Журбины

Бывает, что с годами, когда все резче и резче определяется разница в характерах или когда расходятся жизненные пути, мальчишеская дружба исчезает. У Виктора с Антоном так не случилось. Сколько лет прошло со времени последнего набега на сад инженера Лебедева и последней отцовской взбучки! И инженер Лебедев давно умер, и давно братья женились, а по-прежнему встретились два друга.

Зина смотрела на них и завидовала. Ни сестер, ни братьев у нее не было. А друзья?.. В детском доме, в школе все как будто бы дружили, в институте тоже, а вот послала она письмо институтской подруге Вале Котиковой, та даже и не ответила. Может быть, роман закрутила и не до Зины ей? Валя — она такая, увлекающаяся, бесшабашная.

— Ну-ка покажи свое изобретение, — сказал Антон. — А то одни разговоры да разговоры слышу. Дай взглянуть.

— Не на что еще глядеть. Пока — деревяги. Смотри, если хочешь. Основание… Мотор… Корпус… Шпинделя большого и малого хода… Сменный инструмент. Рассчитано на восемнадцать операций.

— Здорово!

— Чего там здорово! Если на конвейер у сборщиков дело перейдет, понадобятся ли столяры-то на заводе? Может, и модели побоку?

— Ты о себе не хлопочи. Столяр столяром и останется. Вот за дядю Васю с Алешкой не поручусь. Нелегко им будет…

Зина сказала, что, пожалуй, пойдет, что ей надо на стапель.

— Вместе пойдем, — удержал ее Антон. — Мне тоже туда надо.

Шли они, Антон и Зина, по Морскому проспекту; шли медленно. И не из-за протеза — протез, казалось, совсем не был Антону в тягость, — а из-за бесконечных встреч и остановок под липами. С Антоном здоровались, заговаривали. Едва от него отходили одни, как немедленно появлялись другие.

Когда они добрались наконец-то до стапелей, там разгорелся жестокий спор. Начал его Александр Александрович, который снова отстаивал клепку, говорил об эластичности клепаных конструкций, о пружинках, которыми в корпусе корабля являются заклепки, о хрупкости сварных швов.

— Отстал ты, дядя Саня, — спокойно возражал старику Антон. — Твои речи были бы простительны во времена Бенардоса, а не теперь, когда прочность электросварки испытана в боях Отечественной войны.

— Что ты мне про Бенардоса какого-то! Знать не знал и знать не хочу! Хрупка будет коробка, и все тут!

— Нет, не все тут, и про Бенардоса тебе знать следует. Ты о нем не слыхал, значит? А про Царь-колокол слыхивал?

— Еще про Царь-пушку да про Ивана Великого спроси.

— Они ни к чему. А Царь-колокол — к чему. Колокол этот, как известно, лопнул во время пожара. Раскалился, заливать стали, он от холодной воды и лопнул. Николай Николаевич Бенардос, первый электросварщик в мире, решил его в прошлом веке заварить. У него не вышло. Вот вы бы с ним в мнениях сошлись. Бенардосовский шов не выдержал не только солидного напряжения — просто щелчка. А почему? Потому что для получения электрической дуги Бенардос пользовался угольными стержнями, металл от них углеродился — вот и хрупкость. Теперь этой штуки нет. Теперь даже кислород с азотом из воздуха не подают к месту сварки, — они тоже ослабляли вязкость металла. Флюс их не пропускает. Теперь что шов, что цельный металл — одинаковая прочность.

— Дьявол с тобой, пусть будет так! — почти кричал Александр Александрович. — А как ты потолочные швы варить будешь?

— Как люди варят. Построим кондуктор, вместе с которым будет вращаться секция, повернем ее — и потолок станет полом.

— Ну вот и верти! Тебе что́ — прикатил в командировку, наговорил три короба и улетел. А вертеть-то, вертеть мы, мы должны! Поверти, говорю, поверти сам!

— А что же, и поверчу. Меня прислали на все время постройки цельносварного корабля. Он будет моей диссертацией на кандидата технических наук, дядя Саня. Вместе с тобой повертим.

— С батькой со своим верти! Он тоже вроде тебя, горячий.

Хлопнув дверью, Александр Александрович вышел из конторки на пирс. Вышла за ним и Зина.

— Александр Александрович! Почему вы так против электросварки, против сборки секциями? — спросила она, присаживаясь рядом с ним на скамейку. — Ведь это же упростит, удешевит, ускорит работу.

Александр Александрович долго разглядывал водоросли, которые зелеными хвостами тянулись из-под пирса по течению Лады. Меж ними ходили уклейки с черными спинками, играя, взблескивали ярко, как обрезки светлой жести.

— Зинаида Павловна, — ответил он, не отрывая глаз от реки, — скажу вам прямо: мне ли не верить в технику, когда я сам полвека занимаюсь техникой и за эти полвека увидел весь ее ход? Ведь галоши мы строили, а не корабли, по сравнению с теперешними. Веры нет у меня в самого себя: выдержу ли такую ломку? Сами слышите: гудит корабль, гремит, грохочет — живет. А тогда что будет? Одно электрическое шипение. Мертвя́чина. Поздно мне ломать себя наново. Ильи-то Матвеевича я старше лет этак на четырнадцать. Про стариков говорят: рутинеры они, косные люди. И верно, правильно говорят. Старик держится за то, что было его молодостью, цепляется за него, будто кошка, которую хотят в воду бросить.

— Неправда, Александр Александрович! — возразила Зина. — Разве Мичурин, Циолковский, Павлов держались за старое? Для них молодостью было движение науки вперед.

— Про тех не скажу, не знаю. А вот был у нас тут один старый инженер, хороший инженер, передовой. И что ты думаешь? В церковку похаживал, в ту самую, где будто бы венчался. В бога, что ли, верил? Пусть кому другому рассказывают! Что же тогда? Молодость, молодость звала его к тому аналою, возле которого стоял он когда-то, счастливый, рядом с невестой, обряженной в фату. Вот как я понимаю его. А вот мой аналой! — Он поднял взгляд на корабль, который гудел, грохотал — и в самом деле жил.

Вглядываясь в темноту, нависшую над ее постелью в этот поздний час, Зина видела их всех — и Журбиных, и Басманова, их друзей, товарищей по труду. В сравнении с ними она показалась себе маленькой, ничтожной, жалкой, действительно попрыгуньей-стрекозихой, которая только шумит, волнуется, а муравьи в это время работают и работают, кладут камень на камень, возводят здание и для себя, и для нее, и даже для Скобелева. Они вправе так петь: «Наш труд, нашу гордость святую несут в непогоду любую». Сколько кораблей создано их трудом! А где он, тот корабль, который построит Зина?

Скобелев рылся у себя в столе, перебирая старые бумаги: Зина, разграфив страничку общей тетради, четким почерком переписывала набело личный план работы на ближайшие две недели. Надо было не забыть о статье, обещанной редактору многотиражки, о множестве дел, которые она начала в последнее время, — о заводском стахановском листке, о цеховых досках технических новинок, о задуманных докладах и лекциях. Этих дел набиралось столько, что без плана с ними уже и не справишься, — просто все забудешь или перепутаешь.

Неожиданно в комнату вошел невысокий, худощавый, очень подвижный человек. Зина узнала парторга Жукова.

— Здравствуйте, товарищи! — сказал Жуков. — Покажите-ка свое знаменитое бюро. Что у вас тут делается?

Он прошелся вдоль щитов и диаграмм, полистал альбомы, потом сел за стол и довольно строго посмотрел по очереди на обоих инженеров, взволнованных его неожиданным посещением.

— Почему такая грусть на лицах? — спросил он. — Я не инспектор и не контролер. Чем обременены? Журбину помогаете, а еще что? Какие планы? Кто мешает? Давайте говорить откровенно, как инженеры с инженером. Партийные?

Скобелев помолчал.

— Я комсомолка, — ответила Зина.

— Хорошо. Так что же, планов особых нет? Плохо. А главную задачу завода знаете?

— Знаем, — сказала Зина. — Строить корабли быстро, прочно и дешево.

— Слишком общо. — По лицу Жукова прошла улыбка. — Мы обязаны все делать быстро и прочно. Главная задача завода сегодня — перейти на новый метод сборки, а значит, и всесторонне освоить сварку — автоматическую, полуавтоматическую… Об этом слышали? Не только клепка, но даже и ручная сварка — вчерашний день судостроения. Что вы сделали для сегодняшнего, для завтрашнего?