Маскарад лжецов

Когда мы достигли последнего дома, чумазая кладбищенская дурочка на четвереньках выскочила на дорогу и остановилась прямо перед нами. В руке она держала половину окровавленной кроличьей тушки.

— Еда, — сказала она и протянула мясо. Затем положила его прямо в грязь на дорогу — как прежде я клетку — и отползла назад.

— Еда, — снова повторила она, — пусть смерть поест.

Осмонд схватил мою руку, словно и впрямь испугался, что я польщусь на угощение.

— Спасибо, но у нас хватает еды. Ешь сама.

Сквозь нечесаные космы дурочка бросила на меня лукавый взгляд, метнулась к подарку, одним движением содрала с кролика шкуру с мехом и жадно вонзила зубы в сырое окровавленное мясо.

26

ЛОЖБИНЫ

Именно Наригорм привела нас в ложбины. Она позволила нам повернуть на север, позволила думать, будто наконец-то наше продвижение в нашей воле. С самого начала Наригорм знала, куда нас ведет. Теперь я в этом не сомневаюсь.

Ложбины лежали между деревьями и крохотными озерцами. В них не росла трава, только странные жесткие растения с красными мясистыми листьями, из-за которых ложбины издали казались кровавыми лужами. Однако, подойдя ближе, мы увидели, что они заполнены скелетами и черепами мелких зверьков: кроликов, полевок, лис и птиц. Кости хрустели под ногами. Судя по остаткам меха и мяса, некоторые животные погибли недавно, кости других выбелило солнце. Скелеты овцы и ягненка лежали рядком, между ними, словно лепестки, шелестели высохшие до прозрачности раковины улиток. Ложбины притягивали Наригорм. Она часами всматривалась в трупы и кости животных, силясь понять, что их сгубило.

Со смерти Сигнуса минули две недели, и с каждым днем Родриго все больше уходил в себя. Его не заботило, куда мы идем и зачем, и лишь после уговоров он нехотя соглашался сделать простейшую работу. Родриго не замечал даже малыша Карвина, словно боялся, что, привязавшись к кому-то, снова невольно станет причиной смерти дорогих ему людей.

После смерти Сигнуса изменился и Осмонд. Он и раньше был убежден, что нам следует идти к побережью, а теперь, как когда-то Зофиил, уверился, что спасти нас может только Ирландия. Продадим Ксанф, рассуждал он, а если надо будет, отработаем дорогу. Мои утверждения, что чума наверняка добралась и до Ирландии, Осмонд пропускал мимо ушей, ибо волк снова преследовал нас, а его Осмонд боялся больше чумы. Как и Зофиил, он цеплялся за идею, что только море способно нас защитить.

Весь мой опыт, все чувства твердили, что пришло время снова путешествовать в одиночку, но при мысли о том, что придется расстаться с Родриго, сердце обливалось кровью. Да и, сказать по правде, меня страшило одиночество. По крайней мере, мне удалось уговорить Осмонда повернуть к северу, что хоть немного утешало.

Однако нам не суждено было добраться до моря. Между морем и сушей под низкими серыми небесами лежало обширное пространство болот — непролазная топь, охранявшая залив Уош.

Озерки и ручьи, блестевшие в скудных лучах зимнего солнца, перемежались участками суши и зарослями тростника. Сухопутного пути к морю не было, а на лодке недолго было заплутать в этом лабиринте и угодить прямиком в трясину. Там и тут из болот поднимались острова. Некоторые были так велики, что на них помещались целые деревни, на других паслись стада овец. Резкий запах гниющих водорослей заглушал привычную вонь чумных трупов.

Мы шли вдоль воды, ища местечко повыше, пока не набрели на выступ, который уходил в болото. С сушей его связывала лишь узкая полоска земли, поэтому мыс вполне мог считаться островком. Он почти сплошь зарос чахлыми деревцами, только в глубине виднелась заброшенная хижина отшельника в форме улья, сложенная из камней. У дальней оконечности островка стоял грубо вытесанный каменный крест, охранявший его от жутких созданий, которые водились в вонючей чавкающей жиже. Мы решили разбить здесь лагерь на пару ночей, прежде чем продолжить путешествие вдоль болот в поисках выхода к морю.

Больше всего нам пришлось по нраву, что островок защищал нас от волка. Теперь мы каждую ночь слышали вой. Больше всех ночные звуки пугали Аделу. Едва заслышав их, она, дрожа, прижимала Карвина к груди. Да и все мы так устали и натерпелись в пути, что простые заботы давались с трудом, а при ходьбе ноги подкашивались и заплетались.

Осмонд не прислушался к моим словам на церковном погосте. Он по-прежнему верил, что епископский наемник хочет отнять у нас мощи святого Бенедикта, точнее, отчаянно хотел верить. Человек, каким бы могущественным ни был, смертен. У человека есть слабости. В конце концов, человека можно убить. А если это не человек и не зверь, то кто же? «Ради всего святого, скажи мне, камлот, кто», — упрямо твердил Осмонд.

Но даже Осмонд понимал, что глупо оставлять мощи на дороге. Если волк до сих пор считает, что реликвия у нас, то его ничто не остановит. Можно пожертвовать ее какой-нибудь деревенской церкви, устроив из этого целое представление. Волк должен знать, что у нас больше нет мощей, и пусть потом мучается, думая, как украсть их снова. Вот только почти все деревни в округе опустошила чума, а в тех, где еще оставались люди, священников давно и след простыл.

Меня это устраивало. Меньше всего на свете мне хотелось расставаться с реликвией. Мощи стали моим талисманом, нашей защитой от бед и несчастий. Можете смеяться, что после стольких лет безверия мне пришло в голову поместить всю свою веру в обломок кости. Легко смеяться при свете дня, но, когда солнце медленно опускается за горизонт, а из-за кустов наползает тьма, когда ты дрожишь у костра, каждую минуту ожидая услышать звук, страшнее которого ничего для тебя нет, цепляешься за первое, что под рукой.

В нашу первую ночевку на болоте стоило взойти луне, как от озер и ручейков потянулись белые ленты тумана, пока нам не стало казаться, будто островок парит в облаках, плывущих по темному небу. Ночью все звуки стали слышнее: чавкала и булькала вода, квакали лягушки, кричали ночные птицы, визжали настигнутые хищниками жертвы. Осмонд разжег костер и установил в самой узкой части выступа факелы. Мы понимали, что они вряд ли остановят волка, но, по крайней мере, ему не удастся застать нас врасплох.

Когда раздался вой, на часах стоял Родриго. Мы так умаялись, что спали как убитые, однако вой разбудил всех. Вслед за ним пришел вопль. Первым на ноги вскочил Осмонд, но мне удалось уговорить его остаться с Аделой.

Родриго стоял на коленях, вглядываясь во что-то среди деревьев. Ощутив на плече мою руку, он подпрыгнул от неожиданности.

— Это был волк? Ты видел его?

Он указал на темную массу деревьев. Между ними то здесь, то там мерцали призрачные огоньки, слишком бледные для фонарей или факелов.

— Трупные огни, — прошептал Родриго.

Он вскочил на ноги, словно в намерении броситься им навстречу.

— Не глупи, Родриго! Кто бы там ни был, тебе не поймать его в такой темноте!

По взгляду музыканта было видно: он не сознает, где находится и что происходит вокруг.

— Они зовут меня, делают знаки!

— Просто огоньки все время мерцают. Как давно ты их видишь?

Родриго растерянно провел рукой по волосам, однако не успел он ответить, как ночную тьму снова прорезал вой. Мне показалось, что вой пришел со стороны деревьев. Звук вился вокруг нас, словно клочья тумана. Родриго задрожал.

Крепко сжимая посох в руке, на выручку подбежал Осмонд.

— Видели его?

— Нет, только огоньки.

Осмонд посмотрел в сторону деревьев, но огоньки пропали. Он раздраженно воткнул посох в землю.

— Кровь Господня, с меня хватит! Волку нужен реликварий! Мы должны придумать, как всучить ему мощи! И зачем только ты открыл клетку, камлот? Далась тебе эта проклятая русалка!

В таком состоянии Родриго не мог нести дозор, и мне пришлось его сменить. Все равно теперь не уснуть до утра.

Болота — особый мир. Они разговаривают с вами днем и ночью. Днем голосами птиц, ночью — шорохом трав. Что-то огромное с шипением скользит по грязи, а когда из-за туч проглядывает луна, то видно, как блестит чешуя, как извивается змеиное тело. Бледные светляки мерцают над топью, словно вокруг по непроходимым трясинам бродят невидимки, заманивая путников на погибель, туда, где светятся одни эльфийские огни. Болото всегда голодно и знает тысячу способов насытить свою утробу. Здесь мысли ваши далеки от Бога, вы можете думать только о тех ужасных созданиях, что обитают в этом сумеречном царстве, которое нельзя назвать ни морем, ни землей, ни водой, ни сушей.