Сильвия

17

Первое, что поражало людей в «мисс Маргарет», это ее совершенная беспомощность. Но она была добрейшим существом, обладавшим самым горячим материнским сердцем, какое только можно вообразить. Она кормила своих детей грудью чуть ли не до двух лет, кормила уже здоровенных, бегавших шалунов, которые бросали игры, чтобы пососать материнское молоко. Она укачивала их на своих руках, когда они были уже в школьном возрасте. Из-за порезанного детского пальчика она могла пролить столько слез, сколько иная мать не проливает на свежей могиле своего ребенка. Она хотела, чтобы дочери ее были счастливы, и дала им все, что только может дать богатство и культура. Она готова была согласиться и на то, чтобы одна из дочерей вышла за человека, отец которого «носил арестантский халат», лишь бы она была счастлива. Она на все могла согласиться, пока она была одна со своей дочерью и никто не требовал от нее других решений. Она держала Сильвию в своих объятиях и плакала от жалости к Франку Ширли, потрясенная рассказом Сильвии о его одиночестве, его доброте, и вдруг встрепенулась, пораженная, словно громом небесным, внезапной мыслью: А что скажут люди? Что скажет тетя Ненни?!

Сильвия предвидела и эту сцену, и все отклонения чувств ее матери-ребенка в одну или другую сторону. Она помнила много трогательных, нежных сцен, после которых мать склонял на свою сторону тот, кто умел затронуть какую-нибудь слабую ее струнку. Она крепко обнимала мать, смешивала свои слезы с ее слезами и просила обещать ей, что она никогда не будет мешать ее счастью. Это была слезная тропа – тропа первой любви Сильвии!

С отцом она иначе повела разговор. Она пошла к нему в контору и заговорила с ним не о любви и не о романах, а о характере Франка Ширли. Она знала, что майор возмущался распущенностью, необузданностью многих молодых людей их круга. Она заговорила о Франке Ширли как о человеке исключительного характера, как о человеке, умеющем владеть собой.

Майор изумил ее совершенно нежданным отношением к ее словам, он крепко сжал руками поручни кресла, побледнел, как полотно, и, не выслушав ее до конца, спросил:

– Сильвия, тебе говорил кто-нибудь, отчего дядя Лоренс покончил с собой?

– Нет, – ответила она.

– Он сделал предложение девушке, которая любила его. Но родители ее не давали согласия на брак. Почему, не знаю. Знаю лишь, что он разбил жизнь этой девушки, и это произвело на меня ужасное впечатление. И я поклялся тогда, что никогда не буду вмешиваться в сердечные дела моих детей и противоречить их выбору.

Сильвия была потрясена до глубины души не только его словами, но и его волнением, которое он всеми силами подавлял в себе.

– Папа, но неужели ты находишь, что это так ужасно? – спросила она.

Он долго молчал, прежде чем ответил.

– Это совершенно не то, о чем я мечтал, – сказал он. – И это совершенно изменит твою жизнь. Я боюсь, ты даже не представляешь себе, какая это значительная может быть перемена.

– Но я люблю его, папа!

– Если ты действительно любишь, тогда я тебе препятствовать не стану, дорогая. Если бы я мог только быть уверен в этом! Обещай мне, что ты будешь ждать еще, пока не убедишься вполне, что тут никакой ошибки нет.

– Обещаю тебе, папа!

Они поговорили еще немного, и Сильвия ушла к себе. Часа через полтора в комнату ее вбежала растерянная повариха, тетушка Сара.

– Мисс Сильвия, что-то случилось с вашим папой!

– Что, что? – воскликнула Сильвия, вскочив с места.

– Он сидит на пне в саду и плачет так, что сердце разрывается.

Сильвия побежала в сад, бросилась на колени перед отцом и обняла его с криком: «Папа! Папа!»

Он все еще плакал. Она никогда не видела его таким, никогда в жизни не видела его плачущим и была потрясена.

– Папа, что случилось? В чем дело?

Она чувствовала, что он дрожит и старается овладеть собой.

– Ничего, Сильвия, это пройдет.

– Папа, – прошептала она, – неужели тебе так неприятен Франк Ширли?

– Нет, дорогая, не в этом дело. Но… но все это взволновало меня. Моя девочка уходит от меня. А я… я и не знал, что она уже такая большая. Я себя почувствовал вдруг таким старым.

Он смотрел на нее, стараясь улыбаться и стыдясь своих слез. Она вглядывалась в его дорогое лицо, и ей казалось, что оно вдруг постарело и покрылось густой сетью морщин. Она внезапно поняла, что он действительно очень стар. Он так много работал, часто сидел за счетами поздно ночью, когда она возвращалась с бала, и ей так стыдно бывало в эти минуты за свои развлечения, которые он оплачивал ценою бессонных ночей.

– О папа, папа, я должна бы выйти замуж за богатого человека!

– Дитя мое, – воскликнул он, – я не хочу слышать больше таких слов!

Бедный, бедный майор! Он говорил то, что думал. Это был самый наивный из всех членов семьи. Он был аристократ, а не деловой человек. Он всей душой ненавидел деньги, даже когда тратил их и тешился благами, приобретенными на деньги. Мощный поток нес его, как деревянную щепку, по опасным дорогам жизни.

«В нем ни капли фамильной гордости», – так говорила о нем его покойная мать, в свое время блестящая светская женщина, и она поручала его своей старшей дочери: «Присмотри за ним, Ненни! Он еще, пожалуй, наденет нечищенные сапоги».

И теперь отец и дочь, наговорившись, взглянули друг на друга, и оба одновременно воскликнули:

– А что скажет тетя Ненни?

Сильвия смеялась, но знала, что у нее не хватит отваги заговорить об этом с тетей Ненни, поэтому позвонила епископу и попросила его открыть тете тайну, которую она поверила ему накануне.

Часа через два энергичная тетя Ненни прикатила в своем автомобиле, и тотчас же состоялось торжественное совещание, на котором присутствовали кроме майора и его жены, миссис Чайльтон, миссис Тьюис, мистер Мандевиль Кассельмен, Сильвия и младшая сестра ее, Селеста, которая догадывалась, что произошло что-то необычайное, и настояла на том, чтобы ей позволили присутствовать на семейном совете.

– Ну, – начала тетя Ненни, – что это такое говорил мне Базиль?

Все молчали.

– Мандевиль, – спросила она, – вы слышали эту новость?

– Нет, – ответил дядя Мандевиль.

– Сильвия дала слово Франку Ширли.

– О, Господи! – простонал дядя Мандевиль.

– Сильвия! – воскликнула в ужасе Селеста.

– Это правда? – спросила тетя Ненни тоном, говорившим, что она считает лишним обсуждать это событие, пока о нем не будет заявлено формально и во всеуслышание.

– Да, это правда, – сказала Сильвия.

– Что вы на это скажете? – спросила тогда тетя Ненни и обвела взглядом майора, его жену, потом миссис Тьюис.

Никто ничего не сказал в ответ.

– Я не могу допустить, что вы были в здравом уме, – продолжала ораторша, – или… или это шутка? Что с вами случилось, Сильвия?

– Ненни, – сказал майор, – она не скоро еще выйдет за него.

– Но она будет считать себя его невестой?

– Да, – ответила Сильвия.

– И эта помолвка будет объявлена?

– Да… да… я полагаю… – нетвердым голосом ответил майор.

– Конечно! – добавила Сильвия.

– И когда, позвольте узнать?

– Теперь же.

– И никто из вас не подумал о последствиях? Вы, очевидно, совершенно упустили из виду, что одна из моих дочерей через месяц выходит замуж за Риджли Пейтона. Стало быть, свадьба расстроится?

– Что вы хотите этим сказать, тетя Ненни?

– Да неужели вы так наивны и думаете, что Пейтоны пожелают породниться с семьей, в которую вошел сын преступника?

– Ненни! – возмутился майор.

– Я знаю, – ответила миссис Чайльтон, – Сильвии мои слова неприятны. Но раз она решила выйти за сына преступника, то рано или поздно ей придется учесть это обстоятельство. Придется считаться и с тем, что люди будут говорить о ней, и с тем, как будут смотреть на нас. Вот хотя бы Селеста! Большие у нее виды могут быть на будущее с таким родством! Ее сестра – невеста Франка Ширли!

Сильвия посмотрела на сестру, глаза их встретились. Селеста быстро отвернула побледневшее лицо. Взгляд ее красноречиво выражал ужас.