ее за плечи, чтобы хоть как-то утешить, но она оттолкнула его руку.

– С того момента, как я приехала в Лондон, все идет не так. Я думала, что мне здесь понравится, но на самом деле я постоянно ощущаю себя несчастной. Я всегда считала себя умной и деловой женщиной, а сейчас мне кажется, что я просто дура. Я могла бы сделать здесь отличную карьеру. Я достаточно умна и умею ладить с клиентами. Что бы ни говорил Карр-Джонс, я прекрасно работаю с деривативами. Но если я по-прежнему не намерена позволять таким козлам, как Карр-Джонс, оскорблять меня когда вздумается, то у меня здесь не будет никаких перспектив.

– У тебя есть перспективы, – возразил Кальдер. – Очень хорошие перспективы.

– Если я не стану обращать на это внимания, не так ли?

Кальдер ничего не ответил.

– Разве не так? – стояла на своем Джен.

Кальдер утвердительно кивнул и сказал:

– Тебе надо быть реалисткой, Джен. Таков сегодня удел женщин, работающих в Сити. Посмотри, в других местах дела обстоят еще хуже. Там брокеры не стесняются говорить: «Эй, красотка, покажи-ка мне свои сиськи».

– И ты полагаешь, что, услыхав это, я стану чувствовать себя лучше?

– Так обстоят дела. И ни ты, ни я ничего не можем с этим поделать.

– Неужели? Ты же прекрасно понимаешь, что так быть не должно. И мы обязаны что-то с этим сделать.

– Я тебе с самого начала сказал, что нет смысла вступать в борьбу с Карр-Джонсом.

– Да, сказал. Конечно, сказал. Но я должна была. Кто-то должен попытаться остановить подобных ему свиней. И я разочарована, потому что ты оказался слишком труслив, чтобы самому сделать это.

Кальдер с деланным равнодушием пожал плечами, но слова девушки его сильно задели. Его много раз обзывали по-всякому, но трусом – никогда.

Они еще немного посидели молча, пока Джен попыталась справиться со слезами. Рядом с ними присели мужчина и женщина. Достав дрожащими от нетерпения пальцами сигареты, они жадно затянулись табачным дымом.

Джен распрямила плечи и, втянув ноздрями прохладный воздух, сказала:

– Пошли.

В здание «Блумфилд-Вайс» они возвращались молча. На стуле Джен, скалясь в идиотской ухмылке, сидел Гомер Симпсон. К его желтому лбу был приклеен листок желтой бумаги. Джен взяла куклу в руки. Между ног Гомера оказался надрез, из которого высовывался небольшой белый предмет цилиндрической формы. Джен его извлекла, и оказалось, что это тампон, кончик которого был измазан чем-то красным.

Джен посмотрела в ту сторону, где располагалась группа деривативов. Все трейдеры в свою очередь пялились на нее. Некоторые из них скалились в ухмылке, а иные лишь ценой огромных усилий сдерживали смех. Девушка швырнула куклу и тампон в корзину для бумаг, по ее щекам вновь покатились слезы.

– Послушай, Джен, – сказал Кальдер и, пытаясь ее утешить, снова протянул к ней руку.

– Оставь меня в покое! – всхлипнула она, отталкивая его, затем схватила свою сумочку и бросилась к выходу, столкнувшись на бегу с вошедшим в торговый зал Карр-Джонсом.

Кальдер поднял упавший на пол листок и прочитал нацарапанную красными чернилами надпись: «Держи в узде свои гормоны!»

Кальдер посмотрел в спину Джен. Она права, а он – нет. Она отважная, а он трус. До него долетел радостный вопль, которым юнцы из группы деривативов встретили возвращение своего вождя.

Подонки!

Кальдер достал тампон из мусорной корзины и подошел к Карр-Джонсу.

– Кто-то оставил это на стуле Джен Тан, – сказал он.

Улыбка с лица Карр-Джонса мгновенно исчезла.

– Вот это действительно непристойно, – сказал Карр-Джонс, и Кальдер уловил за его словами скрытое хихиканье. – Но ты уверен, что это сделал кто-то из моих парней?

– А ты как считаешь?

– Я поговорю с ними, – принимая суровый вид, произнес Карр-Джонс.

– Сделай это. И если один из твоих парней попытается снова выкинуть шутку вроде этой, я затолкаю остряку тампон в жопу.