Полный порядок, Дживз!

По всему было видно, что Тяпа устал, и, честно признаться, меня это радовало. Я тоже не прочь был передохнуть.

— Ума не приложу, почему ты мне не веришь, — сказал я. — Можно подумать, ты забыл, что мы долгие годы были друзьями. Ты не можешь не знать, что за исключением того случая, когда мне пришлось из-за тебя сигануть в бассейн, не снимая фрака, — инцидент, который я постарался выкинуть из головы, потому что кто старое помянет, ну, и так далее, — так вот, за исключением того случая ничто не омрачало нашей дружбы, и я всегда относился к тебе с должным уважением. Подумай сам, зачем мне было обливать тебя грязью перед Анжелой, если я вру? Ответь-ка мне на этот вопрос. И не говори лишнего.

— В каком это смысле не говорить лишнего?

Честно признаться, я и сам не знал, в каком смысле. Эту фразу сказал мне мировой судья, когда я находился на скамье подсудимых в качестве Юстаса Плимсола, а так как в то время она произвела на меня огромное впечатление, я ввернул её сейчас в разговор для большей убедительности.

— Ладно, бог с тобой. Говори, что хочешь, только ответь на мой вопрос. Зачем бы я стал обливать тебя грязью перед Анжелой, если бы самым моим сокровенным желанием не было соблюдение твоих интересов?

Тяпа затрясся, как паралитик. Пчела, запутавшаяся у него в волосах и терпеливо дожидавшаяся удобного момента, была, наконец, вознаграждена за смирение и с громким жужжанием скрылась в ночи.

— Ах! — воскликнул я и тут же пояснил: — Несомненно, ты об этом не догадывался, но пока ты торчал в кустах, в твоих волосах запуталась пчела. Только что ты её стряхнул, и она улетела.

Он фыркнул.

— Не смей говорить мне о пчёлах!

— Я говорю не о пчёлах, а о пчеле. Об одной пчеле.

— Твоя наглость не знает границ! — вскричал Тяпа, вибрируя всем телом, совсем как Гусиковы тритоны во время брачного периода. — Заливаешься соловьём о пчёлах, будто ты святая невинность, а не трус, предатель и шелудивый пес.

Вопрос, как вы понимаете, был спорным, потому что нет такого закона, по которому трусы, предатели и шелудивые псы не имели бы права говорить о пчёлах, тем более заливаться о них соловьём. Но я не стал возражать.

— Вот уже второй раз ты называешь меня нехорошими словами, — твёрдо произнёс я. — Я настаиваю на объяснении. Я рассказал тебе о благородных причинах, побудивших меня выставить тебя в дурном свете перед Анжелой. Я действовал исключительно на твоё благо и в твоих интересах. Когда я говорил про тебя всякие гадости, меня самого ломало, хуже не придумаешь, и если бы не наша многолетняя дружба, я бы и рта не раскрыл. А теперь ты говоришь, что мне не веришь, и несёшь про меня такое, что я не удивлюсь, если у меня появилось право схватить тебя за шкирку, приволочь в суд и стребовать кругленькую сумму за моральные издержки. Само собой, сначала мне придётся проконсультироваться у своего адвоката, но, думаю, он подтвердит, что выиграть это дело для него раз плюнуть. Не валяй дурака, Тяпа. Будь благоразумен. Скажи, зачем мне врать? Назови причину, хотя бы одну.

— И назову. Думаешь, я не знаю? Ты сам влюблён в Анжелу по уши.

— Что?!

— И ты оболгал меня, чтобы отравить её душу и избавиться от соперника.

У меня отвалилась нижняя челюсть. Большей глупости я в жизни не слышал. Разрази меня гром, я знал Анжелу чуть ли не с пелёнок. Нельзя влюбиться в близкую родственницу, если знаешь её с пелёнок, это всем известно. К тому же, по-моему, я где-то читал, что на кузине жениться нельзя. Впрочем, точно не помню. Может, не на кузине, а на её тёте.

— Тяпа, ослиная твоя голова! — вскричал я. — Ты соображаешь, что говоришь? Тебе лечиться надо!

— Ах, вот как?

— Я влюблён в Анжелу? Ха-ха-ха!

— Тебе не удастся меня надуть своими хиханьками-хаханьками. Она назвала тебя «зайчик».

— Верно. И я этого не одобряю. Манера современных девиц швыряться «зайчиками» направо и налево никогда мне не нравилась. Распущенность, вот как я это называю.

— Ты массировал ей ноги.

— По-братски. Для меня это ровным счётом ничего не значило. Прах побери, Тяпа, ты должен знать, что в том смысле, о котором говоришь ты, я не подойду к Анжеле на пушечньй выстрел.

— Да? А почему? Она недостаточно хороша для тебя?

— Ты меня не понял, — торопливо ответил я. — Когда я сказал, что не подойду к Анжеле на пушечный выстрел, я имел в виду, мои чувства к ней ограничиваются уважением и самой что ни на есть обычной родственной привязанностью. Другими словами, можешь не сомневаться, между мной и моей дорогой кузиной никаких отношений кроме дружеских нет и быть не может.

— Я уверен, это ты нашептал ей про кладовку, чтобы она увидела меня в невыгодном свете.

— Тяпа! Как ты можешь! — Я был шокирован, дальше некуда. — Вустер? Чтобы Вустер так поступил?

Он запыхтел как паровоз.

— Я тебе не верю. И не собираюсь с тобой спорить. Факты вещь упрямая. Кто-то отбил её у меня в Каннах. Ты сам говорил, вы всё время были вместе, и она не отходила от тебя ни на шаг. Ты хвастался, что гулял с ней по вечерам и купался при луне:

— Я не хвастался. К слову пришлось, вот я и сказал.

— Теперь ты понимаешь, почему, как только мне удастся отодрать тебя от скамейки, будь она проклята, твоя песенка будет спета. Зачем они расставили по всему саду эти идиотские скамейки, — раздражённо произнёс Тяпа, — выше моего понимания. Только путаются под ногами, а толку от них никакого.

Он резко кинулся вперёд, и я еле успел отпрыгнуть. Как вы понимаете, мне необходимо было срочно найти выход из создавшегося положения, а я уже упоминал, что в минуты опасности Бертрам Вустер действует решительно и хладнокровно. Внезапно я вспомнил о недоразумении, которое произошло во время нашего разговора с Бассет, и в мгновение ока понял, что шанс выкрутиться сам плывёт мне в руки.

— Тяпа, ты не прав, — сказал я, огибая скамейку. — Естественно, я не скрывал, что почти всё время проводил с Анжелой, но мои встречи с ней были самым настоящим отвлекающим манёвром. У меня есть веские доказательства. Когда мы отдыхали в Каннах, я познакомился с девушкой, которой отдал своё сердце.

— Что?!

— Отдал своё сердце. Девушке. Не Анжеле. Другой. Когда мы отдыхали в Каннах.

— Это правда?

— Могу подписаться.

— Кто она?

— Тяпа, старина, разве джентльмен треплет имя своей дамы?

— Ещё как треплет, если не хочет, чтобы ему открутили голову.

Я понял, он не отстанет.

— Медлин Бассет, — сказал я.

— Кто?

— Медлин Бассет.

Он замер на месте.

— Ты имеешь в виду, что любишь этот кошмар в юбке?

— Я бы не стал называть её кошмаром в юбке, Тяпа. Это неуважительно.

— А мне плевать. Меня интересуют факты. Ты утверждаешь, что влюбился в эту Прости-меня-господи?

— Почему ты считаешь её Прости-меня-господи, я тоже не понимаю. Очаровательная, прелестная девушка. Возможно, несколько странная — с её взглядами на звёзды и кроликов трудно согласиться, — но всё-таки не Прости-меня-господи.

— Неважно. Ты продолжаешь настаивать, что полюбил её в Каннах?

— Да.

— Шито белыми нитками, Вустер. Да, шито белыми нитками.

Пришла пора нанести последний штрих, если так можно выразиться.

— Я прошу тебя никому об этом не говорить, Глоссоп, но раз уж тебе всё известно, сообщу строго конфиденциально, что двадцать четыре часа назад я сделал ей предложение, и она мне отказала.

— Отказала?

— Как мотор в машине. В этом самом саду.

— Двадцать четыре часа назад?

— Ну, может, двадцать пять. Не будем мелочны. Короче, сам понимаешь, я не могу быть тем парнем, если он вообще существует, который отбил у тебя Анжелу в Каннах.

И я чуть было не ляпнул, что ни за какие коврижки не подойду к Анжеле на пушечный выстрел, но вовремя вспомнил, что, во-первых, я это уже говорил, а во-вторых, Тяпе моё высказывание не понравилось. Поэтому я промолчал и стал ждать дальнейшего развития событий.

Моя искренность, по всей видимости, произвела на Тяпу впечатление. Маниакальный блеск исчез из его глаз. Теперь он был похож на наёмного убийцу, который остановился, чтобы передохнуть и обдумать свои дальнейшие действия.