Страница 17 из 31
– Павел Петрович?
Сарычев резко обернулся. В углу, на застеленных тряпьем нарах, приподнялся человек с разбитым в кровь лицом.
– Евгений? Ты!..
Почти всю ночь они не спали. Тоболин рассказал, что когда, вернувшись от Филиппова, Павел Петрович заснул, в дверь их номера кто-то тихо поскребся и шепотом попросил разбудить Сарычева, чтобы сообщить ему важные вести. Евгений тряс и будил Павла Петровича, но тот спал как убитый.
Тогда юноша решился сам открыть, но, как только он повернул ключ в замке, дверь неожиданно распахнулась и ему зажали рот и нос смоченной хлороформом тряпкой. Очнулся он уже здесь, в подвале. Несколько раз его допрашивали похитители – сначала достаточно вежливо и спокойно, а потом начали жестоко избивать, требуя выдать тайну «Золотого Будды».
– Тайна? – удивленно переспросил Сарычев. – Какая тайна?
– Если бы я знал, – тяжело закашлявшись, горько ответил Евгений. – Из их вопросов я узнал больше, чем известно мне самому. Оказывается, статуэтка является ключом к получению каких-то сокровищ. Да разве в этом дело? Я очень виноват перед вами, Павел Петрович. Это из-за меня вы очутились здесь.
– Пустое, – стараясь поддержать упавшего духом Тоболина, небрежно отмахнулся бывший есаул. – Обдернулся! Не на ту карту поставил и…
– По телефону я говорил под дулом пистолета, – тяжело дыша, рассказывал Евгений. – А потом опять били. Но я не знаю ничего! Понимаете, ничего! В завещании отец распорядился отдать «Золотого Будду» монахам обители Синих Скал и все.
– И он тебе никогда не рассказывал о тайне статуэтки?
– Нет.
– М-да, положеньице, – протянул Сарычев, наводя ревизию в карманах своего костюма.
Оружие забрали, кобуру сорвали, денег и документов тоже нет. Остались носовой платок, портсигар, зажигалка и небольшая пилка для ногтей, завалившаяся за подкладку и, видимо, не обнаруженная бандитами при обыске. Сорвали галстук, вытащили из брюк ремень, часы исчезли. Все, как в натуральной тюрьме! Дела!
– Что будем делать? – словно подслушав мысли Сары-чева, спросил Тоболин. – Как ваша голова, болит?
– Кажется, Сенека сказал, что после тридцати лет человек или сам себе врач или дурак, – буркнул Павел Петрович.
– Но мне нет еще двадцати, – мрачно пошутил Евгений.
– Зато мне за сорок, – усмехнулся бывший есаул.
Мальчишка еще способен к иронии? Это хорошо, но его внешний вид Сарычеву очень не понравился – даже при слабом освещении заметно, как Евгений бледен. Дышит с трудом – наверное, повредили ребра, – лицо в кровоподтеках, в углах рта запеклась кровь, губы припухшие, разбитые. О, если бы Сарычев был вооружен и свободен!
Тщательно осмотрев камеру, Павел остался недоволен – стены массивные, прочной кладки. Единственное окно, вернее, отдушина, забранная крепкой решеткой, расположено в глубине амбразуры, чуть ли не под потолком, и в него не просунуть голову, если даже чудом сумеешь перепилить прутья решетки. Дверь сколочена на совесть, а пол сделан из каменных плит. В углу, вместо обычной тюремной параши, круглое отверстие – достаточно широкая труба, по краям обшитая толстыми досками, вплотную пригнанными друг к другу. Из отверстия тянуло смрадом выгребной ямы.
– Убежим, – подбадривая Евгения, убежденно сказал Павел.
– Куда? – закашлялся юноша и, отвернувшись, выплюнул сгусток крови. – На воле вас ищет полиция, ждут суд и тюрьма, а меня – незавидная доля нищего.
– Ладно, ладно, – присаживаясь на край нар, примирительно похлопал его по колену Сарычев. – Не паникуй! Помозгуем. Они должны нас кормить?
– Дают поесть два раза в сутки, но дверь не открывают, – пытаясь унять новый приступ кашля, ответил Тоболин.
Павел пристроился у него в ногах и устало закрыл глаза. Господи, как глупо он попался! Позволил себе расслабиться, обрадовался, что они пообещали отдать мальчишку, – и сейчас он заберет его, забыл, с кем имеет дело. Нет, Антуан и его компания дорого заплатят ему за эти штучки! Но для этого надо выбраться на волю. Но как выбраться из каменного мешка, да еще вытащить с собой Тоболина – ослабевшего, больного, избитого?
Незаметно Сарычев задремал, свернувшись калачиком на тряпье, покрывавшем дощатые нары. Спал он беспокойно, часто вздрагивая и просыпаясь, но, открыв глаза, видел все те же стены, тусклую лампочку под потолком и маленькое, зарешеченное оконце.
Утром в коридоре раздались тяжелые шаги и щелкнула задвижка «кормушки». Появился поднос с мисками. Павел жадно схватил его – даже здесь нужны силы. В мисках оказался рис, овощи и немного мяса. Похоже, гангстеры не собираются морить их голодом?
– Эй, сумасшедший? – окликнули Сарычева из-за двери. – Скажи своему дружку, чтобы не упрямился. Нам надоело ждать. Если ты его не уговоришь, придется приняться за тебя.
– Я могу поговорить с Антуаном? – отдавая поднос, спросил Павел. Только бы они открыли дверь, а там посмотрим, на чьей стороне бог удачи.
– Его сейчас нет, – «кормушка» захлопнулась.
Закурив, бывший есаул подошел к амбразуре окна и прикинул, как бы до него добраться, чтобы выглянуть наружу. Пожалуй, если Евгений поможет, то попытка удастся. Опершись ногами на спину согнутого Тоболина, Павел рванулся к оконцу и уцепился за решетку.
Сквозь мутное, покрытое налетом серой грязи стекло Сарычев увидел деревья, кусты, небольшую лужайку. Значит, их камера расположена в другой, цокольной половине дома – в той, что выходит на косогор? Спрыгнув, он отряхнул ладони и присел рядом с Евгением:
– У меня осталась пилка. Надо ее наточить и придумать, как заманить сюда нашего тюремщика.
Тоболин не ответил. Прикрыв глаза, он лежал на нарах – хриплое дыхание, мелкие бисеринки пота на лбу. Смочив в чашке с водой платок, Павел положил его на голову юноши. Чем он еще может ему помочь?
Прислушавшись – нет ли кого в коридоре, – Сарычев принялся затачивать о каменную плиту пола пилку для ногтей, пытаясь сделать из нее хоть какое-то подобие ножа. Конечно, это не оружие, но надо использовать даже малейшую возможность, отпущенную судьбой. Через пару часов напряженной работы одна сторона пилки была заточена, как бритва.
Евгений лежал в забытьи. Когда к вечеру принесли пищу, Павел потребовал позвать врача, но тюремщик ничего не ответил.
Ночью Тоболину стало еще хуже – он метался в бреду, выкрикивал непонятные слова, а потом начал говорить с отцом, видимо, привидевшимся ему в горячке. «Плохо дело», – понял Сарычев и, подбежав к двери, начал колотить в нее руками и ногами. Обитые железом доски гудели как колокол, но никто не приходил.
Утомившись, Павел опустился на пол, глотая слезы бессильной ярости. Они скатывались по его небритому подбородку, падали на ставшую серой рубаху, жгли сердце невыносимой болью.
– Павел Петрович! – тихо позвал пришедший в себя Евгений. Сарычев подошел к нему.
«Отходит», – поглядев в лицо юноши, понял есаул. Он видел слишком много разных смертей на фронтах и за время скитаний, чтобы ошибиться. Рядом с ним и у него на руках умирали от тифа, сабельных, пулевых и штыковых ранений, от страшной дизентерии, но никогда еще не расставались с жизнью так, как Тоболин, – от потери надежды и диких избиений. Если бы Сарычев умел лечить! Но он умел только убивать.
– Простите, – сделав знак, чтобы Павел наклонился ближе к нему, шепнул Евгений. – И прощайте. Спасибо, что вы до конца были со мной.
Он судорожно дернулся и, вытянувшись, затих, уставившись невидящими глазами на тусклую лампочку под потолком.
– Женя, – Сарычев протянул руку, кончиками пальцев коснулся щеки Тоболина и, словно ожегшись, отдернул ее, отшатнувшись назад. Все кончено, он остался один…
Утром тюремщик, как всегда открыв «кормушку», увидел Сарычева безучастно сидящим на полу около дощатого топчана, на котором лежало тело Тоболина.
– Бери жратву, – поставив поднос, буркнул бандит. – Чего молчишь? Буди приятеля.
– Он умер, – не поворачивая головы, ответил Павел.