Сулла

Часть третья

Снова на Рим

1

Весна шестьсот семьдесят первого года от основания Рима, или восемьдесят третьего года до рождества Христова. Четвертый день до мартовских нон…

Сулла плывет на огромной пентере. Адриатическое море спокойно. Оно, можно сказать, уже позади. Впереди маячит Италийская земля. Италийское небо над нею. И город Брундизий встает, овеянный весной, словно город детской мечты.

Четыре года тоже позади, как и Адриатическое море. Все эти годы – с тех пор, как Сулла оставил Рим, своих друзей и врагов, своих льстецов и хулителей, – удача сопутствовала ему. Таким же удачным оказался и этот морской переход после множества сухопутных битв. Плыли сотни трирем – целая армада.

Он смело мог явиться в Рим во всем блеске и сообщить сенату, что Митридат посрамлен, что приобретены новые союзники, новые города, разрушены многие вражеские крепости и захвачено много ценностей – много талантов в золоте и серебре.

Он стал старше на четыре с лишним года. Почти на пять лет. Поседел, новые морщины на лбу. Немало сил положил на эту войну с Митридатом. Разве не могут гордиться римляне победами Суллы при Херонесе и под Орхоменом? Разве не решили эти два сражения судьбу всего Восточного похода?.. Суллу вполне могли бы встретить с триумфом на Марсовом поле. От этого не убудет римского сената. Напротив, может быть, кое-что и прибавится…

Отчет о Восточном походе составлен. Он диктовал его на ходу – не до писанины было. В отчете голая правда – в этом его достоинство. Что касается слога – любой сенатор-болтун напишет не хуже. А может быть, лучше. Слог – дело вкуса, в конце концов. Разве дело в нем? Сулла утверждает: человек, прежде всего, – это его дело. Что в красивости слога? Что в каллиграфии? Дело, содеянное умом, – вот это дело! Оно и камень переживет, как говорят каппадокийцы. И очень верно говорят.

Правда, Корнелий Эпикед, который, к слову говоря, тоже постарел на пять лет, не совсем согласен в этом вопросе с господином. Был меж ними как-то такой разговор. Эпикед сказал:

– Почему ты с такой гордостью говоришь о том, что слог твой не изящен? Ты вроде бы гордишься этим…

На что Сулла ответил:

– Разве я не прав? Важно, что написано, а не как написано.

Слуга возразил:

– Не совсем так. Хорошо, когда между ними гармония.

– Я не поэт! – огрызнулся Сулла.

– В этом я совершенно с тобой согласен. Но зачем же хвастать корявым слогом? Другое дело, если ты, показав образцы письменного искусства, вдруг, за неимением времени, сочинил не очень изящное. В этом случае тебя никто не осудит. Даже язык не повернется, чтобы упрекнуть тебя.

Сулла вез с собою библиотеку философа Апелликона, которая содержала сочинения Аристотеля и Феофраста. Разве привлекла его красивость слога? Пусть ответит Эпикед: красивость слога привлекла?

– Наверное, не красивость. Но эта сторона очень, очень привлекательна. Не менее важна, во всяком случае.

Сулла поднял руку, протестуя.

– Неправда! – горячо сказал он. – Главное – в мысли! Я могу с нею не соглашаться. Могу спорить с нею. Но главное – все-таки мысль. Только ради нее везу с собой это бремя образованности. А красивость? Я могу и без нее.

Эпикед сказал:

– Есть крепкая связь между мыслью и слогом, которым она изложена. А это бремя образованности – списки эти – досталось тебе очень легко. В Греции образованных людей – всего горстка. Одни неучи. Жалкие пастухи! Они не понимают, что отдают.

– Я бы все равно взял, Эпикед.

– Никогда! Народ, который ценит образованность, не уступит сочинения Аристотеля так просто. Я не уверен, что в Греции остались еще списки.

Сулла был очень доволен собой.

– Верно, – говорил он, – я приобрел нечто великое. Я отдам эти свитки какому-нибудь грамматику в Риме – пускай себе копается.

Рабу хотелось, чтобы последнее слово осталось за ним.

– Я полагаю так: если не обладаешь слогом – не хули его, не принижай его значение.

Сулла махнул рукой…

Когда-нибудь он, Сулла, покажет, каков у него слог. Надо думать, не уступит самым ученым грекосам. Они, конечно, не перевелись еще – этот Эпикед немножко передергивает.

В данном случае, что есть отчет? Сухое, может быть, даже скучноватое изложение фактов. А факты должны говорить сами за себя…

Сулле приходилось бороться с неодолимым желанием разгромить своих римских врагов любою ценой. Но увязнуть в Риме – значит увязнуть вообще и растерять доверие войска, которое жаждет несметных богатств Митридата.

Все были уверены, – я говорю о войске, – что Сулла победит. Поэтому обмануть войско, отказаться от своего обещания повести его в поход на Восток Сулла не имел права. Тут дело не столько в чести, сколько в расчете. Восток открывал путь к упрочению власти Суллы в Риме. Потом, после победоносного похода, можно поговорить со всеми этими циннами и северами на другом языке.

Сулла настоял на том, чтобы был испрошен еще один совет у богов. На этот раз дело поручалось авгурам. По небесным светилам, по положению Зодиака они предскажут исход войны в Малой Азии. Как это ни удивительно – предсказание авгуров тоже оказалось благоприятным.

Долабелла, Фронтан, Руф и другие военачальники считали вопрос решенным. И тем не менее Сулла не спешил. То есть он готовился, но готовился неторопливо, основательно. И это злило нетерпеливых. В бой, все рвались в бой! Со стороны могло показаться, что ни один из воинства Суллы не будет убит или тяжело ранен. Столь велико желание биться, биться, биться с Митридатом!

Когорты стягивались к порту Брундизий, что на юге Италийской земли. Сюда же приплывали триремы. Их число уже перевалило за пятьсот и с каждым днем все увеличивалось. Отсюда, из Брундизия, предстояло плыть через Адриатическое море и высадиться в Диррахиуме. Это был обычный путь для тех, кто желал переправиться с Апеннинского полуострова в Иллирию или Фракию. Дальше лежал прямой путь в Афины или Малую Азию через Геллеспонт.

К Сулле приходили донесения от военных трибунов; как видно, сборы шли довольно-таки гладко. Сказывалась дисциплина великого римского воинства. Страх перед децимацией и огромное службистское рвение к наградам делали свое дело безошибочно. Все, все говорило о том, что скоро, скоро Сулла почти отбудет в Брундизий. Там его ждало войско, готовое погрузиться на боевые корабли.

Вдруг, перед самым отъездом из Рима, Суллу огорошил Фронтан. Он принес с Капитолия потрясающую новость: Цинна требует суда над Суллой, обвиняя того в игнорировании решений и воли сената. И еще в чем-то. Уже выделен суд, на который послезавтра вызывается в качестве обвиняемого Сулла. Не кто иной!

«Игнорировал решения?» Конечно, игнорировал! На то он и Сулла, а не какой-нибудь безродный вольноотпущенник или болтун популяр.

Сулла оцепенел. Он привык ко всему. Он ждал всего. Но не такого вероломства. Первое побуждение: отрубить голову Цинне и выставить ее на форум на всеобщее обозрение. Потом, несколько придя в себя, сказал равнодушно:

– Плевал на них с высокого дерева! Давайте собираться в путь-дорогу.

И попросил Децима передать привет одной молоденькой девице, которая отменно забавляла его всю последнюю неделю.

Очень точно написал обо всем этом Плутарх: Цинна «приготовил все, чтобы возбудить против Суллы судебное преследование, и выставил в качестве обвинителя Виргиния, одного из народных трибунов. Но Сулла оставил без внимания и обвинителя и суд и поспешил в поход против Митридата».

Прислушиваясь к барабану, на котором рослый раб отбивал ритм для гребцов, Сулла представлял себе, что скажут эти сенатские крючкотворы, читая свитки о Восточном походе. В них изложено буквально все, со скрупулезной точностью, начиная со дня отплытия из Брундизия, когда в первый же день во время шторма внезапно было потеряно пять кораблей, и до тех самых мартовских календ, когда войско Суллы вот-вот пристанет к Италийской земле.