Страница 3 из 45
Удовико нашел открытую банку консервов, перерезал пополам хлеб.
Среди истребителей танков уже разнеслось, что на кухне тот самый «заяц», за которым «охотились» в пути.
Первыми появились сержант Кухта и Черношейкин, потом еще набежали.
— Ну, парень… Не в лоб, так обходным маневром взял, — похвалил Черношейкин Ваню, который вычищал банку коркой хлеба.
Ваня кивнул головой, потом вскочил, подбросил банку и ловко отфутболил. Сержант Кухта хотел прикрикнуть за порчу ботинок, но Черношейкин остановил его и обратился к Федорову:
— Слушай, боец! Надо малость подумать о своем виде…
Ваня поморщился:
— Да чего там… Капитан все равно отправит назад.
— Не отправит, если сразу не прогнал.
— Взаправду говоришь?
Черношейкин обернулся к сержанту Кухте, и тот уверенно подтвердил, что на войне «всякое бывает».
Из груды принесенных старшиной гимнастерок, брюк, белья Ване стали подбирать обмундировку. Кое-что подшили, поубавили. Оказались и ботинки подходящего размера. Черношейкин подстриг парня и позвал повара. Тот ахнул — настолько изумило преображение «африканца».
Капитан в этот день обошел разбросанные по овражкам подразделения, заглянул в котелки солдат, а потом появился на кухне. Еще издали заметил Удовико долговязую фигуру Богдановича. Он снял капитанский котелок с огня и доложил:
— Товарищ капитан, весь личный состав накормлен.
— А почему сегодня без чая?
— Кипяток ушел на обмывку моего помощника.
— Какого еще помощника?
— Да что вы прислали ко мне…
Богданович пожелал взглянуть на этого «помощника».
Ваню еле растолкали. Поставили на ноги, осмотрели и повели к капитану. Опрятный вид мальчишки понравился Богдановичу. Но капитан не таков, чтоб выставлять напоказ свои чувства. Спросил сурово:
— Накормлен?
— Так точно, — подтвердил Удовико.
— Начпроду передать: помощника повара Федорова включить в строевую на полное довольствие.
— Есть передать.
Так началась фронтовая жизнь Вани Федорова. А было ему в ту пору четырнадцать лет…
3
Сухая степь в жаркой дреме безлюдна. Но вдруг ожила… Из овражков, балочек вынырнули машины с противотанковыми пушками, на ходу заняли боевой порядок. За каждой машиной облачко пыли, свернули на большак в сплошной рыжей завесе…
Проснулся Ваня от раската грома. С адским воем небо обрушивалось на землю. В густых облаках пыли вспыхивал огонь, и после оглушительного разрыва что-то со свистом летело над головою, впивалось в борт машины, звонко отлетало рикошетом от железной кухни. Комья земли ударяли по плащ-палатке, которой он укрылся. Машина ехала уже не по дороге, а бешено неслась напропалую по степи, так подбрасывая на кочках, что ящики, мешки и Ваня взлетали в воздух. Позади на прицепе прыгала и металась из стороны в сторону кухня. Тут только Ваня пробудился и сообразил, что они попали под бомбежку.
— Эй, кухня!.. Поворачивай вправо и стой! — крикнул кто-то, невидимый в пыли.
Этот же человек сгреб Ваню и выбросил из кузова; они вместе упали на землю. Отплевываясь, Ваня посмотрел на лежащего рядом с ним лейтенанта Дымова, тот пришлепнул его:
— Лежи!
Рядом грохнуло. Их обдало жаркою волной — остро пахнуло раскаленным металлом и горелой землей. Когда Ваня оторвал щеку от колючей травы, лейтенанта рядом не было — он бежал в сторону горящей машины.
«Ишь, самому можно бегать, а другим нельзя!..» — Федоров вскочил и устремился за лейтенантом.
Машина горела, и огонь уже подбирался к бензобаку. Дымов стал сбивать шинелью пламя. Бойцы бросились разгружать из кузова боеприпасы. Ваня тоже схватил нагретый ящик со снарядами. Подняв, он согнулся от тяжести и, не разгибаясь, засеменил. В горячке никто не замечал мальчишку, и он таскал со всеми снаряды; потом, тяжело дыша, присел с бойцами и тогда только понял, какой опасности подвергался. В любую секунду снаряды могли взорваться и разнести его в клочья.
А лейтенант, как только заметил Ваню, сразу набросился на него:
— Тебе где приказано быть? Живо отсюда!
Ваня сжал челюсти так, что заскрипел песок на зубах, и, отойдя, бросился в горькую полынь.
Разбомбив хуторок, штурмовики разлетелись. А цикады так же неумолчно трещали, и солнце по-прежнему палило.
Рядом с Ваней остановилась машина с кухней.
— Зашибло, кажись, парня, — услышал он голос шофера Овчинникова и не спеша поднялся, залез в кузов на мешки.
Шофер потрогал испещренный осколками кузов и зло захлопнул дверцу. «Ишь, разукрасили, гады!» Машина тронулась.
Поравнялись с догорающим хуторком… Торчали одни черные трубы и тлели развалины, среди них обгоревшие трупы. Обугленные деревья с голыми, черными ветками походили на воздетые пятерней обгорелые пальцы…
Точно такой запомнилась Ване его родная деревенька после фашистского налета. Он метался среди страшных, пышущих жаром развалин, обрызганных кровью черепков… Искал, кричал, звал мать. А она, может, не могла откликнуться…
Ваню тогда подобрали, босоногого, военные из отступающей части; они одарили его той самой обмундировкой, которая после долгих странствий парнишки сегодня была сожжена. А глаза его запечатлели навсегда исковерканную родную деревеньку и стали не по-детски взрослыми…
…К вечеру повеяло прохладой, показался в зеленой кайме Дон. Через реку огромной дугой взметнулся железнодорожный мост. Но как ни мечтали бойцы окунуться, капитан даже напиться не дал — свернули в рощу. Здесь и привал.
Тут же пришел срочный приказ комдива Сологуба — все машины отправить к прибывающим эшелонам. Ваня с шофером и Удовико разгрузили продукты. Овчинников на прощанье попросил Федорова помочь повару:
— Ты уж постарайся, Вань.
У Вани закон: если кто попросит по-настоящему, в стельку разобьется, а сделает.
— Ведра давай! — потребовал он у повара и принялся заливать котлы, черпая воду из речушки, впадающей в Дон. Не успел Удовико опустить закладку в котел, Ваня нарубил целый ворох сучьев и расшуровал топку. Довольный прытью помощника, Удовико раздобрился:
— Передохни малость, сынок.
Федорову не по нраву гражданское обращение. «Раз уж прислан к военному повару, пусть командует. А не может, сам буду!»
— Некогда передыхать, — возразил он Удовико, — приказано обед сготовить к семнадцати ноль-ноль…
— От капитана приходили, пока я крупу мыл на речке?… — озабоченно спросил Удовико.
— Ага, — подтвердил Ваня. Ему очень нравилось, как по-военному звучало: «семнадцать ноль-ноль».
Когда на кухню заглянул комиссар Филин и спросил, не прислать ли кого в помощь, Удовико расплылся в широкой улыбке.
— У меня, товарищ комиссар, помощник трех стоит, — и, взглянув на Ваню, доложил: — В семнадцать ноль-ноль будет обед.
— Дело, — похвалил Филин, — у тебя боевой помощник. Ты знаешь, как он сегодня геройски боеприпасы спасал?
Ушел Филин, оставил Ваню в раздумье… Оказывается, комиссар знал, как он, рискуя жизнью, таскал снаряды.
Мальчишки — удивительный народ. Они то безумно озорны, то вдруг серьезно задумчивы. Обхватив коленки руками, Ваня словно прислушивался к тихому шелесту дубравы, к отдаленному грохоту боя, который доносился все явственнее. А Удовико было невдомек смотреть на бойкого и дерзкого парнишку, неожиданно пригорюнившегося. Не знал Удовико, почему Ваня такой, почему у него ожесточилось сердце. И комиссар Филин не знал того, как его бесхитростная похвала взволновала парнишку, напомнила погибшего в первые дни войны отца, не прощавшего ему шалостей и замечавшего всё доброе…