Журбины

— Бросаю.

— А честно это?

— Соревноваться тебе не с кем будет?

— Соревноваться с кем — найду. Нет, ты, Алешка, скажи — честно от своей профессии отказываться? Ты же вроде дезертира. Все ребята так считают.

— И ты?

— И я. Говорят знаешь как? Привык Журбин тысячи загребать, на сотни съехал — и тягу.

Алексей походил по комнате, посмотрел на Володьку по-отцовски, исподлобья.

— Слушай, Вовка, — заговорил он. — Не такие мы серые, чтобы только о тысячах думать.

Володька засмеялся, показав золотой зуб — предмет своей гордости.

— Тысячи — это бытие, — сказал он. — Лучше живешь — лучше работаешь, а лучше работаешь — лучше живешь.

— Ну и я тебе отвечу, если ты меня политграмотой побить хочешь. Что в книгах по такому поводу сказано. В книгах прямо сказано: чтобы не ошибиться, надо смотреть вперед, а не назад. Смотреть на то, что растет, а не на то, что отживает. Что же, мы с тобой в отсталых дураках через год окажемся? Будем ходить в дирекцию да в завком и плакаться в жилетку? Были передовиками, а стали поденщиками: придумайте, будьте любезны, нам работку. Этого хочешь?

— Видишь, какое дело, Алексей, — сказал Володька. — Я к тебе не по теоретическим вопросам пришел. У меня по ним консультант есть, инженер Маштаков. Ты мне практически ответь: по-комсомольски это — от ребят потихоньку смываться? О чем я говорю? Да все о том. Это каждому известно, что клепка свой век отжила. Но почему ты один, не по-товарищески, в сторону от нас вильнул? Почему не предложил заниматься вместе? Не у каждого имеется такой братишка, как у тебя.

— Курсы зато есть. Объявляли о них? Объявляли.

— Чего же ты сам на курсы не пошел?

— И пошел бы, да они давно занимаются. Не догонишь.

— А ребята — догоняй? Так, Алешка, рассуждать не дело. Я тебе насчет тысяч и сотен нарочно закрутил. Ребята иначе считают: проработать тебя как следует на собрании.

— За что же, интересно? За то, что вторую профессию без отрыва от производства освоил?

— За индивидуализм! Но у тебя есть возможность оправдаться.

— И не подумаю оправдываться.

— Подумаешь, — сказал Володька с уверенностью, — Семенов, Лебедев, Нарышкин и я — тоже хотим на электросварщиков учиться. Будешь учить!

— Как же я буду вас учить, если сам еще плаваю?

— Вместе и поплывем. Братишку позовешь. Выкручивайся как знаешь. На бюро решили.

— Меня бы сначала спросить надо.

— Вот я и спрашиваю. На собрании твой ответ объявим.

Алексей никогда еще никого и ничему не учил. Учить других — в этом было что-то страшноватое и вместе с тем заманчивое. Заманчивое: выходишь к ребятам, объясняешь им, ребята внимательно слушают, задают вопросы, с достоинством отвечаешь; потом о них заговорят: ученики Алексея Журбина! Перестанет Александр Александрович укорять: «Вот твой батька! Он таких, как ты, не одну сотню на ноги поставил. А ты, сынок, кого и чему научил?»

Алексей согласился. Но первый урок начался совсем не так, как он его себе представлял. Молодые клепальщики явились к нему домой, расселись на стульях, на диване, одновременно закурили папиросы.

— Ну, давай рассказывай!

Что рассказывать, с чего начинать? Вспомнил Костю и начал так:

— Первое дело, ребята, которое вы должны запомнить, это не смотреть на дугу без щитка.

— Знаем! На плакатах читали.

— А что знаете? А вот, например, что свет электрической дуги в десять тысяч раз сильнее обыкновенного, — это вы знаете? Ну, нечего и кричать!

— Строгий дядька! Объясняй дальше.

Объяснял. На прощанье дал каждому по книге.

— Только чтобы не посеять. Костина библиотека. Голову оторвет.

Вскоре начались затруднения, которых Алексей не предвидел. Ребята стали задавать вопросы не по его знаниям. Они спрашивали об устройстве генераторов, об отличии переменного тока от постоянного, о том, почему при постоянном токе трансформатор не действует, как изменить силу тока; лезли в физику, в металлургию, в химию — во все то, о чем слышали когда-то в школе, в мастерских ремесленного училища, о чем где-нибудь вычитали, но в чем толком не разобрались.

— Я не университет, — сердился Алексей и на них и на себя. — Вынь да положь! Электросварка так электросварка. А вы целый вуз хотите устроить.

Перед каждым занятием он копался в книгах, перетащил к себе Тонины учебники — от седьмого класса до десятого, зубрил по ним — и все равно путался. Это сильно ущемляло самолюбие Алексея: он не мог мириться с положением незнайки или полузнайки.

— Алешенька, — рассудительно посоветовала ему Тоня, когда он рассказал ей о своей беде, — а ты бы спрашивал у кого-нибудь. У Антоши, например. Расспроси, а потом и ребятам передай. Ничего стыдного. У нас учитель химии знаешь как говорит? «Спросить — стыд минуты, не знать — стыд всей жизни».

Но Антон, когда Алексей пришел к нему, ответил: «Предположим, братишка, я тебе объясню одно, разъясню другое, третье. На такой кустарщине далеко не уедешь. Нужны фундаментальные знания». Словом, отмахнулся.

Алексей мрачнел от непрерывных обид, и чем их становилось больше, тем сильнее в нем разгоралось желание добиться своего. Только Костя, резкий, но добрый Костя, поддерживал Алексея. Костя вел с Алексеевыми учениками практические занятия, за которые Алексей, конечно же, не взялся бы, потому что он только еще выходил на самостоятельную дорогу, — ему поручали варить самые простые узлы на траулерах.

В те трудные для себя дни, едва забыв о Катюшке, он вновь почувствовал, как сильно недостает ему друга, — таким другом Алексей в мыслях всегда видел Катюшку. Как глубоко она вошла в его жизнь, и как ему без нее тяжко! А она? Встретил ее раз на заводе, проскользнула мимо, не взглянув, глаза в землю, торопливая, испуганная. Что она переживает?

Встретил другой раз, загородил дорогу. «Не надо, Алеша, — шепотом сказала она. — Не надо. Пусти…» И снова не взглянула.

Но что бы ни происходило в душе Алексея, на работе это никогда не сказывалось. Все свободней владел он сварочным аппаратом, приобрел легкость, своеобразную грацию в новом труде, — как было раньше на клепке. Помогал ребятам, вел с ними занятия. Ходил к Косте на инструктаж. Подружился с Игорем Червенковым. Игорь оказался хорошим парнем, компанейским, веселым. Одно было непонятно Алексею: как это, окончив десять классов, можно было не пойти учиться дальше? Одно дело, когда его самого отец снял с учебы. Но тогда была война, надо было помогать заводу, и не десять классов, а шесть окончил к тому времени Алексей. Спорили по этому поводу с Игорем, ругались.

По воскресеньям они брали лыжи и дотемна ходили среди сосен над Ладой, в тех местах, где Алексей бывал когда-то с Катюшкой, где Катюшка рассказывала ему об истории, о древних веках. Алексей уже и сам узнал о тех веках, он прочел о них, и, пожалуй, Катюшка удивилась бы теперь его познаниям. Она удивилась бы тому упорству, с каким Алексей сидел над книгами. Книги стали его друзьями. Они раскрывали перед ним мир, огромный, трудный для познания, величественный.

Но Катюшки не было, и удивляться было некому.

В этот поздний час бодрствовал и дед Матвей. Сидел за столом в кабинете директора и нетерпеливо нажимал на кнопки телефонных аппаратов:

— Гараж мне, гараж! Отъедини, барышня, — кто там разболтался. Срочно машина нужна, барышня!

На столе перед ним лежала только что доставленная телеграмма министра: «Слушайте радио зпт читайте завтра газетах тчк Модельщику Виктору Ильичу Журбину присуждена Сталинская премия третьей степени тчк Поздравляю Журбина зпт весь коллектив высокой наградой тчк».

— Гараж? — кричал взволнованный дед Матвей. — Гони живенько машину! Зпт, понимаешь. Внук лауреат! Домой слетаю. Ладно, и от тебя передам.

Через пятнадцать минут он грохотал в дверь так, что проснулись Тоня, Дуняшка, Илья Матвеевич и Агафья Карповна. Поднялись, стали одеваться; думали — пожар, тем более что взошла полная луна и на улице было светло и желто.