Страница 100 из 100
Вероятнее всего, в доме сейчас трое: Шпринц, Ермаков и дядя Осип. Точнее, так я надеюсь. О ком бы еще стал беспокоиться сейчас Гелий Станиславович? Стреляют, конечно, Ермаков и дядя Осип. Шпринц скорее умрет от страха, чем выстрелит. Как стреляет дядя Осип, я знаю. Хотя вот выстрелил же он два раза — и не попал. А что, если… Нет, надо сначала встретиться с Эдиком и узнать, что обнаружил он.
Но не успеваю я вновь спрятаться за ограду, чтобы ползти дальше, как внезапно гремит выстрел. Я слышу невдалеке короткий, отчаянный вскрик и вижу дядю Осипа с ружьем в руке, он прыгает, чтобы скрыться за угол дома.
И я, не раздумывая уже, подхваченный какой-то жаркой волной, вскидываю пистолет и стреляю сквозь кусты…
Дядя Осип падает навзничь, как подкошенный. Еще бы мне промахнуться на расстоянии в двадцать пять шагов! Он падает, и ружье, ударившись о землю, летит в сторону. Секунду я, застыв, остаюсь на месте. Ну, кто там кинется к нему на помощь, кого еще… И кто кричал сейчас? Главное, кто кричал — Эдик, Давуд, Ахмет, кто? Надо бежать в ту сторону, откуда донесся крик, и надо стеречь Осипа. Вот он приподымает голову, словно прислушиваясь, и слабо шарит вокруг себя рукой, ищет ружье. Нет, обессилев, опять падает. Потом начинает медленно ползти к дому.
— Лежать! — зло кричу я. — Лежать, говорю! Прикончу! Ермаков, выходи.
И тут же кидаюсь вдоль забора на крик. Нет, нет, это уже не крик. Я слышу стон. Мучительный стон. Все ближе. И сердце мое вдруг на секунду тяжко замирает от ужаса. Это стонет Эдик, я же слышу! Так стонут, когда умирают, когда захлебываются в крови.
Я уже не ползу, я бегу, согнувшись, вдоль забора. И вдруг вижу, как навстречу мне бежит, тоже вдоль забора, какой-то человек. Это Давуд, у него какое-то страшное лицо, яростное, возбужденное, горестное…
А вот и Эдик. Мы почти одновременно подбегаем к нему с Давудом. Эдик, разметавшись, лежит на камнях. Пальто расстегнуто, пистолет выпал из руки. Глаза его закрыты, в лице ни кровинки, белое лицо и черные, запекшиеся губы, из которых рвется булькающий, хриплый стон.
Я рывком приподымаюсь над оградой и вдруг вижу, что возле лежащего Осипа стоит, подняв руки вверх и оглядываясь по сторонам, Ермаков, как дрессированный медведь, такой же оскаленный, перепуганный и огромный.
— Зови Ахмета, — быстро говорю я Давуду. — Несите Эдика в машину и отсылайте ее в город, немедленно! А сам возвращайся. На грузовой машине этих повезем. Быстро!
Давуд не успевает мне ответить, я одним махом перескакиваю через ограду и, держа в руке пистолет, приближаюсь к Ермакову. У него какой-то блуждающий, затравленный взгляд, его душит, прямо-таки сотрясает нервная икота. Жалкий, даже какой-то трагикомичный у него вид.
Я подхожу и, не отводя пистолета, громко кричу:
— Шпринц, выходите! Живо!
Меня самого бьет нервный озноб.
Мельком я бросаю взгляд на Осипа, он скрючился на желтой траве, спрятав лицо и подобрав под себя ноги. Жив, гад, жив…
— Не стреляйте! — кричит появляющийся из-за угла дома Шпринц и, увидев Ермакова, тоже поспешно вскидывает вверх руки. — Ради бога, не стреляйте!.. Господи боже мой, какой ужас! — продолжает причитать он, не в силах оторвать глаз от лежащего на земле Осипа. — Какой ужас! К черту, к черту!.. Пропал!.. Это уже совершенный факт! Возьмите все документы… сажайте… Я все скажу! Только не стреляйте!.. Не стреляйте!.. Я абсолютно все скажу… Я все знаю… Я вам пригожусь… Не стреляйте…
В этот момент Ермаков делает нетерпеливое движение, пытаясь опустить руки.
— Руки, — угрожающе говорю я.
И направляю на него пистолет. Меня вдруг охватывает жгучее, просто невыносимое желание выстрелить. И, видно, Ермаков уловил что-то в моем взгляде и вдруг стремительно, как подрубленный, рушится на колени, тяжко, натужно всхлипывая и преданно глядя мне в лицо, все еще боясь произнести хоть слово.
Зато Шпринц, захлебываясь, продолжает визгливо причитать, держа руки над головой и изнемогая от страха:
— Я все скажу… Я все знаю!.. Все, все!.. Меня нельзя убивать!.. — вдруг истерически кричит он.
Нервы его, очевидно, не выдерживают. Глаза расширяются, и он не в силах оторвать взгляда от неподвижно лежащего Осипа. Какой ужас, я его, кажется, застрелил. Но перед глазами у меня встает вдруг бледное, перекошенное от боли лицо Эдика, его запекшиеся губы.
И тут я вижу, как перепрыгивает через ограду Давуд. А за ним появляются Володька-Жук и еще какой-то человек.
Спустя несколько минут мы уже гуськом двигаемся вниз по крутой каменистой улочке, туда, где нас ждет машина. Впереди идет Ермаков, руки у него связаны за спиной. За ним иду я, пистолет я так и не спрятал. В кармане у меня пухлый сверток, который привез Осип. Там два паспорта, куча денег и записка от Гелия с двумя адресами в двух разных городах. Давуд ведет Шпринца, за ними несут Осипа.
Вот и все. Мы свое дело сделали — мы, уголовный розыск. Теперь предстоит до конца распутать паутину, которую соткал Гелий Ермаков, хитро соткал, втянув много разных людей. Расследованием его преступлений займутся наши коллеги из службы ОБХСС. Это сложное и особое дело, тут я не специалист. И не пытаюсь в нем разбираться. Вот и Эдик не был специалистом в нашем деле. Зачем только он с нами поехал…