Инфернальная музыка

– Блуждающая мелодия… – Растроганный гиббон осторожно потянулся к облачку. Оно с подозрением звякнуло и укрылось за головой Джон-Тома. – А почему ты решил, что здесь нет связи? Ведь каждый из нас потерял музыку.

– А вдруг и эта принадлежит какому-нибудь несчастному музыканту? – предположил сервал.

Джон-Том растерянно заморгал. Действительно, трудно было не заметить такую связь, по крайней мере, она заслуживала некоторого осмысления.

– Но мы же можем это выяснить, не так ли?

– Почему бы попросту не спросить?

Гиббон приближался к облачку, а оно пряталось от него, металось вокруг Джон-Тома.

– Спросить?

– Да, почему бы и нет? Я люблю поговорить со своим инструментом.

– Ага, и он даже порой отвечает, когда ты хватишь лишку.

Валлаби хихикнул.

Джон-Том в смущении оглянулся на облачко.

– Ну, что скажешь? Ты как-нибудь связано с исчезновением чьей-нибудь мелодии? Имеет твоя беда что-нибудь общее с их несчастьем?

– Он указал на музыкантов.

Аккорды тихонько звенели, как звенели всегда, и не было в их голосах особой эмоциональной окраски.

– Полагаю, ответ требует истолкования.

Ласка была явно разочарована.

– Это зараза! – Гиббон нервно щипал безмолвную гитару. – Она расползается, она заставляет музыку во всем мире молчать, и никто тут помочь не в силах. Скоро придется искать новую профессию.

– Не могу себя представить никем, кроме музыканта, – печально проговорил валлаби.

– Я тоже, – присоединился к нему сервал.

– Дьявол! Я так люблю музыку!

В таверне царили смех и оживление, ласка же находилась на грани истерики.

– Эти кабацкие весельчаки не жалуются только потому, что знают о заразе. – Гиббон махнул лапой в сторону зала. – Они просто рады, что остались хотя бы две песни. А что они скажут и как себя поведут, когда исчезнет последняя нота, я предсказывать не берусь. – Он задумчиво посмотрел на звонкое облачко. – Только вообрази себе – мир без песен!

– Но что же случилось? – Джон-Том оглядел музыкантов. – Куда они ушли?

– Ушли? – Ласка беспомощно пожала плечами. – Мы не уверены, что они куда-то ушли. Они просто растаяли. Даже на сковородке нельзя выбить убогий мотивчик. Как только он начинает походить на музыку – сразу испаряется.

– Все испаряется. – Гиббон изучал лицо Джон-Тома. – Все, кроме твоей музыки. – Он указал на дуару. – Она неуязвима.

– Я прибыл сюда из далекой-предалекой страны. Ее еще не затронула ваша зараза.

– Почем ты знаешь? – фыркнула ласка. – Сам же сказал, что долго был в пути, пересекал безлюдные земли.

Джон-Том обмер. А ведь ласка права! Неизвестно, что творится в Колоколесье. Судя по всему, это проклятие, или зараза – да как ни назови, – могла точно так же отравить музыкальную жизнь его страны, как отравила Машупро и всю дельту Карракаса. Он попробовал представить себе музыкальный вакуум в линчбенийских тавернах и прочих забегаловках, попытался вообразить центральную площадь без пронзительной какофонии любительских ансамблей и даже протрезвел от страха.

Что же произошло? Неужели все мелодии, все мотивы в мире затянуло в какую-то музыкальную трясину?

– Не знаю, как обстоят дела во всем мире, – заявил он наконец, – а здесь мы с Маджем идем вслед за этой вот горсткой нот. И этого нам пока достаточно. Еще мы помогаем полудюжине прин… важных персон вернуться домой. Не могу я заниматься проблемами чужой музыки.

Гиббона это не убедило.

– Человече, я тебе не верю. Не знаю, какой ты чаропевец, но музыкант – настоящий. Происходящее не может не беспокоить тебя.

– Да как ты запоешь, когда беда коснется и тебя? – поднажала на чаропевца ласка. – Как поведешь себя, когда вот это странное устройство не издаст ни звука? Ведь ты не только утратишь способность музицировать, ты и чародействовать не сможешь.

– Не думаю, что меня это коснется, – заявил Джон-Том с уверенностью, которой не испытывал.

И в самом деле, почему он должен оказаться исключением? Зараза – это зараза, она не делает различий между вдохновенным чаропевцем и заурядным бродячим менестрелем. Неужели появился микроб, убивающий музыку? Или какой-нибудь скрытый мутирующий вирус? Почему Джон-Том внушил себе, что обладает иммунитетом? У микробов и вирусов не существует обычая уважать репутацию и положение.

Нельзя ли получить музыкальную вакцину с помощью чаропения? Если да, неплохо бы захватить ее с собой, когда он в очередной раз соберется посетить родной мир. Он знает немало соотечественников, иммунных к воздействию любой музыки.

– Мы должны плыть дальше, – сказал он наконец ансамблю. – Если бы я странствовал в одиночку, то остался бы и изучил аномалию, но я отвечаю за своих спутников. Может быть, на обратном пути смогу чем-нибудь посодействовать.

Гиббон и его товарищи, похоже, смирились с поражением.

– И никакие уговоры не убедят тебя задержаться? – спросил примат, безуспешно перебирая струны гитары. – Сегодняшний вечер пробудил много воспоминаний. Сегодня мы снова были творцами и властелинами музыки.

– Вспомните, что мы играли, – попытался хоть как-то поддержать их Джон-Том. – Может быть, что-то останется после моего ухода.

Ласка подняла инструмент и осторожно выдала несколько нот – в порядке эксперимента, «Кудесник пинбола» звучал не совсем стройно, однако не без приятности.

– Вот видите!

Джон-Тому полегчало, его уже не так мучила совесть из-за того, что он покидает коллег в беде.

Гиббон смахнул слезу. Он явно был сентиментален.

– Это великий музыкальный дар… Мы благодарны за него, сколь бы краток ни был его век. Но лучше бы вернулись наши мелодии. – Товарищи шепотом поддержали его.

– Играйте эту тему, бережливо расходуйте и остальные мои песни.

Когда дамы доберутся до своих семей, я вернусь этим же путем и сделаю для вас все, что смогу. Обещаю.

Позади Джон-Тома тихонько позвякивали нотки-сиротки – облачко звуковых духов.

Последовали рукопожатия и хлопки по спинам. «Пускай обликом я с ними не схож, – размышлял Джон-Том, разыскивая Маджа, – но ведь то, что нас объединяет, гораздо важнее внешности. Музыка – самый особенный из языков, и никто не понимает его лучше, чем тот, кто говорит на нем профессионально».

Выдра за столиком не оказалось. Пиввера же Тренку-Ханская, как ни странно, сидела на прежнем месте. На стуле Маджа устроилась Алеукауна.

Обе принцессы украсили кончики усов серебристой пудрой.

– Где он?

– Не знаю.

И знать не желает, как понял чаропевец по тону принцессы.

– Он хотел продемонстрировать свои способности в поглощении спиртного, но подвели внутренности.

– Несколько раз, – добавила Алеукауна, картинно пригубив бокал на длинной ножке.

– После чего, как вы понимаете, мой интерес к его обществу начал слабеть. – У Пивверы были очень длинные ресницы, что свойственно самкам выдр. – Счищая с меха чужую блевоту, быстро догадываешься, что романтический вечер не удался.

«Бедный Мадж, – подумал Джон-Том, – слишком часто губят тебя непомерные аппетиты».

– И куда он ушел?

– Почем я знаю? Делать мне, что ли, больше нечего, как следить за приходом и уходом невоспитанных простолюдинов?

Джон-Том поднял глаза, снова внимательно оглядел зал.

– Когда он не слишком трезв, запросто может попасть в беду.

– А мне показалось: он что трезв, что пьян – все едино. Еще до того, как ваш приятель опрокинул первый стакан, он был совершенно неадекватен. Правда, гораздо чище, чем сейчас.

Дальнейшие расспросы помогли установить, что в последний раз Маджа видели враскачку на воздух выходящим. Обеспокоенный Джон-Том поспешил к выходу. Если его приятель свалится с деревянного мостка, он, конечно, не утонет – выдр в любой стадии алкогольного опьянения плавает как пробка… Если только не треснется обо что-нибудь башкой.

Как подстреленная птица камнем падает вниз, так и выдры в отключке беспрекословно подчиняются законам гравитации.

– Мадж!