Из шпаны – в паханы

Рекрут замолчал, следя за реакцией уркача, но тот только затравленно смотрел на него и ждал продолжения. Такой подход к делу вполне устраивал Рекрута. Для убедительности он провел по губам раненого стволом «нагана».

– Передай Скулатому: война мне без надобности. Петя Маленький и иже с ним ответили за свои личные грехи. В частности, за смерть моего человека. Но я хочу, чтобы Скулатый помнил, как отче наш, что этот город теперь мой. Только мой. Он здесь никто. И если он признает это, то пусть сам явится на поклон. Я буду милостив к нему, обещаю, – жиган снова выдержал небольшую паузу, чтобы смысл всего сказанного как следует дошел до сознания уркагана. – А ежели Скулатый не поймет и вздумает переть на меня буром, то в скором времени будет там же, где сейчас Петя Маленький. Запомнил?

– Да, запомнил, Рекрут, – Гаврила нервно сглотнул. При этом он смотрел не на жигана, а на приставленное к его лицу оружие. – Я все передам. Как ты сказал, так и передам. Только...

– Свое мнение можешь оставить при себе, – осадил его Рекрут.

Резо уже прошелся по помещению трактира, проверяя, не осталось ли кого в живых. Шмель тащил из кухни перепуганную Лаврентьеву.

– Что с бабой делать, Рекрут? – спросил он.

Жиган, уже завершив свои переговоры с Гаврилой, поднялся во весь рост и сунул «наган» в карман пальто. Беглым взглядом окинул хозяйку трактира с головы до ног и равнодушно пожал плечами.

– Мне без разницы. Можешь делать, что хочешь, Шмель. Хочешь – пришей, хочешь – себе оставь для частного пользования.

Плотоядная улыбка заиграла на губах Шмеля. Бабенка показалась ему справной. Как говорится, есть за что подержаться. Да и напугана до того, что вряд ли станет противиться его ласкам.

Резо прекрасно все понял по глазам подельника.

– Лучше избавься от нее, – посоветовал он Шмелю. – На какой ляд тебе потом лишние неприятности? Сразу видно – язык у нее хуже помела.

– А вот это я и хочу проверить, – Шмель потрепал Лаврентьеву за щеку. – Как она язычком своим пользоваться умеет. Так что я, пожалуй, оставлю ее. Ты не против, пышечка?

Хозяйка трактира ничего не ответила. От страха она была ни жива ни мертва. Столько трупов в своем заведении ей еще видеть не приходилось.

– Значит, не против, – сделал заключение Шмель. – Оно и правильно. Оно ведь и к лучшему. Давай, подруга, топай на выход.

Лаврентьева, удерживаемая жиганом за локоть, неспешно двинулась к распахнутым дверям трактира. При этом она очень старалась не наступить ни на чье тело и не испачкаться в крови.

– Скажи Солоуху, пусть все расходятся, – бросил в спину Шмелю Рекрут.

Затем он склонился над распластанным Петей Маленьким и рывком сорвал с шеи убитого толстую золотую цепочку с золотым массивным крестом.

– На память, – прокомментировал Рекрут. – Говорят, Пете Маленькому этот крест удачу приносил. До поры до времени, правда. Теперь посмотрим, сгодится ли он мне.

Резо только неопределенно повел плечами. Дескать, дело твое. Раскурив папиросу, он первым покинул трактир на Моховой. Рекрут еще раз окинул холодным взглядом помещение, удовлетворенно кивнул и последовал за соратником.

Казань. Центральный парк

Сверчинский неспешно двигался по аллее, заложив руки в карманы кожаного плаща и низко наклонив голову. В нынешние неспокойные времена в столь поздний час центральный казанский парк выглядел особо пустынным. Луна, пробиваясь сквозь багряные кроны деревьев, тускло освещала посыпанные песком дорожки.

У одной из скамеек с видом на небольшое озерцо Кондрат Сергеевич остановился. Поднял голову, огляделся, затем достал из кармана серебряные часы на цепочке и раскрыл их. До назначенной встречи с информатором оставалось не так уж и много времени. Всего каких-то пару минут. Однако Григория нигде не было видно.

Сверчинский опустился на скамейку. Закурил.

– Вечер добрый, Кондрат Сергеевич.

Григорий появился из темноты справа от чекиста. Он словно материализовался из воздуха. Впрочем, Сверчинский уже успел привыкнуть к такой бесшумной манере перемещений своего штатного информатора.

Григорий сел на скамейку рядом с Кондратом Сергеевичем. На вид информатору было никак не меньше шестидесяти лет – сухое, землистого оттенка лицо и абсолютно седые, коротко стриженные волосы. Но согласно имеющемуся досье, Сверчинский знал, что Григорию Боярышникову, носившему в определенных кругах прозвище Боярин, было всего лишь немногим за сорок. Десять лет каторги, куда Боярин угодил в свои неполные двадцать еще при царском режиме, наложили на Григория свой отпечаток. А с месяц назад ему грозил еще один срок, после того, как его взяли с поличным при ограблении скобяной лавки, но Сверчинскому удалось уладить дело, объяснив начальству, что на воле такой человек, как Боярышников, будет им гораздо полезнее, нежели в заключении.

– Узнал для меня что-нибудь? – сухо поинтересовался чекист, протягивая Григорию раскрытый портсигар.

По своему обыкновению бывший каторжанин подцепил грязными неухоженными пальцами не одну папиросу, а сразу три. Одну вставил в рот, а две другие припрятал в нагрудном кармане жилетки. Сверчинский сделал вид, что не обратил на это внимания.

– Мне бы гривенный, Кондрат Сергеевич, – нараспев протянул Григорий, чиркнув спичкой о подошву ботинка. – В горле совсем пересохло.

Сверчинский знал, что информатор в последнее время стал закладывать лишнего за воротник. И прекрасно понимал, что, если так будет продолжаться и дальше, ему придется подыскивать на место Григория нового человека. Но, с другой стороны, Боярин никогда не стал бы выпрашивать у него гривенник, если бы не имел что сказать.

– Рассказывай, – потребовал Сверчинский. – А потом получишь все, что причитается.

Григорий пыхнул папиросой.

– Значит, так, Кондрат Сергеевич. Докладаю вам все, как есть. Банк на Поперечной брали жиганы. Рекрута это рук дело. Сколько человек участвовало в налете, я не знаю, да и знать мне не полагается, сами понимаете. За подобные вопросы жиганы могут и голову оторвать. Знамо только, что одним из налетчиков был жиган по кличке Паленый.

– Откуда это тебе известно? – прищурился чекист.

– Так он сам похвалялся. Вчера в трактире на Серпухова. Я рядом был, все слышал. Говорил, что, мол, с хорошим наваром ушли. Мол, побольше бы таких дел. И при этом прямо-таки сорил деньгами, – Григорий завистливо присвистнул, но, вспомнив, с кем разговаривает, тут же осекся. Взгляд у Сверчинского был на редкость суровым. – Я этого Паленого еще пацаном знал. В соседнем доме они жили. А в группировке Рекрута он, видать, недавно. Потому как никогда раньше я от него подобных историй не слыхивал.

Глаза Кондрата Сергеевича азартно заблестели, но видеть этого в темноте Григорий никак не мог. Чекист щелчком отбросил окурок.

– Так ты, значит, часто видишь этого Паленого? – поинтересовался он.

– Да уж частенько, – усмехнулся Григорий. – Он в «Метелице» на Серпухова любит бывать, я же сказал вам уже. Аккурат каждый вечер туда и является. В крайнем случае, через день. Зазноба у него там. А я, знаете ли, тоже, Кондрат Сергеевич, нет-нет, да и наведаюсь в «Метелицу». Там винишко шибко хорошее. И недорогое. Кабы я с самого начала знал, что вас Паленый интересует, так нешто не сказал бы...

– Ладно-ладно, Григорий, – осадил словоохотливого информатора Сверчинский. – «Метелица», говоришь? Каждый вечер? Какой он из себя, этот Паленый? Опиши его.

– Ну, какой... – смешался Григорий, мусоля во рту давно уже потухшую папиросу. – Даже не знаю, как и сказать вам, Кондрат Сергеевич... Обычный он. Ну, как все, значит. Высокий, стройный, с темными волосами. Пальтишко он носит серенькое. Ну, и этот, картуз. Хотя жиганы-то они почти все в таких картузах ходят... А вспомнил! Глаза у него... Как бы это сказать? Большие такие, навыкате. Зеленого цвета. Как у кошки прямь, – Боярышников усмехнулся. – А больше ничего и сказать особливо не могу, Кондрат Сергеевич.