Страница 38 из 45
Он сидел один. Со своими сыновьями. Совсем один. День был жаркий. Солнце припекало, так, как может припекать только здесь, в Аттике, да, может быть, в Ливии. Такую жару с трудом переносят даже жители пустыни – верблюды.
А ему – все одно, жарко или холодно, дождь или ветер. Его место здесь, у могил. Какая-то сила оторвала его от мира сего. Не убила, не лишила зрения или слуха. Но закинула куда-то далеко. И теперь ему все равно. За ним придут и уведут домой. Рабы возьмут его под руки, хотя он полон сил, хотя печень его здравствует.
И, когда из-за кипарисового ствола показалось лицо молодого человека, Перикл даже не удивился. И не удивился, но не узнал его.
А тот смотрел будто трусоватый сатир, не смея выйти из-за укрытия. Что он – испугался?
– Кто ты? – спросил Перикл бесстрастно: ему было все равно – кто это: сатир или человек, злодей или друг.
– Агенор, – ответили из-за ствола. – Я приходил к тебе. Помнишь?
– Какой Агенор?
Это трудно объяснить. В самом деле, какой Агенор? И что ему надо на кладбище, где только мертвые? Даже те, которые живые, тоже будто мертвые. За примером никуда ходить не надо: вот он, Перикл!
– Я был у тебя дома, и мы спорили с тобой, – объяснил Агенор.
– Знаю, – сказал Перикл. – Но почему ты прячешься за деревом?
Молодой человек вышел из-за укрытия. Присел на камень, который рядом с могилами и который со временем превратится в стелу. Перикл тяжело уставился в землю.
– Это твои? – Агенор кивнул на могилы.
– Да, мои.
– Они умерли от чумы.
– Кто тебе сказал?
– Сейчас все умирают от чумы.
Перикл вскинул глаза на молодого человека: он как будто бы похудел, глаза по-прежнему горели огнем, а щеки по-прежнему бледны.
– И ты очень горюешь? – спросил Агенор таким тоном, будто речь шла об облаках, плывущих по небу.
Перикла задели эти слова: что за вопрос? И как он высказан? Собственно говоря, что надо здесь этому Агенору? Почему бродит по кладбищу? Или ищет повод для нового спора?
– Понимаю, – продолжал Агенор, – ты очень горюешь. Наверное, так же, как и я. Вон там, – молодой человек указал в сторону реки, – лежат мои родители. Их тоже скосила чума…
– Это плохо, – роняет Перикл.
– Они мучились долго. Лучше бы мне умереть! Они жалели меня. Отец повторял: «Ты останешься сиротой».
– Это плохо, – говорит Перикл.
– Я похоронил их с соблюдением обряда. Сейчас никому нет дела до чужого горя. Слезы лились в меру. Причитали в меру. А когда засыпали землей, все с облегчением вздохнули: дескать, можно и по домам!
– Это очень плохо…
– Когда я воротился домой, мне показалось, что это чужие стены. Они были моими, когда среди них дышали родители. А теперь стали совсем чужими. Кладбище стало родней и ближе…
– Помнится, ты ничего не говорил о своих.
– Возможно. Мы мало думаем о них, пока они живы. А потом кусаем себе локти…
– Это очень плохо…
– Теперь я хожу сюда каждый день. На могилах пусто. Там нет ни стел, ни простых надписей. Земля – и все! Опаленная зноем… Такая сыпучая. Словом, земля Аттики.
– И ты горюешь?
– Очень. Как и ты. – И жестко добавил: – Ты сильно изменился. Сначала мне показалось, что это не ты, а твоя тень. Признаться, я рад этому.
– Чему же ты рад, Агенор?
– Тому, что и вам, сильным мира сего, когда-нибудь да приходится горевать. А раньше мне казалось, что вы только веселитесь, правите народом и наслаждаетесь всеми благами жизни. Я не думал о том, что беда не проходит и мимо вас.
Перикл опустил глаза, крепко сплел пальцы рук. До белизны в суставах. До хруста в них. Он сказал себе; «Откуда такая жестокость в этом молодом человеке?» И не только подумал, но и повторил вслух этот вопрос. Агенор встрепенулся, словно подранок.
– Откуда?! – вскричал он немного визгливо. – Я скажу, откуда: от вас!
– Ты имеешь в виду…
– Да, имею! Тебя и твоих друзей, которые годами понукают народом…
– Как так – понукают? – Перикл даже покраснел от смущения.
– Очень просто: словно волами! И при этом ссылаются на Эфиальта, Фемистокла, Солона. Вы думаете, что мы ничего не видим и ничего не понимаем?
Перикл медленно переключался на эту полемику с молодым человеком. Его мысли поворачивались от мертвых к живым. И это благодаря Агенору…
– Вы думаете, что мы слепые и немые?! – вопрошал Агенор. – Вы с удовольствием подсиживали Кимона, обзывая его олигархом. Зачем? Только для того, чтобы самим взгромоздиться на шею народа. Демократы! Демократы! Знаем мы вас!
– Откуда в тебе такая злоба, Агенор?
– Все по вашей же милости! Мой отец жил в твое правление! И я живу в твое правление! Да ты бог, что ли? А ежели бог, то место твое на Олимпе, а не здесь, среди простых смертных!
Перикл впервые в жизни, кажется, дрогнул. Не то чтобы испугался за себя. Столкновение с необузданной страстью всегда его смущало. А может быть, рассудок помутнел у Агенора? В самом деле, откуда такая злоба, если человек не тронулся и пребывает в своем уме?
Агенор все больше и больше закипал, подобно воде в железном сосуде:
– Ответь мне, Перикл: что бы ты сказал, если бы тобой помыкал некий демократ Перикл, которому сто лет и все сто лет правит тобой? Сидит вот здесь, на твоей шее, и помыкает тобою? Что ты сказал бы?
Перикл – ни слова. Весь он – внимание. Поворотился к молодому человеку и, как бывало прежде, слегка выставил грудь вперед.
– Молчишь, Перикл?! А я отвечу за тебя: собрал бы вокруг себя побольше народу. Ты сделался бы вождем горячим весьма. Ты взялся бы за оружие, чтобы свергнуть ненавистного Перикла, который правит Периклом вот уже сто лет? Не правда ли смешно: Перикл против Перикла?
– Возможно, – проговорил Перикл.
– Что возможно? Перикл против Перикла? Я хочу спросить тебя: неужели не надоело тебе править?
Что ответить?
– Сорок лет власти? Разве этого мало? – продолжал сердитый Агенор. – Я требую ответа на мой вопрос: тебе не наскучило править?
Агенор встает. Он делает шаг вперед. Словно вот-вот кинется врукопашную.
Перикл властно указывает ему на камень-скамью. Приказывает без слов. И Агенор пятится. Он подчиняется. Искры у него из глаз, словно молнии гнева. Но подчиняется. Покорно садится на место…
– Ты все смешал в одну кучу, – говорит Перикл. – Ты окончательно запутал дело. И не можешь выбраться из него, как из критского ла€иринта. Ты знаешь, что такое лабиринт?
– Слыхал!
– А сам никогда не попадая в него?
Агенор отрицательно мотнул головой.
– Неправда! Ты в самом страшном лабиринте. Вот в это самое мгновение. Сам того не подозревая.
– Я? В лабиринте? – вскричал Агенор.
– Да, из которого нет выхода, если не прозреешь, если не обретешь рассудка. Пойми это. Подумай над этим. Нет лабиринта худшего, чем лабиринт из заблуждений!
Молодой человек усмехнулся. Этаким кривым, презрительным, крайне презрительным смешком:
– Ты – в рассудке. Как всегда! А я – в лабиринте. С помутневшим рассудком. Впрочем, как и все твои враги: они всегда в лабиринте!
– Потому что ты – неправ.
– Я так и думал.
– Злоба застилает тебе глаза, Агенор.
– Разумеется!
– Одно заблуждение порождает другое.
– И никак иначе!
– Только человек, не верящий в силы народные…
– Одним словом, все мы – сумасшедшие! – ехидно сказал молодой человек.
– Только олигархи, презирающие демократию…
– Словом, все твои враги – сумасшедшие. Один ты, Перикл, в своем уме, в здравом рассудке. Непогрешимый Перикл!
– Это уже не спор, – сказал Перикл.
– И к чему он, если ты всегда прав?
– Я полагаю, что мы должны слушать друг друга, если пытаемся постичь истину. Слушать друг друга…
– Вот на это ты мастер! Но что же на деле? Ты слушаешь и тихонечко гнешь свое! Только свое! И это называется – слушаешь? Нет, так не слушают! Так измываются изощренные палачи!.. У которых пальцы на вид не цепкие и кулаки вроде бы невесомые. Будто из ваты. А то, что булыжник – внутри ваты, это никого не касается… И вот, уважаемый демократ, получается так: сидишь себе в Народном собрании, выступаешь с трибуны, и клепсидра служит только тебе.