Страница 27 из 33
С этого дня у Кешки началась унылая жизнь. Всё получалось как-то не так, нехорошо. Помимо Кешкиной воли происходили разные неприятные события. Кешка делал глупости одну за другой и не мог остановиться. Будто кто-то посторонний — зловредный и вздорный — двигал Кешкиными руками, ногами и языком.
А настоящий Кешка был заколдован. Он изо всех сил хотел освободиться и закричать всем, что он не такой, он хороший. Он же Кешка!
Ему казалось, что носатый Таракан раззвонил всем мальчишкам о том, как он треснул его, Кешку, и не получил сдачи. «Струсил, струсил», — кривилась перед Кешкиными глазами ненавистная лоснящаяся рожа. А недосягаемый мужественный Санька презрительно улыбался и отворачивался.
Кешка заходился от этих мыслей. Он рыскал по улице худой, узкий, весь какой-то заострившийся и искал… «Я им покажу «струсил», — бормотал он, — они узнают!»
…Вот пятеро мальчишек играют в чижа. Подходит Кешка. Насторожённо осматривает компанию. Мальчишки переглядываются. Один что-то говорит. Смеются. «Надо мной», — решает Кешка и стискивает зубы. Лицо у него напряжённое, как сжатый кулачок. Он неторопливо подходит, берёт прямо из-под биты чижа и забрасывает его на крышу.
От такого невероятного нахальства мальчишки цепенеют, вытаращиваются на Кешку и бесшумно шевелят губами. Соображают.
Кешка длинно сплёвывает и усмехается.
Тогда начинается драка. То есть дракой это назвать нельзя. Какая же это драка, если пятеро лупят одного? Но Кешка не удирает. Он вертится, отпрыгивает и умудряется каждому влепить хоть разочек… Потом кто-нибудь из взрослых разгонял мальчишек, и Кешка гордо шёл домой.
Когда мама глядела на Кешку, глаза у неё становились большими, печальными. И дрожали губы.
Тётя Люба мазала йодом ссадины, прикладывала примочки и причитала на весь дом:
— У, босяки! Шпана приморская! Ну погодите, я за вас примуся! Вы же ж, босяцкие морды, не знаете, что я с вами сделаю! Вы же ж будете рыдать от страшной боли! — Живот у неё колыхался, она потрясала громадным пухлым кулаком. — Нашли тихого мальчишечку и измываетесь, да? Безответного, да? Ну постойте, я уже выхожу, я иду!
Кешка вцеплялся ей в руку и умолял никуда не ходить.
Только этого ему недоставало!
Кешка всюду искал своего главного врага — Таракана. Но тот как сквозь землю провалился. Кешка успел передраться со всеми мальчишками улицы.
Его дразнили, но побаивались, и Кешка чувствовал это.
Когда он появлялся на улице, мальчишки сразу собирались кучкой.
— Псих белобрысый! Псих белобрысый! — кричали они.
А Кешка неторопливо подходил и затевал драку. Или не затевал. Это зависело только от него. Первый нападал он. И Кешка гордился этим.
Он бродил один по берегу. Купался, валялся на раскалённых камнях. Над морем дрожало знойное марево. Вдали качались косые дымы пароходов.
Только здесь, у моря, он успокаивался и снова становился прежним Кешкой — весёлым и добрым.
Он завидовал мальчишкам, которые сооружали плот, возились с парусом, сшитым из двух простынь.
Ему хотелось подойти к ним и быть таким же, как все, — орать команды, воображать себя капитаном, поднимать парус на кривой мачте.
Но когда он подходил, мальчишки настораживались, ощетинивались — и начиналась драка.
Однажды, когда Кешке пришлось особенно туго (он разорвал куском ржавой железки парус, и, разъярённые его дикой выходкой, мальчишки навалились на него, сбили с ног и нещадно колотили), появился Санька.
Он расшвырял мальчишек, поднял дрожащего от ярости Кешку и сказал:
— Тебя Кешкой зовут? Я слышал, ты со всеми дерёшься. Зачем? Тебя кто-нибудь обидел?
Кешка глядел на своего спасителя, на человека, за чью дружбу он бы, не задумываясь, отдал всё что угодно, всхлипывая, размазывал кровь из носа и тяжело дышал.
А отдышавшись, сказал совсем не то, что хотел.
— Чего пристал? — крикнул он. — Иди своей дорогой, рыжий, а то и тебе дам.
Мальчишки ахнули. Никто никогда не осмеливался так разговаривать с Санькой.
Они ждали, что всемогущий и отчаянный владыка улицы сейчас сотрёт в порошок нахала. Этого, неизвестно откуда взявшегося в их городе худущего, битого-перебитого мальчишку.
Но Санька ничего не сделал. Глаза его потемнели. Он постоял минуту, раздумывая, потом повернулся и ушёл, коротко бросив на ходу:
— Зря это ты.
Кешка, понурясь, брёл домой и проклинал себя, ругал последними словами. Ему хотелось реветь в голос.
Грудь его распирала любовь и признательность к Саньке. Кешка был противен сам себе.
И вдруг он увидел носатого толстого Таракана. Из-за кого всё началось. Из-за кого у Кешки не было ни одного друга, а одни только враги.
Борька Тараканцев, по прозвищу Таракан, ничего не подозревая, преспокойно шёл по другой стороне улицы. Он только что приехал из Батуми. Он там у тётки гостил. Целую неделю. Борька давным-давно уже позабыл и свою встречу с Кешкой, и то, как дал ему по шее. Он шёл, помахивая прутиком, и насвистывал. У него было прекрасное настроение. И вдруг увидел идущего навстречу мальчишку с распухшим носом и синяком под глазом.
Мальчишка шёл какой-то странной хищной походкой. Будто подкрадывался.
Борька почувствовал недоброе и остановился. Он вспоминал, где видел этого мальчишку. А когда вспомнил, улыбнулся и закричал:
— А, белобрысый, вот ты где! Давно я тебя не видел, квартирант.
Кешка молча подходил, наклонив голову, и не отрываясь глядел на Таракана.
Борька забеспокоился. Он ещё ничего не понимал. Он ни капельки не боялся — слишком уж щуплым по сравнению с ним был этот мальчишка.
Но видно, было что-то такое в Кешкином взгляде, отчего большой, толстый Борька Таракан заторопился на месте, оглянулся и забормотал:
— Ты чего? Чего ты?
Кешка подошёл и молча треснул Таракана по шее — раз! Раз!
Борька по-заячьи пискнул, присел и вдруг с рёвом побежал назад. Он бежал, втянув голову в плечи, и верещал:
— Ой-ё-ё-й!
Из-за дома вышел Санька. Он стоял, сунув руки в карманы, и хохотал. Это действительно было смешно: маленький, взъерошенный Кешка и улепётывающий здоровенный, толстый Борька, ревущий, как девчонка.
Санька постоял ещё немного, потом покачал головой и ушёл.
Счастливый и гордый, Кешка, Кешка-победитель, пошёл домой — навстречу ласковым рукам тёти Любы, навстречу примочкам и причитаниям.
Вышка
Жара плыла над морем. На голышах невозможно было лежать.
Люди выскакивали из тёплого рассола моря, ложились на гальку и тут же подскакивали, как рыбы на сковородке.
От солнца спасения не было. Вода не освежала.
Только нырнув так глубоко, что в висках начинало щёлкать и болели уши, — только там, в зелёном полумраке, человек чувствовал прохладу.
Солнечные лучи пронизывали прозрачную толщу, сходились под острым углом. Если посмотреть снизу, из-под воды, то казалось, будто солнце ровным слоем разлито по воде, а поверхность шевелится громадным искривлённым зеркалом.
Кешка выбирался из воды, пошатываясь от усталости. Он плюхался на камни, несколько секунд корчился, как на раскалённых углях, потом голыши чуть остывали, и он блаженно вытягивался, расслаблялся и жмурил глаза.
Тело мгновенно высыхало, покрывалось сероватым налётом соли. Вокруг гомонил пляж.
Прямо перед Кешкой в море уходил узкий пирс.
Стальные сваи были покрыты грубыми дубовыми досками. Щелястыми и горячими.
На конце пирса стремительно возвышалась лёгкая семиметровая вышка.
Отвесная лесенка вела на небольшую квадратную площадку, огороженную металлическими перилами.
Над морем покачивалась узкая доска трамплина.
Неожиданно сквозь ровный пляжный гул прорвались мальчишечьи голоса.
Рядом с Кешкой захрустела под чьими-то ногами галька.
Кешка открыл глаза и увидел Саньку в окружении пяти мальчишек. Среди них был и Таракан.