Нефть!

Дорога пошла в гору и скоро обогнула выступ скалы, на котором виднелась надпись, сделанная красными буквами: «Гваделупская высота. Скорость на поворотах — 15 миль в час».

Проезжая мимо надписи, Росс ничем не выдал своей грамотности и уменья пользоваться «измерителем скорости». Ему было ясно, что эта надпись была сделана для не умеющих править автомобилем, посвященным же в это искусство нечего было с ней считаться. Если дорога шла по правой стороне ущелья, то вам, в то время как вы делали поворот, надо было как можно ближе держаться к горе; в распоряжении же встречного автомобилиста оставался противоположный край дороги, и ему предоставлялось глядеть в оба, если жизнь была ему дорога.

В тех же случаях, когда гора была у вас справа и на поворотах заслоняла вас от глаз ехавшего вам навстречу автомобилиста, — Росс прибегал к помощи своего рога. Это был большой сигнальный рог, властно отдававший приказания, — как раз такой, какой нужен человеку, неотложные дела которого требуют, чтобы он проезжал пространства, площадью превосходящие древние империи, — человеку, которого ждут в конце путешествия крайне важные деловые свидания и который разъезжает, не останавливаясь, и днем и ночью, во всякую погоду. Голос рога был суров и воинствен — в нем не слышалось никакого намека на человечность и доброту: при скорости в пятьдесят миль в час не остается места для эмоций этого рода. Вы хотите от людей одного: чтобы они сошли с вашей дороги. И скорей! Как можно скорей! Это говорит им громкий носовой звук вашего рога. «Ууааан»… — звучал ваш рог на первом повороте. «Ууааан»… — звучал он на следующем, и скалистые стены Гваделупского ущелья на все лады отражали этот новый, странный для них звук — «Ууааан»… «Ууааан»… В страхе разлеталась в разные стороны птицы, земляные белки спешили скрыться в своих песчаных норках, и все, кто спускался в это время по крутым изгибам дороги, — хозяева ранчо, возвращавшиеся на «фордах» в свои владения, переселенцы, направлявшиеся в Южную Калифорнию, со всеми своими цыплятами, собаками, младенцами и матрацами, — все они инстинктивно бросались в сторону, и колеса их экипажей касались последнего страшного дюйма опасной дороги… «Ууааан»… «Ууааан»… — кричал автомобиль.

Каждый мальчик скажет вам, что это великолепно. Подниматься все выше и выше, к самым облакам, на машине, полной мощи, чудесно оборудованной, которая послушна малейшему нажиму вашей ноги. Машина в 90 лошадиных сил! Подумать только! Представьте себе, что в ваш экипаж запряжено девяносто лошадей, попарно, — сорок пять пар, — и все они галопом мчатся по горной дороге, — разве это не заставило бы усиленно забиться ваш пульс! А эта волшебная лента из серого бетона, разостланная для вас, извивающаяся то в одну, то в другую сторону, прокладывающая себе путь повсюду, где только нужно, плотно прижимаясь к отвесной скале одной горы, перебрасываясь через вершину другой, пронзая мрачные недра третьей. Она извивается, крутится, понижается, поднимается, делая бесчисленные повороты, и все время держит вас в равновесии, в полной безопасности, указывая своей белой чертой, проведенной как раз посредине, то место, которого вы должны держаться! Какая удивительная сила сделала это? И отец объясняет сыну: «Это сделали деньги». Капиталисты сказали одно слово, и пришли инженеры и техники, а за ними тысячи землекопов, толпы мексиканцев и индейцев с бронзовой кожей с заступами и лопатами, с мотыгами, со всевозможными инструментами, с ящиками динамита, с тысячами мешков цемента и принялись рыть землю, взрывать скалы. Они работали здесь и год, и два — и ярд за ярдом развертывали волшебную ленту.

Никогда еще, с тех пор как существует мир, не было людей, равных по могуществу этим «капиталистам». И отец был одним из них: он тоже мог делать подобные вещи, и как раз теперь он готовился совершить одно из таких изумительных дел: в этот вечер, ровно в семь часов, в одной из комнат «Королевской гостиницы» в Бичи его будет ждать Бэн Скут, нефтяной комиссионер, которого Росс называет своей ищейкой. У него в руках будет письменное крупное «предложение» в готовом для подписи виде, и отцу нужно будет только подписать свое имя — вот почему отец имел право требовать, чтобы дорога, по которой он ехал, была свободна от всяких препятствий. Вот что означали властные, воинственные звуки его рога — «Ууааан… Ууааан»… Едет Росс, прочь с дороги! «Ууааан… Ууааан»…

Мальчик сидел и смотрел на все живыми блестящими глазами. Он видел мир таким, каким изображали его фантазеры во времена Гарун-аль-Рашида. Он видел его с волшебного коня, на котором мчался через вершины гор, сквозь облака, или с ковра-самолета, летевшего по воздуху. Гигантская панорама развертывалась перед его глазами. На каждом повороте дороги открывались новые и новые виды; внизу под вами извивались долины, над вами — вершины гор всевозможных очертаний и окрасок. На той высоте, на которой вы находились, в ущельях и по уступам гор росли громадные старые сосны с ветвями, поломанными бурями и обожженными молниями, или дубовые рощи, придававшие местности вид английских парков. Выше, на вершине, только кустарник, покрытый теперь нежными ярко-зелеными листьями, да цветы шалфея и других неприхотливых растений, которые знают, что им надо торопиться цвести, пока в почве не иссякла еще весенняя влага. Среди кустарников пестрели оранжевые цветы повилики, цепляющиеся за стебли соседних растений, погибавших от этих объятий, но кустарник был густ и обилен.

Еще выше — голые скалы, окрашенные в самые разнообразные цвета. Некоторые из них походили на звериные пестрые шкуры, на шкуры красно-бурых леопардов и красно-серых с коричневыми полосами, на черно-белых неизвестных вам зверей.

Горы казались беспорядочно нагроможденными каменными глыбами, точно их разбросали сражавшиеся здесь великаны; или это были огромные булыжники, как будто сваленные в кучу уставшими от игры детьми великанов. Некоторые скалы смыкали над дорогой высокие своды; зияли ущелья, а по краю дороги шел белый прочный барьер, чтобы защищать вас на крутом повороте. Высоко в воздухе парила какая-то белая птица. Вот она сложила крылья и, как подстреленная, камнем устремилась в бездну.

— Это орел? — спросил мальчик.

— Лунь, — ответил отец, чуждый всему романтическому.

Выше и выше взбирались они под мягкий однотонный шум мотора. Под наклонно поставленным щитом, защищавшим их от ветра, находились циферблаты с различными стрелками: измеритель скорости, точно указывающий маленькой красной черточкой быстроту хода машины, часы и термометр. Все эти предметы твердо запечатлены в сознании отца, представляющего собой еще более сложный механизм. И действительно, могла ли машина в девяносто лошадиных сил выдержать сравнение с силой многих миллионов долларов? Машина могла сломаться, но если бы померк разум отца, то это было бы нечто вроде затмения солнца.

На Гваделупских высотах им полагалось быть около десяти часов утра, и мальчик ни на минуту не сомневался, что они поспеют как раз вовремя. Он напоминал того старого фермера с новыми золотыми часами, который, стоя на пороге своего дома, наблюдал за восходом солнца. «Если оно не поднимется через три минуты, — говорил он, — значит, оно запаздывает».

И тем не менее случилось нечто, что спутало ваше расписание. Вы вдруг попали в полосу тумана. Точно холодное белое покрывало спустилось на ваше лицо. Туман не мешает вам видеть, но он смочил глинистую дорогу и образовал на ней слой грязи — обстоятельство, ставящее самого опытного автомобилиста в беспомощное положение. Быстрый глаз Росса, однако, заметил это вовремя, и он успел затормозить машину как раз в ту минуту, когда она начала уже скользить и почти коснулась белого деревянного барьера у края дороги.

Они опять двинулись вперед, но очень медленно, чтобы в любой момент остановиться; измеритель скорости показывал сначала пять миль, потом три; а затем они начали скользить, и отец, пробормотав: «Проклятье», снова остановил машину и поставил ее около самой горы так, чтобы встречные автомобили могли издали увидеть ее. Мальчик открыл дверцу и весело выпрыгнул на дорогу; отец вышел за ним медленно и спокойно. Сняв свое пальто, он положил его под сиденье; потом снял пиджак и аккуратно положил его туда же: ведь одежда — часть человеческого достоинства, символ жизненного преуспеяния и никогда не должна быть ни запачкана, ни смята. Он отстегнул манжеты у своей рубашки и засучил рукава: всем этим движениям подражал и мальчик. В задней части автомобиля находилось небольшое отделение, которое отец отпер одним из своих бесчисленных ключей, достал из него тормозные цепи и прикрепил их к шинам задних колес. Потом вымыл руки о придорожные, мокрые от тумана листья, что не замедлил сделать и мальчик: ему очень нравилась холодная влага блестящих капель, покрывавших листья. Вытерев руки о чистую тряпку, висевшую в машинном отделении, они снова надели пиджаки и сели на прежние места, и автомобиль двинулся в путь, немного быстрее, но все еще не с той скоростью, которая полагалась по расписанию.