Дочь Афродиты

Если бы он швырялся деньгами, пропивая их во время дорогих симпозионов, то афиняне, конечно, относились бы к нему с презрением. Но Дифилид славился своим меценатством и благотворительностью.

Чем ближе они подходили к обрамленному дорическими колоннами порталу виллы, тем больше Дафна убеждалась, что здесь что-то не так. Где шумные танцующие гости? Где веселая музыка флейтисток? Несколько празднично одетых мужчин стояли небольшими группами и, оживленно жестикулируя, дискутировали, подобно трагикам во время поэтических конкурсов на Дионисиях.

Дафна уже подумала, не лучше ли ей отдать рабам приказ поворачивать обратно. Но тут ей навстречу вышел демарх Эгзекиас, глава этой части города. На почтительном расстоянии от него стояли два демосия, судебные писари.

— Ты Дафна, дочь Артемида из Митилини?

— Да, это я. Но скажи мне, что все это значит?

Почтенный демарх ничего не ответил, а только сделал приглашающий жест, и демосии стали по обе стороны от Дафны. Два раба открыли входную дверь, и она увидела сверкающий мрамором зал, в котором оказалось не менее сотни гостей. Посреди зала на возвышении лежал Дифилид. Он был мертв.

— Пойдем! — попросил ее Эгзекиас со строгостью служащего, который в данной ситуации должен исполнять свои обязанности, и повел Дафну в небольшую пинакотеку,[42] украшенную дорогими картинами и статуями. Очевидно, это помещение служило хозяину дома рабочим кабинетом. Демарх сел за высокий письменный стол, развернул папирус и начал читать монотонным голосом, свидетельствующим о том, что ему не в первый раз приходилось выполнять подобную миссию:

— Я, Дифилид, сын афинянина Клеофона, составил это завещание в присутствии двух ниженазванных свидетелей и демарха Эгзекиаса, который поклялся исполнять свои обязанности по законам Солона…

Голос, демарха доносился до нее как будто издалека. Дафна слышала, как он называл чьи-то имена, перечислял сведения о родственных связях, домах, участках и угодьях. Вдруг Эгзекиас повысил голос и посмотрел в ее сторону.

— Поместье в Сунионе со всеми рабами и ежегодным доходом, а также городской дом на Священной улице, ведущей в Элевсин, со всей прислугой я завещаю гетере Дафне, дочери Артемида из Митилини. Я настоятельно прошу ее преодолеть свою гордость и оказать мне в смерти маленькую любезность, поскольку при жизни я был лишен всякой благосклонности с ее стороны.

Демарх смущенно откашлялся, произнес несколько формальных фраз и заключил свою речь словами:

— Сим я исполнил свой долг.

Глава шестая

Громче всех кричали торговцы рыбой. Стараясь привлечь покупателя, они не стеснялись в выборе самых неожиданных эпитетов и сравнений.

— Сардины, слаще меда!

— Головоногие моллюски, нежнее дубленой кожи!

Гавань Фалер в песчаной бухте к юго-западу от Афин была забита судами, которые привозили сюда товары со всего света. Хозяева маленьких скорлупок с заштопанными парусами выгружали корзины с виноградом, инжиром, дыней, шелковицей, гранатами, грушами и сливами, которые в изобилии росли на островах. Из широких, вместительных трюмов грузовых кораблей с острова Эвбея погонщики, ругаясь и щелкая кнутами, выволакивали на поскрипывающие трапы жирных овец и коров с большим выменем. Мавры из африканской Кирены, которую греки с острова Фера заселили полтора столетия назад, несли на головах связки стеблей сильфиона и мешки с бобами, чечевицей и луком. На корабле из Сиракуз портовые служащие спорили с торговцем, выясняя вопрос о том, испортился ли привезенный им заплесневелый сыр или эта плесень — признак наивысшей зрелости продукта. Египетский парусник с очень высоким такелажем ожидал разгрузки ценного папируса. Рядом стоял парусник из Фракии с деревянными сундуками и ящиками, рамами для кроватей и разной мебелью. Лошади из Фессалии, собаки с Эпироса, слоновая кость из Ливии, изюм с Родоса…

Торговцы старались закупить товары по минимальной цене, быстро перегружали их на ручные тележки и мчались по оживленной дороге в Афины. Каждый старался первым привезти новый товар на агору. Специальные служащие, так называемые метрономы, ходили от корабля к кораблю и сверяли весовые гири иностранных торговцев со своими собственными. Фальшивые гири они бросали в море, не обращая внимания на протесты торговцев. Другие надзиратели, ситофилаки, записывали цены и качество товаров, препятствуя тем самым немотивированному завышению цен. Если цены их не устраивали, то корабль вместе с грузом отсылался обратно.

Надо всем этим разливался аромат экзотических пряностей, смешиваясь с вонью от скота и протухшей рыбы. Птицу забивали на месте. Крупную рыбу-меч и головоногих моллюсков разрезали на куски. Запах ладана, благовоний и мазей не мог перекрыть смрада от протухших на солнце внутренностей и крови.

— Только в Милете, до того как его разрушили, я видел порт больше, чем этот, — заметил Сикиннос, сопровождавший Фемистокла в северную часть порта Фалер, где строился новый афинский флот.

Фемистокл отмахнулся.

— Этот порт трещит по швам, — сказал он. — Афиняне приняли его в древние времена как подарок богов. Природная бухта не требовала специальных сооружений. Теперь же он представляет собой риск для нашей безопасности. Любой вражеский флот, даже такой маленький, как флот Эгины, может устроить блокаду из кораблей и перекрыть нам выход в море. На суше порт даже не огражден защитной стеной. Нам нужен новый порт, укрепленный город и стена, идущая от моря до самых Афин.

Сикиннос рассмеялся.

— Но больше нет рабов-варваров, которые могли бы открыть в Лаврионе новое серебряное месторождение.

— Они неплохо на этом сыграли. Цена свободы показалась мне умеренной. И ты, Сикиннос, можешь хоть сегодня вернуться на родину, вооружиться и вместе с Дарием прийти сюда как враг.

— Нет, господин, — ответил Сикиннос. — Моя родина — Эллада. Хоть я и не свободен в этой стране и имею меньше прав, чем портовая проститутка, все равно я принадлежу земле моих отцов.

Фемистокл остановился, положил руку на плечо своего спутника и с твердостью в голосе произнес:

— Сикиннос, будем считать так: ты мне не раб и не мой слуга. Ты — мой друг, мой домашний учитель и писарь, и за свою работу ты получаешь достойную плату, как отпущенный на свободу метек.

Мужчины молча обнялись и пошли дальше. Звонкие удары молотков и мощных копров все больше заглушали крик торговцев. Пахло древесиной и расплавленной смолой. Строительство первых триер с высокими носами было в стадии завершения. Фемистокл, с гордостью посматривая на новенькие судна, размечтался.

— Скажи, Сикиннос! — говорил он. — Тебе не кажется, что блестящие носы кораблей похожи на благородно изогнутую шею, на колышущиеся груди и развевающиеся волосы гетеры? И при этом стройный парусник обладает силой пятиборца. Он может нести сто семьдесят гребцов в три ряда. Как ты думаешь, сможет ли такая триера противостоять варварам?

Сикиннос долге смотрел на триеру испытующим взглядом, а потом сказал:

— Она стройнее, чем боевой корабль Ахеменидов. А это значит, что она быстроходнее. Кроме того, мне кажется, что здесь короче весла.

— Твой глаз не обманывает тебя! — с восхищением ответил Фемистокл. — Более короткие весла обеспечивают кораблям маневренность, и они быстрее набирают скорость. Длина этих весел — девять локтей. А гребцы Дария должны мучиться с десятью локтями. Это значит, что мы противопоставим превосходящим нас по численности варварам силу и быстроту действий.

Сикиннос кивнул и, переступая через балки и опорные камни, последовал за Фемистоклом к деревянным конструкциям одного из доков, где добрая дюжина маляров как раз занималась нанесением рыжевато-коричневой грунтовки на корпус корабля. Двое рабочих тщательно вырисовывали огромный глаз на передней части судна ниже штевня.

Фемистокл повернулся, поджидая Сикинноса, который едва успевал за ним.

42

Пинакотека (греч.) — хранилище произведений живописи, картинная галерея.