Сулла

6

Войско двигалось довольно быстро, но не очень. Сулла полагал, что не столь уж важна нынче быстрота шага, сколь важно сохранить силы перед последним броском на Рим. Он справедливо считал, что один или два дня ничего ровным счетом не решают. Впереди лежала хорошо знакомая дорога, – можно сказать, вполне проторенная им, – через Капую, Синуэссу, Таррацину, Арицию и Альба-Лонгу. Предполагалось, что близ Альба-Лонги будет разбит военный лагерь. Оттуда можно будет угрожать одновременно Остии, Тускулу, Пренесте и самому Риму. Находясь в Альба-Лонге, легко держать инициативу в своих руках.

Меры предосторожности были приняты чрезвычайные: далеко впереди шли просто дозоры, за ними следовали дозоры усиленные, которые передавали сведения о врагах основным, главным дозорам. Так же усиленно охранялись фланги и тыл. За обозом следовал арьергард, способный вести бой вполне самостоятельно.

Растянулось войско на много стадиев. Оно шло молча. Песен петь не полагалось, а маршевой музыки тогда не существовало. Зрелище было внушительным и мрачным. Скопление тысяч и тысяч людей, двигающихся в общем строю, одним своим видом способно было обратить в бегство довольно многочисленное вражеское войско. Серебряные знамена, увенчанные орлами, ярко сверкали на солнце. Облако пыли стояло над дорогой, как бы двигалось вместе с легионами, составляло с ним единое целое. Оттого еще больше ужаса внушала вся эта сила жителям Кампаньи и Лациума.

Войско полностью было укомплектовано не только пехотинцами, но и всадниками и, как уже говорилось, тяжелыми орудиями – главным образом метательными. Старые гвардейцы шли рядом с кавалеристами, и это, несомненно, усиливало боеспособность когорт и манипулов. Даже обозная прислуга, конюхи, маркитанты, погонщики мулов, врачи, жрецы и те были подтянуты – выглядели молодцевато. Никто бы не ошибся, если бы, взглянув на эту армию, сказал, что она непобедима, что нет в настоящее время силы в Римской республике, способной сломить ее. Лучше всех это понимал сам Сулла. Он ехал позади второго легиона, окруженный надежными сателлитами и преторианцами. Находясь в середине войска, Сулла одинаково мог управлять авангардом и арьергардом и не менее успешно – флангами. И пешие и конные части постоянно находились возле командующего, и Сулла был в курсе всего, что делалось во всем войске.

Он ехал внешне спокойный, даже улыбающийся. Легким жестом ободрял случайно сбившегося с шага бывалого воина. Сулла неукоснительно придерживался замечательного, с его точки зрения, правила: не стеснять воина без особой нужды, не пугать его показной строгостью, если цель – дисциплина – может быть достигнута иными путями. Неимоверная строгость, царившая в римских когортах, была известна во всем мире. Усугублять эту дисциплину Сулле не хотелось. И он, несомненно, поступал правильно. Это подтвердили дальнейшие события, которые начались здесь, в Кампанье, продолжались в Греции и Малой Азии и вновь завершились на этом же самом месте, словно бы замыкая сакраментальный пифагорейский круг.

Погода стояла не особенно жаркая. На ярко-синем небе блистали белые облачка, подобно динариям, увеличенным во много тысяч раз. С моря дул прохладный бриз. Солнце грело спину. Среди облачных динариев маячил тонкий серп луны.

На коротких привалах маркитанты разносили вино, оливы и пресные лепешки. Солдаты шутили и смеялись.

Не обходилось дело и без игральных костей: присев на корточки, солдаты испытывали свое игрецкое счастье. Разве это плохо – выиграть несколько сестерциев? Не беда, если и придется достать из кошелька даже несколько динариев: на то ведь и игра!

Доморощенные поэты, улучив минуту, сочиняли стишки для красавиц, которых пошлет им судьба в огромном Риме. Не было еще случая, чтобы кто-нибудь пожаловался на недостаток женских чар в римских кварталах. Ежели тебя обойдет стороной возвышенная любовь со стишками, слезами расставания и поцелуями, то наверняка не минует тебя другая, которая достанется за верные динарии – настоящие солдатские деньги. А ежели Рим не сдастся добром? Тогда, считай, и женщина – твоя военная, бесплатная добыча, если даже военачальники и начнут притворными речами осуждать тебя… Дело только в личной предприимчивости: лопухам не стоит рассчитывать на что-либо путное – пусть они лучше уступят место более энергичным и сметливым. Ведь война есть война!

Однажды Сулла сказал: «Если ты идешь в бой, а перед этим умастил себя благовониями и надушился духами, привезенными с Кипра, – лучше возвращайся к своему очагу и не позорь себя неминуемым поражением. Только тот, кто весь в поту, кто весь душою своею и помыслами на поле битвы, – тот одерживает победу. И никто другой!»

Говоря откровенно, это же самое – не раз – говорилось до него. Едва ли стал бы возражать против этой мысли и сам Александр Македонский. Или Ганнибал. Или Ксеркс. И еще кто-нибудь, кто взялся за меч хотя бы раз и понял, в чем смысл выигранного или проигранного сражения с точки зрения военного искусства.

Однако Сулла придавал своим словам совершенно определенный характер: это, по существу, была инструкция, твердо претворявшаяся в жизнь. А не разглагольствование какое-нибудь, предназначенное для потомства, – так сказать, красивое словцо.

Это его качество военачальника, как полагали его друзья, отчетливо выявилось еще тогда, в Югуртинскую войну. Б то время как Марий пытался решить войну, словно сложную индийскую игру на расчерченной доске с фигурками военных, причем решить, сидя в своей палатке, – Сулла все разом перенес на поле боя. И надо сказать, неплохо решил дело с Югуртой, пленив его. Сулла доказал, что жалок тот полководец, который отсиживается все время в своей палатке…

Сулла не обольщался: Рим есть Рим: он не раз ставил многочисленное вражеское войско, идущее на него, в безвыходное положение.

Речь сейчас идет не о пустопорожнем споре в сенате. Не о соревнованиях в красноречии. Стоит вопрос о жизни или смерти. Именно так, если говорить откровенно! Вопрос, как это видно всякому зрячему, просто шкурный. Речь идет о твоей шкуре. В более широком смысле – это может быть и шкурой римского народа, всей Римской республики. Да, именно так, и только так, стоит вопрос!

Сулла подозвал к себе семейографа и продиктовал свои мысли относительно шкуры слово в слово.

– Сохрани эту мысль, – сказал он. – Пригодится она.

– Я все записи складываю в заветный сундучок, – сказал семейограф.

(Он имел в виду походный сундучок с надписью: «Воспоминания». Сулла завел его тотчас по достижении пятидесяти лет…)

При всех обстоятельствах очень нелегко иметь дело с Римом, если даже сам ты римлянин…

И чем больше думал об этом Сулла, тем сильнее крепла в нем решимость одержать вверх над Марием. Это не просто, но – Сулла уверен – вполне достижимо. А почему бы и нет? Он приподнялся и посмотрел вперед. Потом посмотрел назад. Несметное число воинов. Непреоборимая сила, если только умело распорядиться ею.

Он повернулся к Фронтану и приказал:

– Лагерь разбить в одной миле от Альба-Лонги.

– Пройдя город?

– Именно!

Войско неумолимо двигалось вперед. Навстречу своей судьбе. И судьбе великого Рима.