Страница 115 из 119
Л. С. Петрушевская намеренно подчеркивает несовпадение внешнего и внутреннего, демонстрируя уважение к тайне «чужого» мира. Обнажение сокровенного, сердечная травма, нанесенная героиням, – все эти состояния не становятся предметом психологического анализа, но, напротив, превращаются в фигуру умолчания. Человек в восприятии Петрушевской предстает «вещью в себе» («Бал последнего человека»).
Исследования национального характера
Отвергая реализм старой «гиперморалистической» литературы, писатели, вступившие в литературу в начале переломного периода, утверждали в своих произведениях новые принципы эстетической цензуры и критики, «взламывая» традиционные представления о жанровых способах художественной организации текста.
Известный критик С. И. Чупринин обозначил это явление определением «другая проза». Создатели пронизанной иронией прозы изобразили нравственный распад обыкновенного человека, исчезновение из быта понятия о достоинстве, пустоту безразличия.
Так, В. А. Пьецух исследует национальный характер, судьбу русского человека, его неудовлетворенность жизнью, стремление к лучшей доле, безответность любви к Родине. Существо «русской темы» заключается, согласно писателю, в «стародавнем противоречии между европейским самочувствием русского человека и гнусно-азиатскими условиями его жизни». В поисках ответа на вопрос «что делать?» от беспросветной тоски автора и его читателей спасает чувство юмора и неиссякаемая вера в русский характер, поэтому Пьецуха можно считать продолжателем П. Я. Чаадаева, М. Е. Салтыкова-Щедрина, А. П. Чехова.
В своих книгах «Заколдованная страна», «Государственное дитя», «Жизнь замечательных людей» и др. писатель иронически освещает факты российской истории. «Посторонние мотивы, метафоры, наблюдения, целые философские выкладки прошивают каждую страницу книг Пьецуха. …Любое действие плохо, очень плохо вписывается в существование героев Пьецуха, в его стройную и безумную картину российской жизни. Захочет, например, человек кран починить на кухне. Но задумается о Канте или Шекспире. Или о мировой справедливости. И одним богатырским движением разрушит многоэтажный дом. Единственный продукт, который можно произвести в этом сомнамбулическом состоянии, – литература. Вот с ней действительно все в порядке. Зато остальные сферы деятельности, если возьмется за них наш человек, грозят миру бедами и неисчислимыми разрушениями».[164]
Повесть «Государственное дитя» В. А. Пьецуха стала заметным явлением литературной жизни конца 1990-х гг. На ее страницах автор разворачивает фантасмагорическую картину, в которой перемешаны время и пространство: государь Петр IV, извозчик № 6, отрок Аркадий, наследник всероссийского престола, изобретение телевизора, Стокгольм, Кремль, Стамбул и т. д. В начале повести по странным стечениям обстоятельств гибнет Государственное Дитя; на русско-эстонской границе появляются «три легиона Лжеаркадия, он же Василий Злоткин»; с помощью иностранной интервенции совершается революция, а в Кремле воцаряется «законный государь», устанавливающий новый порядок.
Важным элементом текста, отражающим авторское отношение к событиям, являются письма бывшей жены Злоткина, живущей, подобно платоновским героям, напряженной духовной жизнью. Она стремится осмыслить суть своего существования, которое понимает как «чудо личного бытия». Эти письма отличаются вдумчивым отношением к происходящему. Жена Злоткина живет внутри творящегося абсурда, но пытается сохранить остатки здравого смысла. Она излагает ужасные подробности жизни, не осуждая их, а пытаясь осмыслить, почему, скажем, в русских крестьянах столь сильно чувство небрежения материальной стороной жизни. Именно в ее уста вкладывает автор сокровенные мысли: «обыкновенному человеку всегда одинаково хорошо и одинаково плохо, при царе и при большевизанах, то есть при дураках любой ориентации и оттенка», «поэзия – высшая форма общения человека с самим собой».
Повесть заканчивается символически: Вася Злоткин в камере предварительного заключения в состоянии «какой-то непреодолимой внутренней трясучки» понимает, что необходимо прийти в себя – для этого он «вытащил из сумки женино письмо и развернул его деревянными пальцами».
Исследуя трагедию, произошедшую в «стране победившего социализма», – трагедию реализованной утопии, В. А. Пьецух находит лекарство от мертвящего абсурда, некое «новое евангелие»: начни с себя, с маленьких и, казалось бы, незначительных дел – и только тогда мир действительно начнет меняться к лучшему.
Доверие к документу
Особенностью современной прозы является также трансформация документальной основы в художественную область. Наиболее ярко вся проблематика творений, основанных на «доверии» к документу, проявляется в таких произведениях, как «Зубр» Д. А. Гранина, «Генерал и его армия» Г. Н. Владимова (этот роман был признан главным литературным событием 1995 г. и получил Букеровскую премию).
В романе Владимова традиционная реалистическая поэтика сочетается с некоторыми приемами модернизма. Сюжет здесь движется не по логике саморазвития эпического события, а по ассоциативным связям в сознании персонажа. Так создается «субъективная история» генерала Кобрисова. Выстраивая образ генерала, писатель использовал прием мифологизации, соотнеся его с мучеником Федором Стратилатом.
Многим современным прозаикам чуждо представление о единстве и общности мира. В их произведениях доминируют сознание фрагментарности, представление о хаотическом переплетении вещественного и человеческого, будничного и сенсационного, «теснимая разнородными деталями фантазия» (Э. Фишер). Например, симфоническая поэма-дневник «Карамзин» Л. С. Петрушевской состоит из отдельных сюжетов-микропоэм, нанизываемых на некий общий каркас. Из осколочных фрагментов собирается картина, из лоскутков – полотно, из мгновений – вечность. «Дневник» заполняется множеством избыточных подробностей. Но именно такие «необработанные» мгновения жизни наиболее значимы для писательницы.
Новые маски постмодернизма
Три волны русского постмодерна
В истории русского литературного постмодернизма принято выделять три волны.
Период становления (конец 1960-х – 1970-е гг.). В это время созданы такие значительные произведения, как «Прогулки с Пушкиным» (1966-1968 гг.) Абрама Терца, «Пушкинский дом» (1964-1971; нов. ред. 1978, 1990) А. Г. Битова, «Москва – Петушки» (1970) Вен. В. Ерофеева, «Двадцать сонетов к Марии Стюарт» (1974) И. А. Бродского. Возникло новое направление – русский концептуализм (Вс. Н. Некрасов, Л. С. Рубинштейн, Д. А. Пригов). Основой для концептуалистов оказывается работа с собственным сознанием, а произведение лишь фиксирует, оформляет эту работу.
Это период утверждения нового литературного направления, в основе которого лежит постструктуралистский тезис «мир (сознание) как текст» и деконструкция культурного интертекста (конец 1970-х – 1980-е гг.). В это время возникает «ленинградский концептуализм» (группа «Митьки» – Д. Шагин, А. Флоренский, В. Шинкарев, В. Тихомиров, А. Филиппов). Среди прозаиков-представителей второго поколения постмодернистов наибольшую известность получили Е. А. Попов, Вик. В. Ерофеев, В. Г. Сорокин, М. Ю. Берг (Штернберг), А. В. (Саша) Соколов. Авторы вступают в своих текстах в игру с читателем, «напяливая» языковую маску простака – графомана («Душа патриота…» (1989) Е. А. Попова), сталкивая различные стили, культурные языки («Тело Анны, или Конец русского авангарда» (1989) Вик. В. Ерофеева), имитируя язык литературы социалистического реализма, ее основных жанрово-стилистических пластов («Норма» (1984) В. Г. Сорокина), создавая в одном тексте пародию на основные жанры современной развлекательной литературы («Палисандрия» (1985) Саши Соколова), имитируя литературоведческое исследование («Рос и я» (1989) Мих. Берга).
164
Шенкман Ян. Добро должно быть с прибабахом // Новый мир. 2006. – № 12.