Страница 46 из 109
– Что он делает, что делает, Господи!…
– И это командир полка!…
– Даведь лейб… бабского!…
– Ничего, Государь их научит!… Государь под этим смешки крикнул:
– Подполковник Разумовский! Выше ножку! Ко мне!
Разумовский, пока криволапо и развалисто чеканил шаг, помянул теперь уже покойного главнокомандующего Апраксина. Тому тоже вздумалось с чего-то посмеяться, и Разумовский, всего лишь командир полка… отменно его отдубасил на глазах у всех. И жирный боров, возивший в сражения восемнадцать пудов столового серебра и прочего добра, для чего использовалось двести с лишним армейских подвод, – генерал, помнивший ученую дубинку Петра Первого, ученье подполковника воспринял как должное. Извиниться извинился, а на дуэль не вызвал. Все свел к шутке: «Граф Кирила платит мне за то, что и я его намеднись оттузил! Что нам Франция – у нас русская дуэль!»
Но тут могла быть дуэль прусская… Он сделал эти сто проклятых метров и остановился, салютуя.
– Все путаешь, подполковник? Путаник и есть!
– Не дается ученье, ваше величество…
– Ничего, научишься. Прусский устав – самый лучший в мире. Можешь поздравить: король Фридрих произвел меня в генерал-майоры! Не шутка!
– Вы можете с лихвой отплатить ему, ваше величество: произведите короля в русские фельдмаршалы.
– Да?.. Сегодня встретимся у твоего брата. Я там и свою шуточку тебе покажу. Сам оценишь – чья лучше.
От нечего делать – ведь до вечера было еще далеко – вздумалось пройти рядом комнат, где толпились, как всегда, придворные. Немудрено, всем хотелось попасться на глаза новому Государю. Моды менялись, а вместе с ними и люди. Уму непостижимо, сколько появилось военных мундиров! Маскерад, да и только. Граф Разумовский поклонился князю Трубецкому. Этот обломок Петровской эпохи с какой-то стати был назначен лейтенант-полковником Измайловского полка, следовательно, находился в подчинении у графа Разумовского. В полку он всем надоел своими советами и указаниями – что теперь носить и как лучше носить. Командир измайловцев еле сдержал улыбку. Старый придворный всегда сказывался больным, а тут предстал в полном вооружении – хоть сейчас в бой. Лет за семьдесят уже ему было, подагрические ноги, в сапогах-раструбах, еле держали округлое, грузное тело, затянутое в полный мундир, перевязанное галунами. Истинный полковой барабан, со шпагой на обвисшем боку – мундир все-таки не мог сдержать всех телес. Графу Кириллу Разумовскому пришлось остановиться и посторониться: его скачущей походкой нагонял Государь, а подчиненным не пристало идти впереди. Глаз уловил забавную сцену: князь Трубецкой, присевший было на кушетку, шариком скатился с нее и встал во фрунт. Вот стоял – и стоял, не падал, а упал обратно уже по прошествии Государя. Видимо, непрошеная улыбка и привлекла внимание Петра.
– Рано улыбаетесь, граф, – напомнил он, пробегая мимо; сзади тянулся длинный хвост придворных.
Граф Кирила обругал себя хохлацким волом, на некотором отдалении следуя за Государем. Тут кого угодно можно было встретить, в том числе и весталку, которая приняла его улыбку благосклонно и заинтересованно. Опасная молодая дама! Родная сестра Елизаветы Воронцовой и племянница канцлера – она все и обо всех знала, везде совала свой аккуратный, симпатичный носик. Да и в выражениях не стеснялась, зачастую опасных для постороннего слуха.
– Вы слышали, граф?.. – таким громким шепотом заговорила, что не только ближнее окружение – Государь мог оглянуться.
– Что такое? Землетрясение? Комета пролетела? Моя Малороссия сквозь землю провалилась?..
– Хуже, граф! Фельдмаршал Миних возвращен, из Ярославля прибыл бывший герцог Бирон. А Бестужев пребывает в ссылке! Каково?
– Княгиня, спросите об этом своего дядюшку-канцлера, – хотел пройти мимо, да этикет не позволял; Екатерина Дашкова, кукольного вида семнадцатилетняя дама, была у всех на виду и на слуху.
Но ей хоть бы что!
– Дядюшка в нашем заговоре не участвует. О Бестужеве пред Государем не станет ходатайствовать. Как, свое канцлерство терять?
Вот те раз! Стоит пройти по коридорам дворца, тебя и в заговорщики определят. А там ведь и до Шлиссельбурга недалеко…
Еле отделался от прекрасной весталки, проходя мимо прежних покоев брата. Алексей перебрался в свое городское поместье, прослышал, что его хотят назначить главнокомандующим заграничными войсками, – и убрался восвояси. Если Кирилл не был военным, так брат-то и подавно. Вот умора будет, если и его заставят маршировать!…
Алексей Григорьевич плохих обедов не задавал. Вельможа оставался вельможей, хотя от дел был вроде бы отстранен. С первой попытки просьба об отставке неудалась – совестно стало Петру Федоровичу за все прошлые обеды и угощения. Но настырный хохол не отставал: у него имелось все, что душе угодно, а чего мозолить глаза завистникам? Новые люди трон окружили, пинками вышибают прежних фаворитов. Значит, дожимай Государя – и он дожал. Уже 6 марта появился указ:
«Генерал-фельдмаршалу графу Разумовскому быть уволенным и вечно свободным от всей военной и гражданской службы, с тем что, как у двора, так и где б он жить ни пожелал, отдается ему по чину его должное почтение, обещая его импер. величество сами сохранить к нему непременную милость и высочайшее благоволение».
Указ был только что обнародован, и Кирилл Разумовский понимал, что Государь не хитрит в своих намеках. Старшему брату он помирволил, но почему бы не бросить в заграничный поход брата младшего? Отдувайся по своему родству!
Пока же все шло должным порядком. Хотя на Петра Федоровича нельзя было положиться – вдруг выкинет какую-нибудь внезапную, дикую штуку? Но, видимо, роскошные блюда располагали к умиротворению. Два оркестра играли на хорах, пели итальянские кастраты, мода на них в Петербурге пошла. Тосты гремели. При имени Государя грохали пушки за окном. Так было в Гостилицах, так узаконилось и в городском поместье – только заряды в жерла пушек запихивали холостые; Елизавета Петровна еще на том настояла, говоря: «Город не разнесите, граф Алексей Григорьевич!» – «Не разнесу», – обещал он и в память о ней слово держал.
По желанию Государя датского посланника посадили напротив. И вот в конце обеда он пристально посмотрел на датчанина, будто впервые видел, и бесцеремонно изрек:
– Дания захапала мою Голштинию, пора выгнать ее оттуда.
Датский посланник был как рак красный, не в силах ничего возразить. А когда встали из-за стола, Государь подошел к графу Разумовскому, который сидел чуть поодаль.
– Не забыл, гетман, что я утром тебе говорил? Слыхал, что я сказал датчанину? Поделом ему! Какая-то Дания!… Ты, гетман, возьмешь тридцать полков и поведешь в эту проклятую страну. Сделаешь там пуф-пуф, только уже не холостыми зарядами! – Он издали зло посмотрел на датчанина. – Ты будешь командовать моей армией. Гордись!
Граф Кирилл Разумовский, к которому сейчас обращались как к гетману, решил отделаться шуткой, понимая, что Государь не шутит.
– Благодарю за честь, ваше величество, – отдал он должный поклон. – Но ежели так, повелите вслед за моей армией пустить другую…
– Это еще что? – резко остановился Петр Федорович, предчувствуя подвох.
– Вторая армия будет подгонять моих солдатиков, иначе я не вижу другого способа заставить их идти вперед.
Ясно, что эти слова слышали многие окружающие. У некоторых лица побелели, а брат резко толкнул в бок:
– Ты отдаешь отчет, что говоришь?! Младшенький?..
– Отдаю, старшенький, – шепнул тихо.
Обед для Государя был испорчен. Он приказал закладывать своих лошадей.
Слух о резкой отповеди гетмана разошелся по Петербургу – как от камня, брошенного в Неву.
Ждали последствий. Но их пока не было…
Невозможно предположить, что такое забывается.
Какой ангел-хранитель отвел от гетмана карающую Руку?
Называли ни больше ни меньше как Миниха. Старый фельдмаршал, возвращенный из ссылки, лучше своего благодетеля слышал и понимал ропот, который назревал в войсках. Ведь в Данию хотели сослать и всю гвардию, чтоб она не моталась по Петербургу.