Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 86 из 96

— Жофре был сыном моей кузины, но познакомились мы, когда его, совсем еще мальчишкой, прислали в Англию ко мне в ученики. Отец Жофре подозревал о наклонностях сына. Равнодушный к музыке, он хотел одного — убрать непутевого отпрыска с глаз долой. Отец стыдился Жофре, и Жофре об этом знал. А матушку свою он боготворил, и разлука с ней разбила ему сердце. Отвращение отца заставляло Жофре самого относиться к себе с ненавистью. Он боялся, что мать тоже исполнится к нему отвращения, хотя в ее сердце жила одна лишь материнская любовь.

Вскоре у него обнаружился редкий талант к музыке. Жофре схватывал все на лету. Возможно, обучение давалось ему чересчур легко. Нравы при дворе моего господина царили не очень строгие, и, наверное, я слишком многое позволял ученику, но он тосковал по дому, а мне хотелось развеять его печаль.

А тут еще внук моего господина вернулся в родное гнездо, чтобы обучаться управлению поместьем. Он был всего на год старше Жофре, тем не менее юноши с первого взгляда приметили друг друга. Старый лорд не видел в том вреда. Его внук отличался мягкостью нрава и склонностью к наукам и был более расположен к духовной карьере, чем к управлению поместьем. Он не слишком ладил со своими сверстниками, и поначалу дед поощрял мужественные забавы друзей: конные прогулки, соколиную и псовую охоту. Однако вскоре до ушей старого лорда дошли слухи о том, что дружба между юношами переросла в нечто иное. Ты же помнишь, как трясутся господа над своими наследниками.

Мои губы тронула кривая ухмылка.

— Им дела нет до склонностей младших сыновей, которых всегда можно отправить на войну или отдать церкви: и там, и тут нелюбовь к женскому полу мало кого волнует. Но наследник должен жениться.

Родриго кивнул.

— И не только поэтому. Уверен, что в юности, до того как долг позвал его в супружескую постель, старый лорд и сам не гнушался мальчиками. Выбор у знатного юноши невелик: добродетель благородных девиц берегут пуще глаза, так что их сверстникам остается довольствоваться ласками друзей или простолюдинок в городских банях и на дворцовых кухнях. Главное, что беспокоило старого лорда, — слухи, потому что Жофре и его друг забыли о благоразумии. И тогда мой хозяин постарался сделать все, чтобы отвлечь внука от Жофре, который не придумал ничего лучше, чем топить свое горе в вине и азартных играх. Вскоре примеру Жофре последовал и его дружок.

Теперь мне стало понятно, почему этой истории не суждено было кончиться добром. Лишь одно беспокоит господ сильнее, чем нежелание сыновей произвести на свет наследников отцовских состояний, — боязнь, что состояния эти наследники промотают в бесконечных пьянках и кутежах.

— Хозяин велел мне выгнать ученика, иначе он сам меня выгонит, однако к тому времени я успел привязаться к Жофре. Я полюбил его, хотя и не так, как Жофре любил мужчин. Мое чувство было куда глубже: Жофре был так красив и талантлив, так полон жизни, так юн! Мое тело старело, мой невеликий талант истощался. Я видел, что не за горами время, когда пальцы мои ослабеют, а голос превратится в старческое дребезжанье. Но я мог сделать великого музыканта из Жофре! Мне хотелось защитить его от невзгод, научить любить себя, показать, что он прекрасен, каков есть!

На лице Родриго появилось молящее выражение.

— Пойми, камлот, прогнать Жофре мне было не легче, чем отрубить собственную руку. Я умолял хозяина позволить мальчику искупить вину, обещал, что не буду сводить с него глаз, однако старый лорд не хуже моего знал, что нельзя остановить волну, готовую разбиться о берег. Этих двоих следовало разлучить, и вот пришлось нам с Жофре убираться подобру-поздорову.

— И вы ушли, куда глаза глядят.

— В замке моего господина хватало бездельников, проводящих дни и ночи за игрой и пьянством. Я думал, что вдали от соблазнов Жофре изменится. Увы, я ошибся. Жофре был несчастен и находил забвение в кутежах. Я не знал, как остановить его. Поверь мне, камлот, я все перепробовал! Даже... даже выпорол его, тогда, в сарае, да, впрочем, ты и сам, наверное, догадался.

Мне не хотелось еще больше расстраивать его, признаваясь, что это случилось на моих глазах.

— Думаю, у тебя не было выбора, и на время, кажется, порка помогла.

— Пока Зофиил не начал измываться над Жофре.



— Поэтому ты его убил?

Долгое время Родриго молчал, пристально всматриваясь в темнеющие болота. Мне показалось, что он не собирается отвечать, но внезапно он выпалил:

— Тогда, у реки, я не лгал. Я не мог больше выносить того, как Зофиил обращается с Сигнусом, но из-за этого я не стал бы убивать. А вот когда я узнал, что Зофиил был священником...

Голос Родриго окреп.

— Я убил Зофиила потому, что во всех бедах виноваты они: попы и продавцы индульгенций. Им ненавистно все юное и прекрасное, все невинное и беззащитное. Христос явил нам сострадание, явил нам милосердие, а они используют слово Божье, чтобы мучить тех, кого должны защищать, заставляя стыдиться того, что прекрасно. Они хотят, чтобы мы презирали собственную природу.

В мире хватает жестокости, камлот, не мне говорить тебе об этом. Люди грабят, убивают, мучают тех, кто слабее их, но даже в этом остаются честны. Они не прикрываются словом Божьим, не доводят своих жертв до отчаяния, утверждая, будто действуют из любви к ним. Грабители и убийцы вершат злодейства в этом мире, не обрекая жертвы на вечные муки в ином. Так поступают только попы да епископы!

В лице Родриго проступило ожесточение.

— Они говорят, что человек был создан по воле Господа, а сами наказывают его за то, что он таким родился. Говорят, мы являем собой образ и подобие Божье, а каково оно, это подобие? Мужчина с голосом ангела, любящий мужчин, — такой, как Жофре? Сигнус, имевший столько веры и любви, чтобы вырастить лебединое крыло? Или Зофиил, соглядатай Божий? Камлот, я ведь все про него знаю! Евреи рассказали мне. Это он нашептал Господу, что Адам и Ева отведали запретный плод. Это он охранял Древо Жизни с огненным мечом, не подпуская никого к райским вратам. Если Зофиил — образ и подобие Божье, мне не нужен рай, ибо я выбираю ад.

Мне уже приходилось видеть на лицах висельников выражение, застывшее на лице Родриго. Одни из них вопили и умоляли, бранили и проклинали, другие покорно шли навстречу смерти, уверенные, что их ожидают райские врата. Но больше всего меня пугали те, кто шел на смерть без радости и печали, покорно глядя в глаза безнадежности и отчаянию. На лицах этих людей читалась смерть без спасения, смерть, обещавшая вечность в чистилище или еще где похуже.

Когда Родриго встал и побрел восвояси, мне стало понятно, что он не вернется. Он шел навстречу смерти, никто уже не мог встать у него на пути. И хотя моим ремеслом было величайшее из искусств — создание надежды, благороднейшей из неправд, — даже мне было не одолеть его веры. Родриго верил в то, что руны Наригорм не лгут. Подобно тем несчастным, которые с покорностью плелись на плаху, он знал, что заслужил смерть.

И все же мне была невыносима мысль оставить его одного! Стоять и смотреть, как погибает Родриго... нет, это выше моих сил! Если волк существует на самом деле, я хотя бы узнаю, что он за существо.

К тому времени окончательно стемнело. Хотя тяжелые облака закрыли звезды и луну, мне было легко не потерять Родриго из виду. Он ломился вперед, не разбирая дороги, спотыкаясь о древесные корни, словно кто-то тащил его на невидимой веревке. Внезапно деревья закончились, и шум прекратился. Передо мной открылось пустое пространство — самая большая из ложбин.

Луна пробилась сквозь облака, и стало видно то, что невозможно было разглядеть при свете дня. Жемчужно-белый туман стелился по дну ложбины. Туман достигал колен Родриго, закручивался вокруг ног. Казалось, что музыкант бредет по светящемуся мелководью.

Пришел слабый и далекий звук, который страшил меня больше всего на свете. Волосы встали дыбом, ладонь, сжимавшая посох, увлажнилась. Звук приближался, слишком быстро даже для бегущего зверя. Он шел со всех сторон, совсем как в ту ночь в овраге у знахаркиной хижины. Ни светящихся желтых глаз, ни колыхания воздуха; один лишь звук, заполняющий все вокруг. Родриго лихорадочно вертел головой, словно привязанный крепкими путами жертвенный барашек, затем вытянул перед собой руку, готовясь отразить бросок зверя.