Наследники

Борис Пильняк

НАСЛЕДНИКИ

I

С Соколовой горы, говорит предание, пришел Стенька Разин, — и уже в книгах есть о том, что оттуда же подступал Емельян Пугачев. Соколова гора стоит над Волгою и степями, хмуро оборвалась в Волгу, разбойную реку. Стоит город над Волгою. У Глебычева оврага, около Старого собора (стоит у Старого собора пушка, Пугачевым оставленная), в старом городе, на взвозе от Волги, застряв от позапрошлого века, стоит старый дом с колоннами по фасаду, окрашенный охрой. Некогда в доме давались балы и жил именитый дворянский род Расторовых. Последние двадцать лет в доме, вместе с домом, умирала старая хозяйка его, Ксения Давыдовна, старая дева. В тысяча девятьсот семнадцатом октябре она умерла, и в доме, сыром, холодном, разваливающемся, раскраденном, жили — наследники. Разметались было по лицу России, строили свою жизнь в Петербурге, Москве и Париже, двадцать лет дом пустовал, умирая, — пришла революция, взметнулась народная вольница: сородичи Расторовского рода собрались в свое гнездо, — от революции, от голода.

Над степью, Волгой и городом творились метели, скакали снежные кони, — творилась революция, вольная вольница. Комнаты в доме были стары, темны, сыры, холодны. За окнами был Старый собор и под взвозом лежала Волга, в белых снегах, с замерзшими пароходами у пристаней, в семь верст шириною.

Сначала в доме жили коммуною. Но, верно, коммунизм слишком несовершенен для генералов — разгородились, окопались каждый в своей комнате, каждый со своим горшком и самоваром. Живут в доме злобно, скучно, мелочно, ненужно, проклиная революцию и жизнь, живут оторванные от жизни, вне жизни, обернувшись к старому.

II

В семь часов, когда еще синяя муть, просыпается генерал Кирилл Львович, надевает бухарский халат с кистями и, запалив свечку от лампады, идет в нужник. В нужнике холодно, клубит пар, на стульчаке, как в трактирах, грязь и ледяные глетчеры, генерал хрипит строго, зажимает нос, затем будит жену и шипит:

— Анна! Это черт знает. Этто ччерт… Спроси у твоих родственников, кто так портит ватер? — ведь у нас прислуги нет!

В комнате тесно наставлены вещи. Это и спальня, и гостиная, и столовая. В приземистые оконца, в тяжелых шторах, идет синяя муть.

— Ведь у нас прислуги нет! Ччерт. Сегодня ставить самовар твоя очередь. Гильз нет? — Генерал ходит по комнате с руками назад, пальцы его в бриллиантах.

— А тебе идти в районку за хлебом, — говорит Анна Андреевна.

— Знаю. Оставь, пожалуйста. В доме живет четыре семьи и не могут сорганизовать, чтобы по очереди ходили за хлебом. Дай лист бумаги, чернила и кнопки.

Генерал садится к столу и пишет:

«Господа! У насъ нътъ прислуги, мы сами должны убирать за собою. Не всякiй можетъ садиться орломъ, и потому прошу быть аккуратнъе.

Кириллъ Лежневъ.»

Кирилл Львович — не наследник, из рода Расторовых его жена, он приехал с нею. Кирилл Львович берет свое объявление и вешает его у дверей нужника. Затем опять ходит по комнате, поблескивая бриллиантами, и говорит ворчливо:

— Черт знает. Сергей с семьей занимает три комнаты, а мы одну. Я уеду отсюда. А еще родственники. Гильз нет?

Анна Андреевна — тихая, усталая, слабая — говорит устало:

— Знаешь же — нет. Сейчас поищу окурки. Лина иногда бросает не вывернутые.

— Ишь какие буржуи: окурки бросают, прислугу держат!..

В темном суставчатом коридоре навалена рухлядь, потому что коридор никто не желает убирать. Анна Андреевна роется в бумагах и соре около печки Сергея Андреевича (жена его — Лина), отворяет дверцу и видит, что домработница Леонтьевна, одноглазый циклоп, положила дрова березовые, — когда условлено было топить сначала гнилушками от беседки. Генерал сладко курит папироску «своего» табака, затем идет на двор за дровами, приносит гнилушки. Самовар уже готов, генерал пьет чай, много и долго, Анна Андреевна топит в коридоре свою печь. Светлеет медленно, по-зимнему, мутно. За стеной уже проснулась семья Сергея, заведовавшего отделением в министерстве, и слышно, как Лина говорит детям:

— Кира, ты уже достаточно съел белков, возьми углеводов.

— Картоски?

— Да.

— А зиров?

— Ты уже достаточно съел жиров.

Генерал ворчит:

— Не едят, а питаются!.. — и отрезывает себе кусок сала, с белым хлебом, чай пьет с солодским корнем и сушеной дыней.

Дом просыпается медленно, по коридору, около открытой двери генерала, ходят с ночными горшками, пустыми самоварами, с зубными щетками и полотенцами полуодетые и заспанные. Генерал пьет чай, наблюдает и злится. Боцает мужскими сапогами циклоп-Леонтьевна, домработница Сергея, с биржи, — смотрит хозяйственным своим одиноким глазом в печку Анны Андреевны и говорит:

— А дров-то вы как следует наложили, — много.

Генерал отвечает из своей комнаты:

— А вы березовые взяли!

Циклоп вспыхивает, бьет себя по ляжкам, — происходит очередной скандал.

— Как?! Мне не доверяют, за мной следят! Лина Федоровна, пожалуйте расчет, я в биржу пожалюсь!

Лина Федоровна кричит от своей двери:

— Как?! Ей не доверяют, за ней следят! У нас в доме шпионаж! А еще интеллигентные люди!

— А дрова-то все-таки березовые!

— А еще интеллигенты!

Генерал появляется в коридоре и говорит строго:

— Не нам рассуждать, Лина Федоровна. Мы здесь не наследники. Вот мне очень странно, почему Сергей занимает три комнаты, а Анна одну, — очень, весьма странно!

III

И скандал растет. Генерал одевается и уходит, довольный, в очередь за хлебом. Лина стремится к мужу. Муж идет объясняться, генерала уже нет, он говорит с сестрой, Анной Андреевной.

— Это невозможно, это недопустимо, это сыск!

— Да пойми же ты, что все это из-за окурка, — отвечает тоскливо Анна.

Лина сидит наверху у Екатерины и рассказывает ей все во всех подробностях.

Анна идет к Константину, лицеисту, младшему брату. Константин говорит о том, что он занят и сейчас сядет за стол писать, но вскоре направляется к Сергею.

— Занят?

— Что? — занят, да.

— Позволь прикурить.

Закуривают махорку, которую называют «Кэпстэн». Молчат.

— А то может шахматишки? — говорит Константин.

— Да нет, собственно, — отвечает Сергей.

— Ну — одну?

— Ну, разве одну? Только одну!

Садятся и играют. Константин одет в потрепанный свой лицейский мундирчик, на пальцах у него, как и у генерала, и Сергея, — кольца, на шее старинная золотая цепочка: дело в том, что, боясь обысков, все драгоценности наследники разделили и носят на себе. Играют одну партию, затем вторую, четвертую, шестую, — курят, спорят, вновь условливаются по брать ходов. Генерал приходит с базара из очереди и прохаживается по коридору, заглядывает в дверь, наконец решается и входит.

— Молокососы, играть не умеете.

— Как умеем.

— Ну-ну! Ты не сердись, не сердись!.. Погорячились — и будет. Если я виноват, — извини старика. Я Кирку за газетой послал, — дал ему двугривенный на подсолнухи.

— Да я и не сержусь.

— Ну, вот и отлично. Вы бросьте этого персидского шаха. Давайте преферансишко.

И садятся на весь день за преферанс, прерывают только затем, чтобы сходить в свои комнаты пообедать, у Сергея на второе «холодец» из верблюжины. Когда Сергей ремизится, он говорит:

— А все-таки, Кирилл Львович, у вас отвратительный характер!

— Ну-ну, молокосос!

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.