Страница 98 из 109
Но подпоручику Мировичу не дано было заглядывать в чужие души. Он спешил на самый главный пост… где томился с 1741 года Император Иоанн Антонович, в колыбели свергнутый с престола и доживший до этих дней. Зачем только?!
Сенатор Никита Панин на общем чрезвычайном заседании предложил сенатора Кирилла Разумовского в число судей по делу дерзкого злоумышленника Мировича, по вине которого был убит все еще здравствовавший Император Иоанн Антонович.
Каков злодей! Выбрал время, когда Императрица отбыла в вояж по Прибалтике, стало быть, трон остался без Государева ока, выбрал дежурство ночное, подговорил свою караульную команду – много ли неграмотным солдатам вранья надо? – и порешил силою оружия освободить узника и возвести на престол. А у личных караульщиков никому неведомого узника, офицеров Власьева и Чекина, была секретная инструкция, подписанная Государыней; повелевалось в случае какой опасности, тем паче прямого нападения, узника не выдавать, поступать с ним по своему усмотрению. Вот они и усмотрели… На плацу перед дверями начальник караула подпоручик Мирович еще только убеждал солдат встать вместе с ним за Государя Иоанна Антоновича, а личные караульщики со страху да и с перепою «караул» вскричали – и шпаги вон! Как петушка искололи всего, катая по полу, когда опомнились, тело уже не дышало. Кого было провозглашать Императором? Мертвеца?!
Поняв свой позорный афронт, Мирович не препятствовал освободившемуся из-под стражи коменданту крепости чинить над собой расправу…
Теперь сенатор Панин и спрашивал сенатора Разумовского:
– Кирилл Григорьевич, да что ж вы отказываетесь?
– С того! Голова болит!
– Изволили вчера перебрать, граф Кирила?
– Изволил, граф Никита…
– Воля ваша, а придется соглашаться.
Слушая их перепалку, сенаторы не могли взять в толк, что стало с Разумовским. Невелика забота – подписать смертный приговор; казнить будут другие. Ведь совершенно ясно: иного решения и не может быть. Отверженный еще двадцать три года назад, но все же Император. Да хоть бы и простой смертный?..
Сенаторы зашумели в двадцать пять голосов – кворум был полный, даже больных не оказалось, – но шум сводился к тому, чтобы переложить нечистое дело на чужие плечи. Кому охота пачкаться? Может, и Разумовский под шумок отчурался бы, да Орлов напомнил:
– Государыня непременно хотела видеть среди судей графа Кирилла Разумовского.
Шумок принял одобрительный характер. Последний из пяти сенаторов, должных войти в судилище, был назван неукоснительно. Кто станет возражать против желания Государыни?
Никто не возражал. Сам Разумовский лишь посетовал:
– Ну ладно, с грехом, происшедшим двадцать три года назад, мы разберемся. А как быть с грешниками Петра Федоровича?
Никто, конечно, не мог заподозрить Разумовского, главного участника последнего переворота, в симпатиях к Петру III, но зачем же всуе поминать умершего своей смертью супруга Государыни?
– Петр III, почивший Господней смертью, с честью похоронен…
– Сама Государыня на похоронах быть изволили…
– Чины духовные…
– Смерть на смерть не приходится… Разумовскому бы молчать, коль не удалось открутиться от судейства, а он с насмешкой хмыкнул:
– Конечно, не приходится! Одного шпагами, как куренка, искололи, другого голыми руками задушили. Три Императора у нас оказались – не многовато ли? Слава богу, в един год двоих-то прибрал…
Хоть и насмешливо, но Разумовский говорил то, что у всех было на уме. Правда, вслух-то никто не высказывался. Чего скандал подогревать, да и нешуточный, дойди эти слова до Императрицы!
Но ведь не дошли же – вот что удивительно…
Из двадцати пяти сенаторов, обычно болтливых, никто на этот раз не проговорился. Скандал был никому не нужен. Да и был ли скандал-то?
После заседания все сели за общий стол, и хорошо уже подвыпивший Григорий Орлов в обнимку на ухо Кириллу Разумовскому прошептал:
– Никто ничего не слышал? Я тоже, граф Кирила. Что-то уши заколодило… Никак надуло где-то?
– Не в постели ли, граф Григорий?
– Не в постели, само собой.
– Такой приватностью не осердим Государыню?
– Как можно! – с пьяненьким лукавством еще крепче начал обниматься Орлов. – Попомните мое слово: Государыня еще всех возблагодарит, а вас особливо.
– Чего ради, брат Григорий?
– Того ради, брат Кирила. Разве вы не знаете, что сегодня на допросе говорил Мирович?
– Право, не знаю. Уж начали, так продолжайте.
– Пожалуй… Но отойдем от этой братии, – обвел глазами шумное сенаторское застолье.
Они отошли на дальний диван.
– Граф Панин ведь знает о сегодняшних допросах… с пристрастием, конечно. Смею уверить, Кирилл Григорьевич, он не напрасно так упорно толкал вас в судьи…
– Значит, не случайно и вы, Григорий Григорьевич?..
– Да. Ради какого-то Мировича губить Разумовского? С кем же мне тогда и выпить? – чувствуя, что впадает в несвойственные ему сантименты, свел все к расхожей причине.
– Но какое погубление? Меня? Мирович?
– Нет, надо под такой разговор еще!… Подошли к столу и выпили, не садясь. Когда вернулись на диван, Орлов продолжал:
– Мировича под пристрастием… костоломным, как понимаете… стали спрашивать, кто сообщники, кто надоумил на такое дерзкое деяние. И на кого, думаете, он показал?.. Орлов прямо-таки штыками глаза навострил: на вас, граф Кирила! Да, да. Государыне принесли запись допроса, за подписью генерал-прокурора Вяземского. Я имел нахальство посмотреть ее. Слушайте… и не сбивайте меня! – положил он руку на плечо Разумовского. – Память у меня хорошая. Даже во хмелю! Почти дословно передаю:
«Допросчик: Кто вбил вам в голову эту дерзкую мысль? Мирович: Гетман Разумовский.
Допросчик: Каким образом?
Мирович: Сказал, ловите фортуну! Ловите случай! Я понял, что он имеет в виду себя, и старшего брата. Они же, Разумовские, дважды в случай попадали. А ежели два переворота, так почему не быть третьему? Возведи я на престол Иоанна Антоновича – вот и фавор! И второе лицо в государстве, как старший Разумовский или нынешний Орлов…»
Видите, я себя не щажу. Значит, правду говорю.
Разумовский редко впадал в волнение. Но сейчас чувствовал, что щека конфузливо подергивается. Не хватало еще слюни пустить при таком известии!
Он справился с внутренним негодованием и не для оправдания – для ясности – признался:
– Да, Мирович был у меня. Прорвался, негодник, через всю охрану! Я почти те же слова и говорил, правда, уповая на молодое служебное рвение подпоручика. И вовсе уж не к перевороту его призывал. С какой стати мне желать… гибели Государыни?..
Когда высказал последние слова, тут и открылась ему вся пропасть своего положения… ведь это один эшафот с Мировичем?!
– Вот и делай людям добро! Злодей – внук злодея… У них конфискованы огромные имения, Мирович умолял заступиться… Я обещал похлопотать, даже приготовил вот представление в Сенат, думал на ближайшем заседании подать на апробацию сенаторам. Ведь род Мировичей широко раздался, многие нынешние фамилии с ними родством повязаны. Знаю, тот же граф Толстой от своего имени и от имени своих племянников уже подал прошение в Сенат. Я полагал, что можно все в совокупности объединить.
Орлов не отвечал на эти запоздалые сетования. Порывы души у него были непредсказуемы. Изложил суть дела, и ладно.
Но Разумовского ожгла уже другая мысль:
– С какой стати Государыня станет теперь благоволить мне?
Надо было видеть красивое, оскорбленное, дернувшееся в гневе лицо Орлова:
– Граф Кирила, вы понуждаете меня открывать тайные мысли Государыни! Не нужно бы… но чтоб никогда больше к этому не возвращаться! Было три Императора, да? Кто убрал глупого Петра – лучше молчать. Кто надоумил узника под благовидным предлогом с дороги убрать – того как не наградить своей признательностью?!
Все-таки Орлов был глуп. Не нужно ему было все договаривать до конца. Разумовскому в таком случае тоже следовало высказаться, зная, что его слова дойдут до ночного ушка Государыни…