Последний гетман

Брат саблей подцепил с головы папаху и ловко кинул ее на стол.

– Куп!

– Выкуп!…

По рядам понеслось давно ожидаемое. Польский иль немецкий талер, малороссийский шестак, стоивший шестьдесят копеек – в половину талера. В папахе забрякало-зазвякало. Гетман денег с собой не носил, стыдливо заозирался. Один из денщиков, стоявших за его креслом, сообразил и выгреб, что было, из своего кармана. Видно, немало, с руки гетмана звонким серебром посыпалось.

Вот когда и пляски начались! По кругу, друг за дружкой. Это называлось – «водить журавля».

За столами почти никого не осталось, все толкли необъятную, в степь уходящую землю. Матери невесты с поклоном поднесли красные чоботы – как награду занепорочность дочери. В противном случае был бы на шее хомут…

Молодые лукаво переглянулись, но ничего.

Ясновельможному было невмочь сидеть за столом, почти одному.

– Ге-еть ты! – скинул он на руки денщикам мундир и остался в одной шелковой сорочке.

Уж и забыл, когда плясал-то, да общие крики помогали. Под шелком сорочки так и ходило брюшко. Он этого не замечал, крепкими ногами крепко же и землю травянистую утаптывал, словно дорожку к кому-то торил. А к кому, как не к невесте? Жених не мог противиться натиску гетмана, потеснился маленько. Вот так-то, мил-женишок! Гетман начал припоминать, как плясывали в Лемешках, на посиделках. В присядку он уже не мог, ноги так низко не сгибались, но руки-то крылами орлиными вкруг невесты кружили, иногда и перышками крепкими пощипывая плечики. Что говорить, хороша была орлица, если бы не…

Не конник вестовой, ворвавшийся прямо в круг с криком:

– Нема кого с Батуринской сотни?.. Приказано в ночь выступать!

За всей этой свадьбой гетман и позабыл, что еще вчера подписал приказ – Батуринской сотне срочно выступить к Чернигову. Там формировался очередной сводный полк, чтоб вдоль Припяти, через польские, в этой войне союзные, земли идти в прусские края…

Там командовал Апраксин, Фермор, Бутурлин, а сейчас вместо главнокомандующего заступил граф Салтыков. Впрочем, какая разница? Никто из казаков, несколькими полками туда отправленных, обратно еще не возвращался. В том числе и муженек родной сестрицы, полковник Галаган. Да и возвратится ли кто?

Увидев, как побледнел и остановился середь пыльного круга жених, гетман догадался:

– Хлопче, ты к Батуринской сотне приписан? Жених, подбитый на лету, ничего не мог ответить.

Один из денщиков кивнул:

– Батуринскийон… Ему и наказал гетман:

– Скачи к писарю. До завтрашнего утра отсрочку! Догонит.

Невеста уже ревела и плохо видела, что клонит голову не к жениху, а к гетману на плечо. Он поцеловал ее, толкнул на руки каменно застывшему парню и пошел домой. Впрочем, и сотни шагов не сделал: в тени стояла припасенная для него коляска. Он вскочил как был, в одной сорочке; денщик уже набросил мундир на плечи.

«Ах ты, Господи! Как это скверно – быть гетманом! Таких вот хлопцев с пиками наперевес посылать под пушки! Вернется ли к своей невесте?..»

Даже Господь-Бог не мог ответить на этот вопрос.

Часть пятая

РОССИЕЙ ПРАВИТ «ЧЕРТУШКА»

I

Приступы и припадки у Государыни Елизаветы Петровны следовали один за другим. А это обещало скорую перемену власти и смену всех фаворитов.

Великий Князь Петр Федорович уже открыто называл Лизку Воронцову своей «государыней». У нее была сильная подпора в лице дядюшки, Михаила Илларионовича, который после отставки Бестужева-Рюмина – добились все-таки неприятели, сослали в глушь смоленской деревеньки, – занял канцлерское кресло. Он был более удобен Великому Князю и наследнику, нежели несговорчивый Бестужев; Государыня, занятая своими болезнями и неизбежной старостью, ничего не могла этому противопоставить; за дурной, а проще сказать глупый, нрав открыто называла «чертушкой», но лишить царского трона не решалась. Тут был свой «политикес»; внук Павел Петрович слишком мал, неизбежно вставал вопрос о регентстве. А кому же и быть регентшей, как не матери, Екатерине? Четверо Шуваловых, один из которых был теперь в «фаворе», а другой заведовал Тайной канцелярией, оттеснили от трона братьев Разумовских. Алексей сокрылся, как во времена Бирона, в своих Гостилицах, а Кирилл пропадал в Малороссии; взять там его было нелегко, все-таки была своя «гетманская корогва» – стража надежная, усиленная к тому же Измайловскими сержантами.

Но приходилось правде смотреть в глаза. Всяк понимал, что дни государыни Елизаветы Петровны сочтены; нелюбимый Бестужев был публично и с позором арестован при входе во дворец – Тайная канцелярия и не таких ломала – вспомнить хотя бы давнего Артемия Волынского. Брат канцлера, сенатор Михаил с глаз долой отослан за границу; его жена после кнута и вырыванья языка сослана в Якутск, просто за женскую болтовню. Смещен и от унижения умер на заштатной станции Четыре Руки главнокомандующий Апраксин. Над братьями Разумовскими нависла смертельная опасность.

Не доверяя официальной почте, хотя связь между Киевом и Петербургом действовала исправно, Алексей послал к брату своего доверенного гонца, с устным приказом: «Лошадей не жалеть, гнать во весь опор ко мне!» Незадолго. перед тем Елизавета пожаловала ему высший военный чин – генерал-фельдмаршала, так что он имел некоторое право и на приказ. Доверять свои мысли бумаге не решился. Всего можно было ожидать. 17 ноября 1761 года у Елизаветы случился страшнейший приступ. Кроме докторов и Ивана Шувалова у ее постели дежурил старый, преданный духовник, протоиерей Дубянский. Он доверительно шепнул:

– Не уходите, Алексей Григорьевич, далеко, всякое может случиться. Особливо в ночи-то…

Алексей покорно склонил голову:

– Все вруце Божией… Бог-то Бог, но тихонько шепнул:

– Все ж я послал за гетманом… В его руках Измайловский полк. Напрямую я приказать не могу, а он командир полка, он может.

– Не понимаю я Государыню… – вздохнул Дубянский. – Пока не поздно, ей надо решиться… Назревает какое-то совещание.

Кажется, Елизавета уже склонялась к тому, чтоб изменить высочайшее завещание. Позвали нового канцлера, Воронцова, прибыл его святейшество митрополит Новгородский Амвросий и воспитатель Павла Никита Иванович Панин. Этот был не прочь и сам регентом послужить. Но при живой-то матери? Теряющих фавор Разумовского и Ивана Шувалова не пригласили; они ушли во дворцовый буфет, чтобы там горе размыкать. Положение Шувалова теперь было еще хуже. Его родственнички постарались разогнать всех единомышленников. Панин и Воронцов напрасно теряли время, споря – кому быть регентом. У Панина как воспитателя Павла было больше шансов, да единым голосом такое дело не решить. Митрополит как держатель церковного престола – патриаршество еще Петром Великим было ликвидировано – Панину не очень-то доверял: неглуп, да ведь интриган, каких поискать. Ему по старости тоже такие дела не решить. Тут нужен патриарх Никон с его железной хваткой. Где они, нынешние Никоны?

Время тянулось с ноября по декабрь. Весь в мыле, как и его лошади, прискакал с Украины гетман. Он был всецело за Великую Княгиню. Наедине Алексей заметил:

– Не по себе сук рубишь, Кирилл.

– Да мне, что ли, этот сук нужен?.. – взъярился тот, обнажая душу.

– Дайне мне… Мое время прошло.

– А время Великой Княгини?..

Все шептались, все друг от друга таились. Петр жил открыто с Лизкой Воронцовой, жене при всех обещал монастырь. Она тоже как тать по дворцу бродила. У Алексея уже был выстроен громадный особняк, занимавший целую городскую усадьбу. Город в городе, со своими гайдуками и охранниками. Но последние дни он, как и Кирилл, ночевал во дворце, поближе к спальне Елизаветы Петровны. При ней были женщины, но ведь и мужики на что-то могли сгодиться. Кирилл не очень-то любил военную форму, но тоже, как и старший брат, был в мундире Измайловского полка и при шпаге. Все привыкли к сокрытому шепоту и тихим стукам за дверью. Вот опять кто-то поскребся коготками.