Сильвия

Когда кто-нибудь из ее знакомых бывал болен или чем-либо угнетен, она ходила за ним, как за родным. Она могла буквально таять на ваших глазах и оставалась веселая, ясная, смеясь в ответ на протесты врачей, увещевания тетушек и своих «черных нянек». В такие дни красота ее приобретала особую прелесть, в такие дни она прямо поражала людей. Она худела, и на ее тонко очерченном лице обрисовывалась каждая линия, отражалось каждое движение, каждый трепет ее души, и она казалась тогда существом неземным, чудесным видением. В округе Кассельмен были поэты, которые со свойственной поэтам полутропических стран экспансивностью бродили по ночам вдоль посеребренных лунным сиянием рек, сочиняли восторженные стихи и на коленях умоляли Сильвию принять скромную дань их обожания.

Я видела ее и здоровой, сияющей земною красотой. Тогда цвет ее лица был похож на розы, которые она всегда держала в руках, а на щеках и подбородке появлялись очаровательные ямочки. У нее был прямой, тонко очерченный нос, от его кончика к губе скульптор, формовавший ее лицо, провел тоненькую бороздку. Такая же бороздка прорезала ее прямой подбородок. Вы будете смеяться, быть может, над этими подробностями. Но именно эти штрихи и сообщали ее лицу удивительную выразительность. Как оно менялось и играло, когда, например, ноздри ее дрожали от гнева или когда ею овладевал злой бесенок и сеть тоненьких морщинок собиралась вокруг ее глаз!

Ямочки считаются особенностью чисто женской красоты, но лицо Сильвии не было таким, которое называют обычно женским. Такие лица присущи юношам, поющим на клиросе. Я говорила ей, что художники рисуют архангелов с такими лицами. И в ответ она обвивала мою шею руками и шептала мне в ухо: «Старая вы гусыня!» У нее были изумительные карие глаза, то тихие, мягкие, то внезапно вспыхивавшие, загоравшиеся огнем.

Не знаю, сумела ли я нарисовать вам ее портрет. Могу прибавить еще одну подробность, о которой больше всего говорили: ее волосы. Вы могли видеть такие волосы на превосходно сделанном портрете леди Лайль. Искусный художник нарисовал ее в утреннем платье подле раскрытого окна, с играющими на золотых косах солнечными лучами. Когда я познакомилась с Сильвией, волосы ее были уже несколько темней, но мне говорили, что раньше они были светлыми, резали глаза своим ярким золотом. Я сижу перед портретом леди Лайль, и настоящее уходит от меня, я вижу ее перед собою такой, какой она была в расцвете своей молодости – пылкая, порывистая, изменчивая в своих прихотях и фантазиях и так напоминавшая собою горное озеро весной.

Такой рисуют ее старые хроникеры, такой она была, когда приехала венчаться с губернатором штата Массачусетс. В бостонском музее хранится ее подвенечный наряд, копия его есть у Лайлей, так что невесты каждого поколения могут венчаться в таком же наряде. Но первой достойной носительницей его была Сильвия, так как она была первой в роду блондинкой после своей знаменитой прабабки. Странная прихоть наследственности – не только цвет глаз и волос, черты лица, но весь характер, вся индивидуальность, таившиеся в таинственных недрах бытия, вдруг ожили вновь двести лет спустя.

3

Когда я думаю о детстве Сильвии, о ее дерзких проказах, про которые она рассказывала мне, я удивляюсь, как она осталась жива, как выросла в таких условиях. Это была, очевидно, нелегкая задача – растить детей среди лошадей, собак, ружей, полудиких негров, не говоря уже о грубой белой челяди. У Сильвии были три младшие сестры и целый отряд двоюродных братьев – одиннадцать человек детей епископа Базиля Чайльтона и дети его брата Барри Чайльтона. Жизнь их была бесконечной серией рискованных экскурсий на необъезженных лошадях, брыкающихся мулах, среди кусающихся собак и негров, которые стреляют, убивают друг друга при внезапных вспышках яростного гнева или поджигают усадьбу Кассельмен Холл, делая это так, чтобы подозрение и кара падали на другого.

А какими опасностями грозили кладовая, фруктовый сад! Я не помню какого-либо несчастного случая во время краткого пребывания в усадьбе, но я была свидетельницей гастрономических неистовств всей семьи и изумлялась им. Мне казалось, что жизнь драгоценнейшего инфанта, Кассельмена Лайля, была бесконечной серией столкновений с горчичниками, рвотными порошками и касторовым маслом.

Я хотела бы дать более или менее ясное представление о мире, в котором жила Сильвия. А для этого, думаю, лучше всего описать одну поездку наследника всей власти, могущества и богатства Лайлей, которой я была свидетельницей. Майор взял его с собой в поездку, что случалось очень редко. И вот собственных лошадей запрягли в старый фамильный экипаж, и процессия – с негром на козлах, другим негром, шагавшим впереди лошадей, и третьим, ехавшим сзади на муле, – двинулась на станцию. Четвертый негр поскакал вперед предупредить полицию. Многие могут усомниться в правдивости моих слов. Но даю честное слово, я видела это собственными глазами: начальник полиции, получив должное уведомление, сообщил его всем стоявшим на постах полицейским, и сорокатысячное население оживленного города в двадцатом столетии вежливо попросили приостановить автомобильное движение по главной улице в течение получаса, пока процессия не доедет до вокзала. И, конечно, такая просьба была равносильна приказанию жителям этого города, почтенным обладателям автомобилей. Еще бы, ведь внук покойного генерала Кассельмена был двоюродным племянником первого губернатора этого штата. Кроме того, он был наследником обширнейших, старейших и замечательнейших плантаций в штате, будущий источник всяких милостей и вершитель судеб человеческих. И, наконец, это был брат красивейшей девушки в штате, в которую большинство обладателей автомобилей были безумно влюблены.

Многое могла бы я рассказать еще об этом мире, о девичьих годах Сильвии, но из хаоса воспоминаний выбираю самое характерное, самое значительное, могущее раскрыть образ Сильвии.

Воспитание Сильвии? Это был какой-то пестрый калейдоскоп. «Пора, пожалуй, серьезно заняться ребенком!» – говорила матери Сильвии ее двоюродная бабка, Леди Ди. «Да, вы правы, пора!» – отвечала мать. После Леди Ди приходил отец и говорил: «Удивительно, как этот ребенок все схватывает! Мисс Маргарет (майор неизменно звал жену «мисс Маргарет», как в дни своего сватовства), мы должны быть с ней очень осторожны, она слишком быстро развивается». На что его жена ласково и покорно отвечала: «Кому лучше знать, как не вам, мистер Кассельмен?»

Каждое утро Сильвия сопровождала отца в поездке по трем плантациям. Майор, в черном сюртуке из тонкого сукна, в белоснежной манишке, ехал верхом, держа зонтик над головой дочери. На почтительном расстоянии следовал на муле слуга. В этих поездках Сильвия учила таблицу умножения и получала уроки по истории своей родины, конечно, с точки зрения привилегированного меньшинства. По этому предмету ей давала уроки и двоюродная тетка, которая при уплате скромного жалованья своему многочисленному штату прислуги всегда восклицала: «Ах, как я ненавижу этих янки!»

Я не могу в своем рассказе обойти эту тетку, посвятившую Сильвию в тонкости светского искусства и на смертном одре завещавшую ей драгоценнейшую тайну светской мудрости…

Леди Ди была единственным оставшимся в живых членом младшей ветви рода Лайлей. Она не была графиней, подобно ее знаменитым бабкам. Леди – это ее имя, полученное при крещении. В начале минувшего столетия она приехала из-за гор в громоздком экипаже с конвоем всадников, – приехала венчаться с главой края. Фотография этого экипажа хранилась в кедровых ящиках в мезонине ее дома вместе с другими сокровищами: ручками от вееров из слоновой кости с золотой инкрустацией; золотыми пряжками с чудесной эмалью; старинными печатями и серебряными табакерками; редкими драгоценными камнями, вроде белых топазов и лиловых аметистов, и целым ворохом прелестных шелковых зонтиков, которыми знатные леди защищают свою нежную кожу, зонтиков, величиною не больше десяти дюймов, с ручками из резной слоновой кости, с художественной инкрустацией. Когда Сильвия была маленькой девочкой с двумя висевшими сзади косичками, любимейшим ее развлечением было перебирать эти сокровища, облекаться в выцветшие бальные платья и надевать на себя нити жемчуга и золотые побрякушки.