Страница 85 из 118
Вадим: человек тихий, невзрачный, незаметный до такой степени, что иногда вообще невидим. Он и раньше был таким, а теперь его совсем стерли, как старый пятак. Он стал стариком. Он легко теряет контроль над своим лицом и становится похожим на растерянного и даже угодливого старичка-бомжа.
А раньше Вадим был выдумщик: в его дневниках смесь реальности и выдумки — в том числе история с палаткой и деритринитацией. И еще: начало романа о человеке с подсаженной психикой — «Максим», Гнилой архипелаг, глаза, как издыхающие головастики.
…………………………………….
ГЛАВА N. Беседа с сынишкой Аятоллы. Колебания — сломать его или нет. Ночь патриарха.
Маленькая комнатка без окон, чулан, заставленный стеллажами, где стоит компьютер (программа CROSWORD) и развешаны по стенам, поверх стеллажей, бесчисленные шерстяные хвосты, длинные, в три ряда петель, серо-черные, как вшивые косы кочевника.
СУТЬ СЮЖЕТА.
1. Аятолла в процессе подготовки к «референдуму» выходит на Вадима, о «магических» свойствах которого знает через общих с Лахесисом знакомых. Он то ли испугом, то ли прямой покупкой ломает Вадима, «опускает» его. Вадим нацеливается уехать за бугор.
2. Одновременно Аятолла выходит на старого учителя (Лахесиса), чтобы тот сформировал судьбу его (Аятоллы) сынишки.
3. Лахесис, узнав о нравственной гибели Вадима, приходит в ярость и дает своим ученикам приказ найти и покарать обидчика.
4. Ученики выполняют приказ, но узнав, с кем придется иметь дело, накладывают в штаны (бессилие сильных).
5. В ярости Лахесис принимает решение покарать Аятоллу лично — изуродовав судьбу его сына.
6. Но тут выясняется, что Аятолла — сам ученик Лахесиса в прошлом, а сын обещает стать новым Лахесисом. И наш герой уходит себе в комнату — составлять кроссворды.
Как КОНКРЕТНО показать бессилие?
— Неспособность изменить ближайшую историю? (Референдум.)
— Неспособность разрядить свое благородное негодование?
— Неспособность наказать зло и грех, не наказывая одновременно добро и святость?
И старые, еще машинописные страницы. Два повествования. И то и другое относятся к экспедиции БНа на Северный Кавказ. Оба они были использованы при написании дневника Вадима. Первый содержит выдуманный рассказ:
Ночью я проснулся от какого-то постороннего звука и некоторое время лежал, прислушиваясь. Звук не повторялся. Было очень тихо, только ветер, налетая, шелестел полами палатки, как будто кто-то ходил вокруг и шарил мягкими руками по стенам. Мне стало жутковато. В долине залаял шакал. На соседней раскладушке ворочался Костя, забормотал, заскрипел лопнувшими пружинами и снова затих, еле слышно посапывая.
Я поднялся, опираясь руками на алюминиевые трубки раскладушки и сел, не вылезая из мешка. Трубки были шершавые и холодные. Вообще было холодно, и меня начала бить дрожь.
Я в общем-то человек невеликой смелости. Конечно, если надо, я сумею сделать вид, что мне не страшно, а, скажем, вкусно, но когда остаешься один на один с собой, то приходится быть честным. Правда, сейчас я был не один. Мне стоило только протянуть руку и я разбудил бы Костю — человека сильного, злого и дерзкого, с которым нечего было бояться даже здесь, в этих забытых богом мокрых горах, похожих на огромные травянистые холмы, где ничего не было, кроме очень плохих дорог, свирепых маленьких пчел и неприветливых пастухов — местных жителей, которых Костя называл «неграми». Себя он считал Человеком на белом коне — это случается с красивыми мускулистыми парнями, в ту пору жизни, когда им везет.
Я не стал будить Костю. Стараясь не шуметь, я выбрался из мешка, натянул сапоги и снял с гвоздика на столбе Костину старую мелкокалиберную винтовку с обоймой на пять пуль. Конечно, неприятно быть трусоватым, но если тебе вчера не дают воды, а только смотрят прищуренными азиатскими глазами, сегодня — рассказывают, что под Гудаутой телегу с двумя русскими сбросили в пропасть, а завтра — что кто-то разрушил дорогу на Чоксан так, что ездить стало невозможно — тогда, знаете, хочется быть осторожным. Как-то знаете, хочется уповать больше не на интернациональную солидарность трудящихся, а на что-нибудь вещественное. Стыдно так говорить, но я же предупредил, что я человек невеликой храбрости. Берсеркьера из меня явно не получилось.
Снаружи была ясная лунная ночь. Мертво поблескивал снег на склонах Кинжала, но в долине лежали облака и заслоняли главный хребет. Вокруг было всё черно-бело-голубым и неверным. Я посмотрел на свою тень — она была голубоватая и тоже неверная — и пошел вокруг палатки. На траве серебрился иней. Канаты-растяжки тоже были покрыты инеем и коробились от холода. Вокруг луны белел большой размытый круги небо было светлое со слабыми немигающими звездами.
Здесь на Харбазе нас было двое. У нас была палатка и газик-вездеход, который называют также «козлом», а иногда — «проходимцем», потому что он высокой проходимости, с двумя ведущими осями и раздаточной коробкой. Газик стоял, приткнувшись носом к северной стороне палатки — так он защищал нас от частого и холодного северного ветра. С запада была наблюдательная площадка и там, бросая голенастую тень, стыл под заледеневшим брезентом блинк-телескоп. А сразу за газиком стояла вторая палатка.
Я увидел ее и сразу остановился. Вчера ее не было. И позавчера не было. Ее никогда не было. Мы приехали сюда неделю назад здесь ничего не было — только торчала из мокрой земли старая черная палка, примерно там, где теперь стояла палатка, взявшаяся невесть откуда. Я не мог себе представить, как можно было прийти юла ночью и разбить палатку и сделать это так, чтоб мы ничего не слыхали.
Я подошел к палатке. Она была маленькая, низкая, провисшая. Белая двухместная палатка, какие любят туристы-дилетанты. В нее надо залезать на карачках и внутри можно только лежать. Я подошел вплотную и, отогнув полог, заглянул внутрь. Я имел право это сделать. В конце концов, наша группа была хозяином этой горы, а я был начальник группы, и было просто свинством — располагаться здесь, не спросив разрешения. А может, мы против? А может, мы ведем секретную работу? Свинство.
В палатке было темно.
— Эй, хозяин, — позвал я негромко. Никто не отозвался. Я стал на корточки и пошарил рукой. Я нащупал ногу и дернул. Нога метнулась у меня под рукой и снова застыла.
— Хозяин! — позвал я. Человек в палатке молчал. И вдруг я почувствовал, что у меня стало холодно внутри. Человек не дышал. Я полез в карман ватника и зажег спичку. Ветер колебал желтый огонек, но я увидел человека целиком. Он лежал навзничь, вытянувшись, бессильно положив ладони рядом с телом и смотрел в низкий потолок прикрытыми глазами. Лицо у него было разбито, и кровь засохла черными пятнами, и черные пятна засохли на больших широких руках.
Я осторожно поднялся и попятился, В голове стало пусто и звонко Я представил себе милицию, следователей, осторожные невинные вопросы, подозрения, конец работам, недовольство начальства… Особенно хорошо я представил себе следователя: «Так вы не видели, как он появился? Вот странно. И не слышали? И он не позвал вас? Не зашел поговорить? Странно. А когда вы легли? А почему вы не наблюдали в эту ночь? Ведь вы должны были наблюдать…» Не говорить же ему, что мы вместо наблюдений пили казенный спирт и орали песню под гитару, потому что у Кости был день рождения…
А может, он просто спит, подумал я. Я влез в палатку — заставил себя влезть — зажег спичку и наклонился над телом. Это был мертвый человек. У него была восковая кожа и мутные глаза. Все лицо у него было разбито в кровь. Мне даже показалось, что я слышу нехороший мертвый запах, но это, конечно, был бред. Я потрогал руку. Она была ледяная и твердая. Меня стало мутить и я скорее выбрался из палатки. Вокруг была лунная тихая ночь, только где-то высоко и звонко пел мотор автомобиля.
Я вернулся в свою палатку и стал будить Костю. Я очень надеялся на него — он был парень бывалый и два раза уже сидел по мелочам.
— Костя, проснись… — я тряс его за плечо. — Костя!