Страница 52 из 56
— Да! — несколько неопределенно произнес Гуинче и глубоко вздохнул.
— Все идет хорошо. Все на базах, и нужен один только home run.[97]
— О'кей, Рамиро! Я пятиться не умею. И в тебя поверил. Сниму тяжесть с души. Хочу другой жизни. Вот только сегодня и завтра исключаются, как я понимаю, и спешить не следует. Во вторник утром Калавера, Вененосо, я и Тостон уйдем. Мы с Колаверой до Гуантанамо и обратно, а Вененосо и Тостон поедут аж до Колона, а потом в Сагуа-ла-Гранде, Так что скорее всего я приду к Рамону в воскресенье. Тогда и проведу вас к пещере.
— Да? Ну, как знаешь. Стоишь на своем. Хорошо! Девятнадцатого!
— Точно! Осечки не будет!
— В ночь на пятницу я поднимусь в горы, поближе к Рамону, а кругом — никого. Всё тихо до твоего сигнала.
— Арголья говорит, что нас держали и не давали выхода на город, потому как пришло это последнее задание, а теперь, еще через неделю, он полагает, что мы оставим горы.
— В воскресенье, Гуинче! В воскресенье! Пошли!
Флавио Баррето был расстроен. Полковник Родригес заехал к нему в министерство, чтобы разрешить пару вопросов.
— Скажите, Баррето, чем и как можно объяснить, что из двадцати четырех сортов тростника одному только сорту В4362 было отдано такое предпочтение?
— Борьбой за урожай! Планами правительства по производству сахара.
— И что же будет с планами теперь?
— На этот вопрос вам, может быть, ответит кто-то другой.
— Хорошо, Баррето, а что вы думаете о появлении ржавчины на Кубе?
— Уредоспоры патогена «пукциния эрианти» занесены к нам воздушными потоками с африканского континента, как два года назад головня на Ямайку.
— И только на Ямайку и только на Кубу! А соседние страны летящим по воздуху спорам не понравились. Не было посадочных площадок. Ну, а как вы отнесетесь к тому, что все руководства по фитопатологии первую роль в распространении патогенов и других сельскохозяйственных вредителей на большие расстояния отводят человеку?
— Все течет, все изменяется. Но, к примеру, возбудитель ржавчины кофейного дерева был известен до семидесятого года только в Африке и Азии, а занесен…
— Все авторитеты, в подавляющем большинстве своем ученые США и их друзья, утверждали, что Уредоспоры «гемилейа вастатрикс» были занесены ветром в Бразилию из Анголы. И воздушные течения имеются. Ну, а когда в пятьдесят первом году появилась ржавчина кукурузы в Африке и нанесла там огромный ущерб — борьба с этой болезнью длилась десять лет, — споры летели против воздушных потоков? Нет, Баррето, я принимаю версию, по которой патоген ржавчины кукурузы был завезен в Африку на семенах, закупленных в США. И не случайно. А там сравнительно слабый патоген в условиях США, так утверждает известный вам Кэммек, не встретив на своем пути препятствий, быстро распространился на континенте уже по воздуху.
— Ну, если так, вам и карты в руки. Ищите на Кубе человека.
— Конечно! Как раз поэтому и следует полагать, что не напрасно за последние годы в научной литературе США так часто вспоминают факты перенесения из Нового света в Европу, Африку и Азию фотофтороза картофеля, мучнистой росы винограда, ржавчины кукурузы, а еще больше говорят о головне сахарного тростника и ржавчине кофейного дерева, занесенных якобы на американский континент. С точки зрения науки, Баррето, по-моему, это нонсенс, с точки зрения контрразведчика, в данной ситуации особенно, — фальшивое алиби, наводка на ложный след. Жаль, что вы оказались столь недальновидны и в вашем лице мы не будем на сей раз иметь сторонника.
Рамиро-мальчик стоял на полотне железной дороги — в детстве было так, — и на него со страшной скоростью несся поезд. У паровоза глаза, уши и клыки невероятного чудовища…
Рамиро пробудился, услышал движение за перегородкой, и тут же хозяин дома, местный лесничий, принялся тормошить его за плечо.
— «Гуахиро», вставайте! К вам пришли. Рамиро бросил взгляд на светящийся циферблат своих ручных часов, которые по давней привычке, ложась спать, он оставлял на полу у кровати. Они показывали три часа сорок минут ночи. Сердце гулко застучало. Натянул брюки, рубаху, вынул из-под подушки пистолет, надел на руку часы. Пригладил волосы.
В большой комнате его ждал Рамон — лесничий оставил их наедине, — там уже горела лампа. Лицо Рамона — словно маска Марселя Марсо перед выходом на сцену. Смотрит в сторону. В руке его Рамиро видит гребень, он кажется ему знакомым. Однако это не пугает его и не наводит ни на какую мысль, потому что другое куда значительней: Рамон появляется в такое время, тяжело дышит, боится глядеть в глаза. Что-то стряслось!
— Говори, Рамон!
— Гуинче убит! — вымолвил Рамон и стиснул зубы.
— Как?!
— Пришел ко мне после двух. Разбудил. Весь трясется. Стал говорить. Арголья, пока остальных не было, два раза спускался в Пилон. В субботу собрались все. Арголья то хмурится, то улыбается. Однако зло. Днем отозвал Калаверу и Босалона, велел собираться, что говорил им — неизвестно, отправил в Пилон. Потом сам с Вененосо ушел в горы на радиосеанс. Приказал Гуинче и Тостону не покидать укрытия. Возвратился Арголья к вечеру, а между девятью и десятью вернулись Калавера и Босалон. Привезли с собой на лошади женщину под наркозом.
— Что?! — Сердце Рамиро оборвалось, разум отказывался верить, цеплялся за надежду, что это совпадение. — Говори!
— Калавера заявил, что ты ушел в горы, так они… привезли твою жену…
Рамиро рванулся к двери. Мысли его лихорадочно скакали: «Радиосвязь с восьми утра! Мой пистолет-пулемет. Поднять местных людей. Нет оружия! Обложить! Уйдут с боем! — Медленно вернулся к столу. — Марта у них! Но где они?»
— Покажи! — Рамиро выхватил у Рамона гребень. Он! Испанский, из морской черепахи, с инкрустацией золотом. Его подарок. Рамиро опустился на табурет. «Как это могло произойти? Соскучилась! Приехала в Пилон! Где они?»
— Рамон, говори, где они?
— Гуинче хотел всыпать таблетки. Арголья цыкнул на него, усадил в угол. Потом до ветру пустил вместе с Босалоном. Рамиро, ради бога, дальше не могу.
— Говори!!
— Ночью все заснули… — Рамон явно что-то замалчивал. — Гуинче знал, где установлены какие-то сторожа, ушел другой дорогой и — ко мне. Рассказал. Я к передатчику, который ты оставил. Кричал! Кричал! Звал тебя. Потом понял, что ты меня не слышишь, спишь… Сказал Гуинче, что за час обернусь и приду с тобой. Он позеленел. Час — это много. Заявил, что пойдет всыплет таблетки в воду для кофе или перестреляет их во сне. Я предложил остаться, а если пойдет, то пусть только не убивает их. Он сказал мне, где их лагерь. Мой хозяин знает это место. Когда они ходили до ветру, Босалон шепнул Гуинче, что на рассвете все уйдут в другое место, ближе к морю. За Дос-Бокас, в пещеру. Я ее знаю.
Рамиро плохо слышал Рамона, голова гудела. Он с трудом соображал.
— С рассветом… с рассветом… будут уходить. — Рамиро говорил, а слова превращались в вату. — Рамон, зови хозяина, пусть будит сына, забирают с собой ружья, у меня пистолет и два пистолета-пулемета. И хозяин твоего боио пойдет с нами.
— Хорошо! Только два слова еще. Гуинче ушел, и слышу три выстрела. Думаю: один выстрел — Гуинче и два — в него. Он кричал. Я в окно и сюда.
— Пошли! Пусть лесничий седлает свою лошадь и одолжит у кого еще. Быстрее!
— Ты так решил?
— Рамон! — только и ответил Рамиро и бросился в соседнюю комнату за оружием.
К месту лагеря людей Аргольи приблизились, когда уже совсем рассвело. Хозяин боио, в котором останавливался Рамон, вызвался идти первым.
— Я здешний. В горы пошел по дрова, — скажу им, если что. — Поправил сомбреро, мачете на поясе и зашагал вперед.
Вскоре раздался свист. Рамиро побежал, остальные кинулись за ним.
Пещера пустовала, лишь земля в ней была сплошь в следах. Возле дальней стены луч ручного фонаря осветил тело Марты. Платье на ней было изодрано в клочья, жакет — ее любимый, сиреневый — валялся рядом. Рамиро скрипнул зубами, невольно застонал и опустился на колени у безжизненного тела. Посмотрел с минуту, прикрыл ей веки, пригладил волосы. Потом встал и сдавленным голосом попросил лесничего и его сына отвезти Марту в Пилон, в морг местной больницы. Жестом пригласил Рамона следовать за ним.
97
В бейсболе сильный удар по мячу. дающий возможность весы игрокам и бьющему обежать базы и возвратиться с дом (англ.).