Страница 24 из 25
Как не посмотрев фильм "Гилда" - не понять коллизии эпоса "Дзифт", так не прослушав "Лайду" - сложно объять полноту окружающей действительности, в которой всё не так, как на самом деле. Не случайно большим поклонником группы "Лайда" является создатель теории иерархических катастроф Артур Беляев. Песни "Лайды" действительно способствуют разрушению иерархий и обустройству уютных разгромов.
Андрей Фефелов ТРИ КИТА РУКАВИШНИКОВА
Его московская мастерская напоминает английский двуxпалубный бриг, чуть затопленный в заболоченном рукаве бурной многошумной реки, имя которой - Новый Арбат.
Спрятанный за бетонными мастодонтами небоскребов тесный, узкий дворик шелестит вчерашней листвой, и в его интимных, заросших зонах тихонько прозябают бронзовые персонажи литературы и истории. Все это часть каких-то крупных, затейных, сложных, но не реализованных до конца проектов: к примеру, расколотый мир удивительных булгаковских персонажей или вот этот возлежащий на кушетке мечтательный Пушкин… Все эти странные разновеликие создания, хоть и мокнут порой под дождем, но не кажутся брошенными и несчастными. Напротив, между ними, очевидно, идет какой-то беспрерывный, веселый и живой разговор, неразличимый только по причине интенсивного автомобильного движения, рычащей неподалеку улицы.
Сам капитан брига, по виду пират, корсар, буканьер - будь в этом хоть какая-то необходимость, убивший бы кулаком быка - смотрит приветливо, хитровато, с толикой глубоко спрятанной в душе непонятной меланхолии. Тонкая, сокрытая от большинства глаз горечь, еле заметным фоном сопутствует всем его шуткам, замечаниям, сентенциям. Именно эта незримая радиация, уровень которой не спадает во время всего разговора, создает особенный какой-то объем личности этого человека. Без этого неуловимого голографического объема вряд ли можно было догадаться, что перед тобой сидит художник. Слишком уж здравы и спокойны его суждения. И не было в них священного безумия…
Этот летний вечер в мастерской Александра Рукавишникова кувырком унесся в прошлое, оставив в памяти вспышки мимолетных впечатлений, отдельные фрагменты длинного и многошумного разговора. Компания, которую принимал радушный хозяин, для такой беседы была самая подходящая: чего только стоит страстный наш "газетный Микеланджело" Геннадий Животов или остроумный рассказчик Сергей Шаров, художник и архитектор, соавтор многих известных памятников Александра Рукавишникова. Как всегда, разговор скользил с Севра на Юг, с Запада на Восток.
С простодушной досадой Рукавишников рассказывал, как незадачливые легковесные критики глумятся над его произведениями, придумывая им неподобные прозвища.
- Но, - возражали мы, - памятники в городе, как любые новые предметы на старых привычных пустых местах, травмируют и раздражают многих. Именно монументы есть самая близкая и доступная мишень для всякого сноба. Известно, с каким афронтом некоторые лица приняли работу Опекушина - ныне любимейший для москвичей памятник Пушкину. Неприятие - первый рефлекс толпы. Только потом, с привычкой, приходит радость при встрече, наслаждение замыслом и формой. Ведь со временем само пространство города будто подстраивается под новый объект. Интенсивная городская среда обволакивает, всасывает возникающие в ней явления и артефакты.
- Мой Достоевский, - это луковица, наполовину зарытая в землю - добавил Рукавишников, - в нем сильно подполье…
Тут уж я извинился перед мастером, что во время трагического пожара в Манеже я не удержался и вскарабкался на означенный памятник, пригревшись где-то на затылке Федора Михайловича.
- Нормальная практика, - невозмутимо отвечал Рукавишников, - во время волнений и народных гуляний такое порой происходит, и монумент должен иметь в себе необходимый запас прочности.
- Да, как, например, ваш памятник Юрию Никулину на Цветном бульваре. Кажется, от этого прекрасного автомобиля ничего скоро не останется. Ведь каждое прикосновение уносит хотя бы одну молекулу металла, а желающих посидеть рядом с "забронзовевшим" великим клоуном каждый месяц десятки тысяч.
Рукавишников улыбается, умозрительно считая гряды галдящих, окруживших его работу детей.
Спрашиваю:
- Ваш с Шаровым мистический булгаковский ансамбль на Патриарших имеет ли еще шанс воплотиться в жизнь?
Рукавишников огорченно машет рукой. Как видно, я затронул больную тему.
Победивший в открытом конкурсе проект памятника Михаилу Булгакову, предполагающий установку многофигурной скульптурной композиции по мотивам "Мастера и Маргариты" - этот проект был заморожен из-за протестов населения. Сегодня фрагменты великолепного скульптурного ансамбля, например, летающий автомобиль Маргариты, коротают свой век под окнами мастерской их автора.
Влиятельные граждане с Малой Бронной плюс активная инициативная группа зачем-то запорола этот любопытнейший и интересный художественный эксперимент.
- Наверное, из вредности! - добавляю я.
- Они в документах назвали себя - "Жители Патриарших прудов" - флегматично добавляет Сергей Шаров.
- "Жители прудов…" - это почти по Булгакову, - соглашаюсь я.
Шаров - автор идеи сто раз охаянного в печати магического примуса, который таинственным абажуром должен был парить у края пруда.
Как выяснилось, слухи об автостоянке, якобы запланированной под водной гладью, - эти слухи специально распространялись активными гражданами, настроенными против нововведений.
- Поймите, Александр Иулианович, все напуганы побеждающей в Москве безвкусицей. Мне кажется, надо было подробнее ознакомить граждан с сутью предлагаемого вами проекта. Расставить стенды, установить примерные модели. Тогда, возможно, вам удалось бы растопить холодные сердца жителей прудов. Непонимание возникло от незнания.
- Нет, думаю, здесь другое, - говорит Рукавишников. - Здесь какая-то подпольная традиция, идущая от критика Латунского. Дает о себе знать генетическая неприязнь к Булгакову. Его многие почитают на словах, но побаиваются. И факт установки ему памятника был бы неприятен многим. Это таинственная, тонкая вещь…
- Очень жаль, Александр. С возрожденной мистерии Патриарших могло бы начаться осуществление московской утопии, когда центр, начиная с садового кольца, станет пешеходной зоной, территорией памятников, художественных мастерских, садов и музеев.
- Это, действительно, утопия. Ведь у нас всё наоборот. ВДНХ - это был уже готовый "Парк советского периода". ВДНХ - это действительно мистерия. Запустить бы туда горбатые "Москвичи", "Победы", "пятитонки", и тёток поставить торговать сиропом и эскимо… А вместо этого запустили туда вьетнамцев торговать шмотками, которые забили всё евровагонкой. А поди, сделай еще раз ВДНХ! Мечтать-то сколько угодно можно. У нас правит бал псевдосовременность, которая убивает настоящее.
Спрашиваю Рукавишникова о новых современных районах, о культуре небоскребов, которая предполагает иные требования и масштабы. Ведь сегодняшняя "дикая окраина" мегаполиса не затронута монументальным искусством. Каковы формы и каковы принципы таких композиций?
- Думал на эту тему, - отвечает Рукавишников. - Думал бы и дальше, если бы была в этом хоть какая-то потребность. Мне бы хотелось быть в роли того башмачника, кому приносят кожу и размер, а он говорит: "Приходи через неделю!" Всё можно сделать: и мобили, светящиеся и вертящиеся, и инсталляции. Здесь для фантазии огромный простор. Как вариант мне, к примеру, нравятся среди суперсовременной среды элементы неоантики. Или, наоборот, когда в старинном интерьере вдруг возникает современная, формалистская деталь…
По ходу неспешной беседы постепенно до меня начинает доходить, что напротив меня сидит один из самых ярких и, пожалуй, самый успешный монументальный художник современности. Рукавишников, человек стремительного творческого и карьерного взлета, беспрерывного художественного эксперимента. Он всегда какой-то частью своей души находится в своей мастерской - но не этой, явной, московской, представительской, а той, которая у него в душе и в голове. Которая материализовалась отчасти в уединенном доме, что стоит за мокрым еловым лесом где-то севере Московской области у седых берегов огромного Истринского моря. Туда рвется и при первой возможности сбегает Рукавишников, дабы увлеченно продолжить свои опыты с материалами, поверхностями, формами и стилями.