Страница 42 из 49
Никто не смеялся. По цирку шел ропот. Доктор Асиновский не выдержал, поднялся с места и крикнул на весь цирк:
— Я дежурный врач и требую прекратить представление! Гроб необходимо откопать.
— Правильно! — громко поддержал Коля Плодухин. Ромкин отец подпрыгнул на стуле и, забыв, что он в одних носках, сделал два шажка к барьеру ложи:
— Неправильно! Не имеете права! Мы за удовольствие деньги платили!
Цирк загудел.
— Правильно! Мы деньги платили! Пусть ещё лежит! — шумели одни.
— Откапывайте! Хватит! Довольно! — кричали другие.
На манеже зажглась лампочка. Стало тихо. Ромкин отец сел на место и поставил ноги на штиблеты.
Гнома уже не было видно. Дядя Проня не отрывал взгляда от меркнущей тонкой витой ниточки. Нудно жужжала муха, бьющаяся о крышку гроба. «А что, если и наверху батарейка села?» — с ужасом представил себе артист, и от этой мысли бешено заколотилось сердце. Ему захотелось тут же нажать на кнопку. Нажимать, пока не откопают, но он отдернул руку: «Рано…»
Его тело уже давно сползло вниз. Но передвинуться не было сил. Дыхание стало тяжелым. Хотелось только выдыхать из себя обжигающую липкую массу, которую нельзя было назвать воздухом. Каждый вдох сопровождался резким уколом в сердце. Тело стало совершенно мокрым. Он чувствовал, как трескаются губы. Их хотелось облизнуть языком, но слюны уже не было. Муха вдруг умолкла, упала на щеку и так осталась лежать на ней.
— Отмаялась… — шепнул дядя Проня и смахнул муху. — Сколько она выдержала? Я уже больше часа лежу… Ещё бы полчаса… Ну хоть двадцать минут, хоть десять продержаться… Удав мой… Шурка… ЦУГЦ…
Ярко вспыхнув, лампочка на миг осветила гнома и погасла. В глазах пошли зеленые круги. Потом желтые, синие, красные. Словно воздушные шары. Такие, как в детстве. На ярмарке, когда выступал ещё совсем маленьким мальчишкой на ветхом коврике под шарманку. Кругом толпа, и шары в небе, много шаров: зеленые, желтые, синие, красные. И в каждом шаре отражается по Проньке. Такому же маленькому, как сын Пансито. А сейчас он большой уже вырос, сын Пансито. Хороший артист… В ЦУГЦе работает. «Надо вылезать, — решил великан, — а не то сам, как эта муха, останусь здесь».
И в ту же секунду тысячи острых игл вонзились в голову. Зажужжало несметное количество мух. Они бились в ушах, во рту, в носу. Неожиданно хихикнул и громко расхохотался веселый гном.
«Скорее, скорее! Надо успеть… Задохнусь… Сейчас задохнусь».
Кнопка выскользнула из потных, скользких рук.
«Где она? Куда отскочила? Скорее… Скорее…»
Руки судорожно шарили по дну гроба.
Мухи жужжали невыносимо громко. Хохотал гном. Барабанные перепонки, казалось, лопнут…
Вот кнопка. «А что, если уже бесполезно?» — почти обезумев, подумал дядя Проня и что есть силы нажал на кнопку.
Раз… Два… Третьего сигнала не последовало — кнопка выпала из рук.
Могилу откопали. Сняли крышку гроба. Дядя Проня открыл глаза и на мгновение увидел встревоженное лицо шпреха.
— Тебе плохо было? Почему ты не дал третьего сигнала? — тихо спросил он.
Великан хотел ответить, но задохнулся свежим воздухом. Свет обжигал глаза. Дядя Проня зажмурил веки, закашлялся, откинулся назад и затих.
— Ну вот, теперь все, — весело сказал Иван Пантелеймонович. — Дорого вам обойдется сегодняшний цирк. Пари проиграно!
— Погоди радоваться. Кажется, он приходит в себя…
Над артистом склонился доктор Асиновский.
— Дайте-ка сюда руку. Проверим пульс…
— Я просто закашлялся. Что-то в горло попало, — сказал дядя Проня, переведя дух. — Чувствую себя прекрасно.
— Почему ты дал только два сигнала? Тебе было плохо? — снова тихо спросил шпрех.
— Ерунда какая-то получилась, — твердо ответил богатырь, приподнимаясь и деликатно высвобождая свою ручищу из маленьких, но крепких рук доктора. — Каких два сигнала? Вышла ошибка. Вы меня рано вырыли. Я давал только один сигнал. Наверное, плохо сработала кнопка.
Все зааплодировали.
— А сколько вы ещё могли бы пролежать без воздуха? — нарочно громко спросил шпрех.
— Ещё столько же.
Цирк снова дружно захлопал.
— Правильно! Пусть ложится обратно! Наладит кнопку и ложится! — визгливо закричал похоронных дел мастер.
Цирк загудел.
— Давай обратно! Закапывай снова! — кричали одни.
— Хватит! Не надо! — спорили другие.
Шпрех объявил антракт.
В гардеробной, у ящика, на котором отдыхал, укрывшись мохнатым халатом, дядя Проня, стояли доктор Асиновский, директор и Глеб Андреевич. Сандро, дядю Доната и остальных друзей доктор выпроводил из комнаты.
— Меня обмануть невозможно, — говорил он директору. — Я по пульсу вижу, что организм перенес серьезное потрясение. Товарищ Вонави сказал неправду. Ему было плохо. Видите, он до сих пор не может прийти в себя. О каком же дальнейшем выступлении вы можете говорить? Как врач, я категорически протестую!
— Вы ошибаетесь, коллега, после «живого мертвеца» — это обычное состояние, — сказал директор.
Рядом с высоким и сильным Глебом Андреевичем он, сухонький и тщедушный, казался ещё ниже ростом.
«На кого он похож? На кого?» — напряженно думал дядя Проня.
— И ещё одно, — вмешался Глеб Андреевич. — У нас в цирке есть нерушимое правило: начав номер, артист обязан его непременно довести до конца.
Дядя Проня молчал. В гардеробную заглянул шпрех:
— Как себя чувствуешь?
— Все в порядке! Все в порядке! — поспешно ответил Али-Иидус.
«Вот на кого он похож… На гнома!»
— Даю третий звонок, — неуверенно сказал шпрех и посмотрел на артиста.
Дядя Проня молчал: как решат, так и будет. Шпрех скрылся.
— Заявляю категорически! Я снимаю с себя всякую ответственность! Я не могу быть соучастником преступления! — сказал доктор, резко повернулся и вышел из комнаты.
Раздался третий звонок.
Артист медленно поднялся с ящика, сбросил халат на табуретку, подошел к гримировальному столику и пристально глянул в треснувшее мутное зеркало. Оттуда на него смотрел незнакомый человек с синими кругами под глазами.
Дядя Проня ткнул заячьей лапкой в пудру, хотел было провести ею по лицу, но раздумал и бросил назад в пудреницу. Коробочка перевернулась. Пудра рассыпалась по столику.
— Скорее, Вонави, слышишь, как хлопают, — заискивающе сказал Али-Индус, — мы, наверное, один взнос за удава с тебя снимем, раз отработаешь сегодня. Как думаешь, Глеб Андреевич?
— Если хорошо отработает, пожалуй, можно только последний взнос оставить, — согласился Глеб Андреевич.
Дядя Проня глянул на директора и Глеба Андреевича так, что им стало не по себе.
— Повидлы вы оба… дешевые… — сказал он и вышел из гардеробной.
У занавеса стояли Сандро, Нонна, дядя Донат, лилипуты.
— Ну, я пошел, ребята. Не волнуйтесь. Самое страшное позади. Теперь остались одни семечки…
И, действительно, любо-дорого было смотреть, как легко он работал с гирями и штангами. Последнюю, самую маленькую, бронзовую, закрутил вокруг руки так быстро, что она превратилась в сплошной золотой круг. Её даже трудно было остановить, и дядя Проня чуть не упал, но удержал штангу и эффектно ударил ею об опилки.
— Ну, кто был прав? С кого причитается? — спросил Ромкин отец.
Иван Пантелеймонович засопел и отвернулся. Манечка нервно теребила жемчужные бусы.
— По желанию большинства зрителей Вонави согнет на себе трамвайный рельс! — громко и торжественно объявил шпрех. — Для исполнения этого трюка попрошу на манеж двадцать человек.
Дядя Проня медленно обтирался махровым полотенцем. В цирке было жарко, и от его скользкого, словно смазанного жцром, могучего тела валил пар. Тяжело дыша, атлет разглядывал зрителей, перелезающих со всех сторон через барьер. «Как шакалы!» — подумал он.