Страница 36 из 39
— Минутку… надо узнать, здесь ли хозяин… Внимание.
И разбойник, с силой проводя языком по небу, издал странный крик, некое подобие гортанной барабанной дроби, гулкой и продолжительной, которую можно было бы изобразить следующим образом:
— Прррр!
Такой же крик донесся из глубины лачуги.
— Он дома, — сказал Грамотей. — Извините, молодой человек… Почет дамам, пропустим вперед Сычиху… Я следую за вами… Будьте осторожны… Здесь скользко…
Глава XVII
«КРОВОТОЧАЩЕЕ СЕРДЦЕ»
Ответив на условный крик Грамотея, хозяин «Кровоточащего сердца» любезно вышел на порог своего заведения.
Это человек, которого Родольф напрасно разыскивал в Сите и об имени или, точнее, о прозвище которого еще не догадывался, был не кто иной, как Краснорукий.
Кабатчику, тонкому, тщедушному, немощному человеку, можно было дать лет пятьдесят. В его физиономии было что-то кунье, крысиное; острый нос, скошенный подбородок, обтянутые кожей скулы, маленькие черные глазки, живые и пронзительные, придавали его лицу неподражаемое выражение хитрости, проницательности и ума. Старый белокурый или, точнее, желтый, как и желтушный цвет его лица, парик, надетый на макушку, оставлял открытыми седеющие сзади волосы. На кабатчике была куртка и длинный черноватый фартук; обычно такие фартуки носят приказчики виноторговцев.
Едва трое пришедших спустились с лестницы, как мальчик лет десяти, самое большее, рахитичный, хромой и кривобокий, подошел к Краснорукому, на которого был до того похож, что никто не усомнился бы, что он сын кабатчика.
У ребенка был отцовский проницательный и коварный взгляд, а лоб наполовину скрыт копной желтоватых волос, прямых, жестких, как конский волос. Коричневые штаны и серая блуза, стянутая кожаным ремнем, — такова была одежда Хромули, прозванного так из-за своего увечья; он стоял рядом с отцом на здоровой ноге, словно цапля на краю болота.
— Вот как раз и малыш, — сказал Грамотей. — Хитруша, время не ждет, приближается ночь… Надо все успеть засветло.
— Ты прав, муженек… я попрошу, чтобы отец отпустил со мной мальчугана.
— Здравствуй, старик, — сказал Краснорукий, обращаясь к Грамотею похожим на женский голоском, резким и пронзительным, — чем могу служить?
— Отпусти на четверть часа своего малыша, моя жена кое-что потеряла неподалеку отсюда… он поможет ей поискать…
Краснорукий многозначительно подмигнул Грамотею и сказал сыну:
— Хромуля… ты пойдешь вместе с дамой.
Уродливый мальчик подбежал, прихрамывая, к Сычихе и взял ее за руку.
— Что за прелестный ребятенок!.. Малыш как малыш! — сказала Хитруша. — Так и тянется к тебе… Не то что Воровка, у этой побирушки вечно был такой вид, что ее вот-вот стошнит, стоило ей приблизиться ко мне.
— Ну же, поторапливайся, Хитруша… шире открывай глаз и действуй с оглядкой.
— Я не задержусь… Иди вперед, Хромуля!
Одноглазая старуха и хромой мальчик поднялись по скользкой лестнице.
— Хитруша, возьми зонтик, — крикнул разбойник.
— Он мне только помешает, муженек, — ответила старуха.
И она скрылась вместе с Хромулей в туманных сумерках, среди заунывного воя ветра, сотрясавшего на Елисейских полях черные голые ветви больших вязов.
— Давайте войдем, — сказал Родольф.
Пришлось нагнуться, чтобы пройти в дверь кабака, разделенного на две залы. В первой зале видишь стойку и потрепанный бильярд, во второй — столы и садовые стулья, некогда выкрашенные в зеленый цвет. Два узких окна слабо освещают обе комнаты, зеленоватые стены которых изъедены сыростью.
На несколько секунд Родольф остался один, и за это время Краснорукий и Грамотей успели обменяться несколькими словами и какими-то таинственными знаками.
— Не выпьете ли вы пива или водки в ожидании Хитруши? — спросил Грамотей.
— Нет… Мне не хочется пить.
— Каждый поступает по-своему… А вот я выпью стакан водки.
И Грамотей сел за один из зеленых столиков во второй зале.
Темнота все больше сгущалась в этом притоне, так что невозможно было разглядеть в углу второй залы зияющий вход в подвал, куда ведет двустворчатый люк, одна из створок которого обычно остается открытой для удобства тех, кто обслуживает клиентов. Стол, за который сел Грамотей, находился рядом с этой черной и глубокой дырой, скрытой его массивной фигурой от глаз Родольфа.
Этот последний смотрел в окно, чтобы занять себя и скрыть свою озабоченность. Встреча с Мэрфом, скакавшим во весь опор на аллею Вдов, не вполне успокоила его; он боялся, что эсквайр не понял смысла его записки, поневоле лаконичной и содержавшей лишь несколько слов: Сегодня вечером, десять часов.
Родольф твердо решил отправиться на аллею Вдов не раньше назначенного часа, а до тех пор не расставаться с Грамотеем. Как он ни был ловок и вооружен, ему придется состязаться в хитрости с опасным, на все готовым убийцей… но для раскрытия тайн, которые он должен узнать, иной возможности нет.
Стоит ли говорить об этом? Но таков уж был склад странного характера Родольфа, жаждущего сильных ощущений, что он находил жуткое удовольствие в тревогах и препятствиях, вставших на пути выполнения плана, который он обсудил накануне со своим верным Мэрфом и с Поножовщиком.
Не желая, однако, чтобы Грамотей отгадал его мысли, он сел за тот же стол и приличия ради заказал стакан вина.
С тех пор как Краснорукий неслышно обменялся несколькими словами с разбойником, он поглядывал на Родольфа с видом пытливым, сардоническим, недоверчивым.
— На мой взгляд, молодой человек, — сказал Грамотей, — если жена узнает, что люди, которых мы хотим видеть, находятся дома, мы сможем нанести им визит около восьми часов.
— Это слишком рано, — ответил Родольф, — разница в два часа стеснит их…
— Вы так думаете?
— Уверен…
— Полноте, что за счеты между друзьями…
— Я их знаю; повторяю, что туда не стоит являться раньше десяти часов.
— До чего же вы упрямы, молодой человек!
— Я отвечаю за свои слова. И чтоб мне было пусто, если я уйду отсюда раньше десяти часов!
— Не церемоньтесь из-за меня: я никогда не закрываю своего заведения раньше полуночи, — сказал Краснорукий своим тонким голоском. — Как раз в это время приходят лучшие клиенты… а мои соседи не жалуются на шум, который те поднимают.
— Приходится во всем соглашаться с вами, молодой человек, — заметил Грамотей. — Будь по-вашему, мы отправимся отсюда только в десять часов.
— А вот и Сычиха! — воскликнул Краснорукий, услышав условный крик, подобный тому, который Грамотей издал, прежде чем спуститься в этот подземный дом.
Минуту спустя в бильярдную Сычиха вошла одна.
— Все ладно, муженек… дела на мази!.. — воскликнула одноглазая, переступая порог.
Краснорукий деликатно удалился, не спросив о Хромуле, которого он, очевидно, не ждал так скоро. Старуха промокла до нитки; она села против Родольфа и Грамотея.
— Ну как? — спросил последний.
— До сих пор парень не соврал.
— Вот видите! — воскликнул Родольф.
— Не мешайте рассказывать Сычихе, молодой человек… Продолжай, Хитруша.
— Я подошла к дому семнадцать, оставив Хромулю сторожить поблизости, в канавке. Было еще светло. Я стала трезвонить у маленькой калитки; дверные петли у нее снаружи, просвет внизу широкий, в два пальца, словом, детская забава. Продолжаю звонить, сторож открывает мне. Это высокий, толстый мужчина лет пятидесяти, вид сонный и добродушный, рыжие бакенбарды полумесяцем, лысая голова… Но, прежде чем начать звонить, я спрятала свой чепчик в карман, чтобы походить на соседку. Увидев сторожа, я заплакала в голос, крича, что потерялся мой попугайчик, по кличке Кокот, которого я обожаю… Я сказала, что живу на проспекте Марбеф и хожу из дому в дом в поисках своего любимца. Наконец я принялась умолять сторожа позволить мне поискать Кокот у него.
— Гм! — пробурчал Грамотей с довольным и горделивым видом, указывая на Хитрушу. — Что за женщина, а?