Страница 12 из 33
— Тем более у вас есть собственный, почти что взаправдашний поэт, — отвечает Митькин папа и подмигивает Митьке.
Митька покраснел и погрозил папе кулаком.
— Нечего, нечего увиливать, — говорит Вика, — надо выполнять общественные поручения.
И Митька стал выполнять. Он так погрузился в творческий процесс, что ничего не слышал до самой станции Комарово. Но зато придумал такую песенку:
Мы ребята «Светлячки»,
Трам-тирьям-тирьям!
Мы ещё не старички,
Трам-тирьям-тирьям!
А поэтому вперёд!
Ноги в руки и вперёд!
Отправляемся в поход —
Полный ход!
Через реки и леса,
Трам-тирьям-тирьям!
По горам — под небеса,
Трам-тирьям-тирьям!
Отправляемся в поход,
Ноги в руки и вперёд!
Полетим, как самолёт, —
Полный ход!
Поезд уже подходил к станции назначения, когда Митька отдал на суд слушателей своё свежеиспечённое произведение.
— Гм! — говорит Викин папа. — Не слабо, не слабо.
— Особенно вот эти строчки — трам-тирьям-тирьям, — ехидно замечает Митькин папа. — На грани гениальности.
— Ну и как хотите! Не нравится — и не надо!
— Что ты, Митька, замечательная песня! — кричит Нина Королёва.
— Только как это — «ноги в руки»? — спрашивает Мишка.
— Эх ты! — говорит Митька. — Ты серый, как туман. Это такая поэтическая вольность и для юмору. Это, если перевести с поэтического языка на человеческий, значит: быстро!
— Ну если для смеху, тогда ладно, — соглашается Мишка. — А за туман схлопочешь!
Когда вышли на станции Комарово, все невольно зажмурились.
Снег сиял белизной, и ели казались совсем чёрными. А берёзы стояли будто стеклянные: каждая самая малая веточка была покрыта тонкой, прозрачной корочкой льда, ветер их чуть раскачивал, и они вспыхивали разноцветными точками, искрились на солнце.
За зиму глаза привыкли к четырём стенам, к улицам, огороженным домами, а тут вдруг такой простор! Просто дух захватывало.
— То ли ещё будет, — говорит Викин папа, — мы сейчас пойдём на Финский залив, тогда узнаете, что такое простор!
К заливу вели крутые заснеженные улицы.
По ним лихо скатывались люди на лыжах и финских санях.
— Ну уж дудки, — говорит Вика, — ни за что не поеду. Страх какой!
— Ни за какие коврижки, — говорит Викин папа.
— А я поеду! — говорит Нина и надевает лыжи.
— Правильно! — говорит Митькин папа. — Люблю отчаянных! Давай-ка, Ниночка, покажем этим трусишкам, что мы настоящие мужчины!
— И я! И я настоящий! — кричит Колька.
Они стали на лыжи да как ухнут вниз — только снежная пыль столбом. Колька на середине спуска упал, закувыркался, но упрямо встал и снова поехал. Снова упал, опять поехал и доехал.
Митька, Лёшка и Мишка переглянулись. Делать было нечего. Надо было решаться. Иначе позор на всю их дальнейшую жизнь.
Митька не видел, что сталось с Лёшкой и Мишкой. Лыжня стремительно рванулась ему под ноги, и он полетел вниз.
В ушах сразу засвистал ветер, выжал слёзы из глаз, а тело часто-часто затряслось на бугорках и ухабах. Митька присел как можно ниже — его этому учил папа, — палки держал так, чтобы они свободно волочились чуть позади, взбивали концами пушистые облачка снега.
Пару раз он чуть не упал, судорожно взмахнув руками, но удержался и потом долго-долго, почти до самого Приморского шоссе, ехал по ровному месту, по инерции.
И было это так чудесно, что и сказать нельзя.
Потом подошли остальные.
Лёшка и Мишка были в снегу с головы до ног, но гордые, счастливые, победившие собственный страх.
Вика и её папа несли свои лыжи на плечах и ничуть этим не смущались, а потому их и дразнить не было никакой охоты.
Перешли через шоссе и выбрались на залив. Вот тут был простор так простор! До самого горизонта лежало плоское белоснежное пространство, будто расстелили какую-то великанскую простыню. Слева, вдалеке поблёскивал золотом купол Исаакиевского собора и качались в небе дымы заводских труб.
А впереди, далеко-далеко, снег был густо усыпан какими-то чёрными точками. Будто мухи облепили кусок сахару.
— Рыболовы, — говорит Викин папа, — вот туда и отправимся. Поглядим на подлёдный лов. И у меня есть для вас сюрприз.
— Какой! — у всех сразу ушки на макушке.
— А такой. Много будете знать, скоро состаритесь. Придём на место — узнаете.
И пошли. Только снег под лыжами повизгивал. Вот тут Викин папа и показал класс. Он сразу же всех обогнал на своих долгих ногах. В одном месте ветер сдул снег со льда, лыжи сразу же стали разъезжаться на скользкой, будто полированной поверхности.
— Глядите, — кричит Викин папа, — делайте, как я!
Он расстегнул куртку, распахнул её, взяв руками за полы, и куртка превратилась в парус. Все тоже распахнули. Ветер дул с берега. Он упруго толкал в спину, и лыжи сами, всё быстрее и быстрее, покатили вперёд.
Такого Митька ни разу ещё не испытывал — летишь бесшумно и легко как птица. Или как призрак, если они есть, конечно.
Потом снова начался снег с лыжнёй, за снегом опять лёд, и когда Митька глянул вдаль, то рыбаки из чёрных, едва заметных точек превратились в людей, неподвижно сидящих на ящиках и складных брезентовых стульчиках.
Рыболовы сидели неподвижно, нахохлившись, уставясь в круглые лунки, проверченные во льду. Лунок было много, некоторые бесхозные, чуть подёрнутые тонким ледком или запорошённые снегом.
И тут Викин папа преподнёс свой сюрприз.
Из внутреннего кармана куртки он вынул ложку, похожую на решето — всю в дырках. Этой ложкой выгреб из ближайшей лунки мокрый снег, и лунка таинственно зачернела стылой водой. Заглянешь в неё, и мурашки по спине забегают — что-то там делается, в этой тёмной глубине?
Из того же кармана появилась короткая зимняя удочка и спичечный коробок, полный рубиново-красных, извивающихся червячков-мотылей.
Викин папа ловко насадил несколько штук на крючок, и мотыли стремительно скользнули в воду.
Ловись рыбка, большая и маленькая!
Ловили по очереди, но увы… оказалось, что рыбка вовсе не имеет желания попадаться на крючок. Она была или очень хитрая, или очень сытая.
Митька держал удочку и злился. Поплавок неподвижно застыл в лунке и не собирался тонуть.
«Небось плавают там и смеются над нами. На одном конце червяк, на другом конце кто? То-то же!»
— Нету здесь никакой рыбы. Ни одного самого завалящего ёршика нету, — говорит Митька, — поехали, хватит.
— Эх вы, — говорит Вика, — рыбаки-неумейки. А ну-ка давай сюда удочку, увидишь, как надо ловить!
Все засмеялись, стали над Викой подшучивать. Она и сама шутила.
— Только нацепите кто-нибудь этих червяков, — говорит, — а то я их боюсь.
— Да ты хоть раз в жизни рыбу ловила? — спрашивает насмешливо Мишка, который считал себя крупным знатоком рыболовства.
— Не ловила, а что? Подумаешь! Дело не в умении, а в природном таланте. Глядите, что сейчас будет!
А дальше произошло такое, что все глаза от изумления вытаращили.
Просто поверить трудно, если не видел своими глазами!
Не успела Вика опустить леску с наживкой в лунку, как поплавок резко дёрнулся и утонул.
— Тащи, — кричат все, — клюёт!
— Кто? — спрашивает Вика. — Где? — И заглядывает с любопытством в лунку. — Ой, а куда делся мой поплавок?
— Быстрей! — кричат все. — Подсекай! Уйдёт!
Мишка не выдержал ужасного нервного напряжения, схватил леску и потащил, потащил, потянул, часто перебирая руками.
И вытащил здоровенного, в полторы ладони, окуня.
Окунь был полосатый, крепкотелый и упругий, с алыми плавниками и хвостом. Он подпрыгивал на снегу и сердито разевал широкую жадную пасть.
Все завопили от восторга, каждому хотелось потрогать добычу собственными руками, одна Вика боялась прикоснуться к окуню.